Эрик Ломакс - Возмездие
По идее, переброска войск — это военная тайна, но темные улицы были запружены людьми: местными жителями и родителями, съехавшимися со всей Англии. Они стояли, улыбаясь, порой даже слышался смех, однако все это было с надрывом, как всякий раз, когда люди хотят оставить по себе добрые воспоминания и при этом знают, что отныне их любовь к сыновьям подвергнется тяжелейшим испытаниям. Моя мать тоже была в этой толпе и, кажется, помахала на прощание. Больше мы не виделись.
В темноте, походной колонной под сержантские окрики театральным шепотом, мы добрались до станции. Там уже под парами стоял специально подготовленный состав, мягко выдыхавший свои газы. От него исходил характерный запах валлийского угля, чья дымная копоть лезла в нос и пропитывала обмундирование. Окна пассажирских вагонов были затянуты черными шторками; в голове состава стояли три затребованных мною товарных вагона.
Когда мы разместились и разложили снаряжение по сетчатым гамакам, которые заменяли собой багажные полки, машинист взялся за длинный рычаг регулятора, открывая пару путь в цилиндры, взад-вперед задвигались поршни, горячие газы выплеснулись в медные кишочки котла, потянулись в дымовую трубу, — и локомотив мощно дернул сотни тонн стали и людской плоти.
Покинув Скарборо, состав в полном мраке пересекал возвышенности Кливленд-хиллз, и мы поняли, что нас везут на север. По моим расчетам, мы двигались по Восточно-прибрежной магистрали. Наутро, весь разбитый от бессонницы в переполненном и душном вагоне, я выглянул в окно и узнал вокзал Йоппы, буквально в четверти мили от родного дома — но родители остались в двухстах милях к югу. На душе было невыразимо тоскливо и пусто. Теперь я знал, что конечным пунктом станет Клайд, где нас будет поджидать транспортное судно.
Вот-вот я покину Британию, чтобы воевать в Азии, защищать восточные рубежи Империи. Мне казалось, что я многому научился и готов к чему угодно, но перед отъездом из Скарборо я сделал последний штрих. Обручился с мисс С., той самой, из Общины на улице Шарлотты.
Она остановилась у мисс Пикап; затем приехали мои родители и были поставлены перед фактом. Не могу сказать, что они одобрили мой выбор; тем не менее они согласились принять его как официальную декларацию независимости. Моей невесте было девятнадцать, мне — двадцать один. Мы были эмоционально неразвиты, сущие дети, пусть даже Община и дала нам фальшивое ощущение личной зрелости. Мне казалось, что помолвка — это правильно и нужно. Мы были так юны; едва знали друг друга.
Глава 3
Поезд устало прокатился сквозь эдинбургский вокзал Уэверли, а ближе к полудню уже шел по южному пригороду Глазго, в гуще подъездных путей и фабрик. Под вечер того же дня мы наконец сбросили скорость у Гринока, что на восточном берегу устья Клайда.
Залив, где гулял студеный ветер поздней зимы, был заполнен армадой кораблей и судов. Разглядывая эту длинную вереницу, я чувствовал себя частью некой героической экспедиции. На приколе стояли четыре великолепных лайнера пароходства «Пи энд Оу», интернированный француз «Луи Пастер», несколько эсминцев и два линкора. Даже на таком расстоянии, с территории доков, они выглядели колоссами. В памяти всплыло, как в 1938-м я бегал смотреть на линейный крейсер «Худ», когда он зашел в наш Ферт-оф-Форт: нечто потрясающее, палуба длиной с два футбольных поля, серые орудийные башни размером с дом. Чувство собственного ничтожества и безопасности — вот что испытываешь, когда такая огневая мощь на твоей стороне.
После обычной суеты и сержантских воплей товарные вагоны были наконец разгружены, и мы выстроились вдоль набережной более-менее нестройной колонной; обманчивый беспорядок вообще очень характерен для маршевых армейских частей. Однако сами мы знали, что организованы весьма неплохо, ощущали собственную силу. Подошли обслуживающие суда-тендеры, чтобы перевезти нас на борт; мы быстро погрузились, и вот нас уже подбрасывает толчея мелких волн. Сквозь облака брызг тендер стойко держал курс на один из ближайших лайнеров «Пи энд Оу», который, как вскоре выяснилось, назывался «Стратмор».
Большинство из нас и помыслить не могли, что когда-нибудь доведется побывать на борту этой плавучей викторианской усадьбы. Грандиозное внутреннее убранство, сплошное красное дерево, лак и надраенная латунь… но все эти безупречно отмытые палубы и слепые окна кают производили впечатление нежилого, покинутого дома, словно дипломаты, чиновники и раззолоченные путешественники — словом, обычный пассажирский контингент судна такого класса — в панике очистили борт, завидев молодых пришельцев в мешковатом хаки. Чувствуя себя пиратами, мы вскоре разбрелись по жилым палубам под окрики офицеров и моряков.
На следующий день наш конвой в составе двух десятков судов поднял якоря и очень скромно и тихо, без церемониальных гудков и толп на причальных стенках, вышел в открытое море. Никто нам не сказал, куда именно, так что даже покинув Ферт-оф-Клайд и войдя в северный пролив между Ирландией и Шотландией, мы не знали, где находимся. Понятно было лишь, что идем северо-западным курсом, в Атлантику. Не удавалось даже толком посчитать суда по соседству, потому что конвой рассредоточился. Названия серых боевых кораблей, что порой выплывали из тумана, и те нам не сказали.
Зато в атмосфере этого официально предписанного невежества нам не давали скучать. Каждое утро сотни молодых парней вываливали на палубу для занятий физподготовкой. Спустя несколько дней тонкие подошвы наших гимнастических туфель уже не могли скрывать жар нагретой палубы: солнце к полудню поднималось все выше и выше. Мы уже не шли на северо-запад, а, напротив, свернули к югу. Где-то на левом траверзе лежал африканский берег.
Личный состав включился в привычный режим отработки навыков; не прекращаясь, шли занятия и звучали наставления, как обеспечить надежную и эффективную армейскую связь. По вечерам мы старались развлекаться, шаря по сусекам в поисках любых артистических талантов: кто-то пел, другие показывали шутливые пародии, третьи травили со сцены полунеприличные анекдоты, но все удерживалось в рамках благодаря полнейшему отсутствию выпивки. Ну и, разумеется, ни единой юбки на борту; даже в медсанчасти служили только мужчины.
Мы огибали границу Империи, и в разговорах только и звучало, где же нас в конце концов высадят. Как выяснилось, мы готовились встретить не того врага. Нам-то думалось, что придется оборонять северо-западный рубеж Индии от немцев, когда те пойдут через Персию; на ум не приходило никаких других серьезных противников.
Я занимал двухместную каюту на пару с коллегой, молодым дружелюбным офицером-связистом. Как водится среди сослуживцев, болтали о том, чем занимаемся, делились сплетнями про старших офицеров и так далее. Есть люди, кого навязанная компания может довести до истерики, но в моем случае те годы удалось пережить благодаря случайным товарищам, с которыми сводила меня война. Очень ярко помнится, как я впервые в жизни попробовал зеленый имбирь, разделив его со своим напарником по каюте на борту «Стратмора».
Сейчас было не просто тепло, а по-тропически жарко, к тому же сыро и душно. Пришел день, когда объявили, что мы скоро бросим якорь в сьерра-леонском Фритауне. Масштабное событие: ведь большинству из нас в жизни не доводилось бывать за рубежом. Рыльцем не вышли. Зато теперь мы всамделишные путешественники — если, конечно, «заграничным вояжем» можно считать стоянку во фритаунской бухте без права схода на берег.
Местный пирс, к великому сожалению, мог принимать лишь небольшие суда, так что чуть ли не всему конвою пришлось вставать на внешнем рейде, на порядочном удалении от суши. Хотя и не настолько далеко, чтобы я не мог ее видеть, мало того, слышать запах этой страны, грузовых доков, пальмовых деревьев чуть ли не на урезе воды: сыроватый запах джунглей, доносящийся вместе с бризом. Будто овощи преют на зеленой жаре, в пыли. На глаза попал далекий-предалекий поезд, идущий куда-то вглубь с той стороны города. Я знал, что здесь работает знаменитая узкоколейка в два фута шесть дюймов, вполне возможно единственная в своем роде во всем Британском Содружестве. Полупрозрачная ленточка белого дыма от локомотива словно застыла в воздухе.
С каждым днем на борту становилось все жарче; влажность и духота начинали действовать на нервы. После физподготовки и учебы нас было хоть выжимай, а берег манил к себе сильнее и сильнее, запах же вообще вызывал раздражение — коль скоро мы не могли проникнуть в город, который его источал. Так что не очень-то мы горевали, когда конвой вновь двинулся в путь. Теперь ближайшим пунктом назначения могла быть лишь Южная Африка.
Где-то дней через пять, когда мы уже подходили к Кейптауну, меня назначили казначеем, и величественный спектакль массовой постановки на якорь посмотреть не удалось: в это время я сидел в трюме и выдавал наличные рвавшимся на берег.
