Джон Апдайк - Кролик, беги. Кролик вернулся. Кролик разбогател. Кролик успокоился
И когда все кончилось, он – по усталым складкам в уголках ее рта и еще по тому, что она ни за что не хотела полежать с ним рядом, а упрямо поднялась, села на край металлической кровати и уставилась в зеленое ночное небо за темным окном, – он понял, что она просто играла свою роль. Его разозлила ее немая спина с желтовато-белой полоской бюстгальтера, он схватил ее за плечо и грубо повернул к себе. В полумраке тяжелые тени ее грудей казались такими беззащитными, что он отвернулся. «Милый, ты ведь только за один раз заплатил», – проговорила она ему на ухо. Славная бабенка; женщина и деньги – это как раз про нее. Снизу тихо доносится лязганье из кузовной мастерской. Этот шум успокаивает его, говорит, что он в безопасности, и пока он тут прячется, люди заколачивают гвоздями все на свете, и его сердце шлет из темноты привет этим бесплотным звукам.
Сны ему снятся какие-то пустые и смутные. Ноги дергаются. Губы шевелятся. Когда он поворачивает глазные яблоки, оглядывая внутренние стены поля зрения, кожа век трепещет. В остальном он неуязвим, словно труп. Нож солнечного света медленно перемещается вниз по стене, разрезает ему грудь, монеткой падает на пол и исчезает. Окутанный тенью, он внезапно просыпается, и его призрачные голубые радужки шарят по незнакомым плоскостям в поисках источника мужских голосов. Голоса раздаются внизу; судя по грохоту, люди передвигают мебель и, разыскивая его, опоясывают круги. Но раздается знакомый звучный бас Тотеро, и, кристаллизуясь вокруг этого центра, шум внизу принимает форму звуков, сопровождающих игру в карты, выпивку, грубые шутки и дружеские беседы. Кролик ворочается в своем жарком логове, обращает лицо к прохладному товарищу-стене и сквозь красный конус сознания снова проваливается в сон.
– Гарри! Гарри! – Голос дергает его за плечо, ерошит волосы. Кролик откатывается от стены, ища глазами исчезнувший солнечный свет. В тени беспокойной темной глыбой сидит Тотеро. Его грязно-молочное лицо, перекошенное улыбкой, наклоняется вперед. От него попахивает виски.
– Гарри, я нашел тебе девушку!
– Здорово. Тащите ее сюда.
Старик смеется. Смущенно? Что у него на уме?
– Это Дженис?
– Уже седьмой час. Вставай, Гарри, вставай, ты спал, как дитя. Мы уходим.
– Зачем? – Кролик хочет спросить: «Куда?»
– Питаться, Гарри, обедать. О-БЕ-ДА-ТЬ. Вставай, мой мальчик. Неужели ты не голоден? Голод. Голод. – Он явно рехнулся. – О, Гарри, тебе не понять, что такое стариковский голод, человек ест и ест, и все ему кажется, что еда не та. Тебе этого не понять. – Он подходит к окну, смотрит вниз на переулок, и в тусклом свете его неуклюжий профиль кажется свинцовым.
Кролик сбрасывает одеяло и, перекинув голые ноги через край кровати, старается принять сидячее положение. Вид собственных бедер, параллельных, чистых и гладких, взбадривает вялый мозг. Волосы на ногах, некогда тонкая рыжеватая шерстка, потемнели и напоминают жесткие бакенбарды. В ноздри вливается запах собственного сонного тела.
– Что там за девушка? – спрашивает он.
– Что за девушка. Да, что за девушка? Блядь! – выпаливает Тотеро, и в сером свете, падающем из окна, лицо его вытягивается, словно он сам изумлен, услышав из своих уст такую гадость. В то же время он наблюдает, как будто поставил некий опыт. Определив результат, он поправляет самого себя: – Нет. Просто у меня есть одна знакомая в Бруэре, так сказать, дама сердца; раз в год я приглашаю ее обедать в ресторан. И больше ничего, почти ничего. Ты такой невинный младенец, Гарри.
Речи Тотеро настолько бессвязны, что Кролику становится не по себе. Он встает с кровати.
– Пожалуй, мне пора. – К голым ступням прилипает мусор с пола.
– Ах, Гарри, Гарри! – восклицает Тотеро громким голосом, в котором горечь смешивается с нежностью, и, подойдя к нему, обнимает его одной рукой. – Мы с тобой два сапога пара. – Большое перекошенное лицо доверчиво обращено к Кролику, но тот не совсем понимает, о чем речь. Однако воспоминания об этом человеке, бывшем его тренере, заставляют слушать дальше. – Мы с тобой знаем, что к чему. Мы знаем… – Добравшись до самой сути своей тирады, Тотеро обалдело умолкает.
– Знаем, знаем, – твердит он, отнимая руку.
– Я думал, что, когда проснусь, мы поговорим о Дженис, – вставляет Кролик. Подняв с пола брюки, он натягивает их на себя. Их жеваный вид беспокоит его, напоминает, какой важный шаг он совершил, и от этой мысли в животе и в горле начинаются нервные спазмы.
– Поговорим, поговорим, – соглашается Тотеро. – Как только выполним наши общественные обязательства. – Пауза. – Ты хочешь вернуться? Ты скажи, если хочешь.
Кролик вспоминает идиотскую щель ее рта, вспоминает, как дверь стенного шкафа бьет по телевизору.
– Упаси Бог.
Тотеро в восторге, от счастья он без умолку болтает.
– Вот и прекрасно, вот и прекрасно, давай одеваться. Мы не можем ехать в Бруэр не одевшись. Тебе нужна чистая рубашка?
– Но ведь ваша мне не подойдет?
– Почему, Гарри? Какой у тебя размер?
– Сорок второй, третий рост.
– Как у меня! В точности как у меня! Для твоего роста у тебя короткие руки. О, это просто замечательно, Гарри. Не могу тебе передать, как много для меня значит, что, когда тебе потребовалась помощь, ты пришел ко мне. Все эти годы, – говорит он, доставая из самодельного комода рубашку и срывая с нее целлофановую обертку, – все эти годы, все эти ребята, они проходят через твои руки и растворяются в эфире. И никогда не возвращаются, Гарри, никогда не возвращаются.
Кролик с удивлением чувствует и видит в мутном зеркале, что рубашка Тотеро ему в самый раз. Очевидно, вся разница между ними только в длине ног.
Тотеро трещит без умолку, словно преисполненная гордости мамаша, и смотрит, как он одевается. Теперь, когда ему уже не надо объяснять, что именно они будут делать, он перестает смущаться, и его речи становятся более осмысленными.
– Прямо душа радуется, – говорит он. – Молодость перед зеркалом. Признайся, Гарри, когда ты в последний раз развлекался? Давно?
– Вчера ночью, – отвечает Кролик. – Я съездил в Западную Вирджинию и обратно.
– Тебе понравится моя дама, непременно понравится, этакий городской цветочек, – продолжает Тотеро. – Девушку, которая с ней придет, я никогда не видел. Говорит, она толстая. Моей даме все на свете кажутся толстыми; видел бы ты, как она ест, Гарри! Аппетит молодости. Как ты здорово повязал галстук, нынешняя молодежь знает столько разных штучек, каких мне и во сне не снилось.
– Обыкновенный Виндзор.
Одевшись, Кролик снова успокаивается. Пробуждение каким-то образом возвратило его в мир, который он покинул всего несколько часов назад. Ему не хватало докучного присутствия Дженис, малыша с его шумными потребностями, своих четырех стен. Он сам не знал, что делает. Но теперь эти рефлексы, всего лишь поверхностные царапины, иссякли, и на первый план выступили более глубокие инстинкты, которые убеждают его, что он прав. Он дышит свободой, она как кислород – везде, кругом; Тотеро – вихрь воздуха, а здание, в котором он находится, и улицы поселка – всего лишь лестницы и дороги в пространство. Свобода, в которую простым усилием его воли кристаллизовался мировой хаос, настолько законченна и совершенна, что все пути кажутся равно прекрасными, все движения будут одинаково мягко ласкать кожу, и если б даже Тотеро сказал ему, что они сейчас встретятся не с двумя девицами, а с двумя козами и поедут не в Бруэр, а в Тибет, счастье его не умалилось бы ни на йоту. Он завязывает галстук с бесконечным тщанием, как будто линии виндзорского узла, воротник рубашки Тотеро и основание его собственной шеи – лучи звезды, и когда он кончит, они протянутся к самому краю вселенной. И вообще он – далай-лама. Словно облачко, возникшее в уголке его поля зрения, Тотеро подплывает к окну.
– Мой автомобиль еще здесь? – спрашивает Кролик.
– Он синий? Здесь. Надевай башмаки.
– Интересно, видел его тут кто-нибудь или нет. Вы не слышали никаких разговоров, пока я спал? – Ибо Кролик вспомнил, что в необъятной чистой пустоте его свободы имеются кой-какие помарки – дом его родителей, дом родителей жены, их квартира – сгустки забот. Едва ли бег времени мог так быстро их растворить, но, судя по ответу Тотеро, именно так оно и есть.
– Нет, – говорит Тотеро. И добавляет: – Впрочем, я не был там, где могли о тебе говорить.
Кролика бесит, что для Тотеро он всего лишь спутник в увеселительной поездке.
– Я должен был сегодня идти на работу, – резко замечает он, словно во всем виноват старик. – Суббота для меня большой день.
– Кем ты работаешь?
– Демонстрирую кухонный прибор под названием «чудо-терка» в магазинах дешевых товаров.
– Благородная профессия, – говорит Тотеро, отворачиваясь от окна. – Великолепно, Гарри. Ты наконец оделся.
