Михаил Веллер - Ноль часов
— Золотая Звезда Героя России вручается старшему помощнику крейсера «Аврора» капитану первого ранга Колчину.
Обнимая одной рукой Колчака за плечи, Путин другой рукой незаметно и чувствительно ущипнул его за ляжку. «Это тебе за День Флота», — шепнул он.
Третью Звезду вручали Шурке. Забыв инструкцию («топать не стараться»), он дал ножку. Подвески люстр вздрогнули. В голове вертелась дурацкая мысль: передать в камеру привет родителям и Майе, как на «Поле чудес».
На место он возвращался тише, тут и споткнулся, причем уже на дорожке. И, еще ловя равновесие, успел подумать, что это не прямой репортаж, в передаче это вырежут.
Остальным дали ордена в порядке старшинства: офицеры, мичманы, старшины, матросы. Кондрат тоже забыл инструкцию («руку крепко не жать») и от полноты изъявления чувств заставил Путина поморщиться.
Церемония уложилась в двадцать минут. По мере снижения званий скорость увеличивалась.
Банкет был накрыт неподалеку. Хотя и ему предшествовал краткий инструктаж, но Ольховский, памятуя свою первую парадную трапезу в Москве, с рыбой постарался дела не иметь.
Столы стояли покоем. Первую выпили стоя. Повернулись в очередь чокаться с Путиным, но эту затею обслуга тихо пресекла («если он сам подойдет к вам — пожалуйста; оставаться на местах»). Качество жратвы было вне конкуренции, но поначалу кусок в горло не лез. Макс с завистью пялился на зажаренную целиком индейку: она оказалась уже разрезанной на тончайшие ровные ломти, чего не было видно, пока не ткнули вилкой. Бохан опомнился первым и принялся уминать в себя все подряд. Зазвенели, застучали, зажевали; разошлись.
«Швед, русский колет, рубит, режет», — приготовил фразу для записи Иванов-Седьмой, обрабатывая баранью отбивную на косточке.
— Смотри, какая интересная нервная реакция, — сказал доктор. — Мы выполнили задачу, добились успеха. Остались живы, здоровы, на свободе…
— Бабок сколотили слегка, — вставил Мознаим и налил.
— …Вместо стенки получили ордена в Кремле — уже неслабо. Где же прыжки от восторга? Нет прыжков от восторга. Какое-то ощущение обыденности. Почему? Потому что пережито большое напряжение, и стресс еще не снят. Удивительно умеет природа портить нам радость от жизни.
— А ты почему икру без масла намазываешь? — спросил Беспятых.
— А зачем лишние калории?
Беспятых закусил стопку жюльеном и, примериваясь к заливному, поиграл ножом, на котором прыгала электрическая змейка. Заливное упало на салфетку, а салфетка с колен на пол, откуда и была мгновенно и незаметно подобрана официантом. Беспятых с неудовольствием посмотрел на разоренное блюдо и потянулся к ветчине.
— С возрастом мы замечаем, — сказал он, жуя, — что все радости, которых мы ожидали под фанфары, незаметно проникли к нам с заднего крыльца.
— Ты у нас философ.
— Это не я. Это один старик, который понимал в пожрать!
Произнеся первый тост. Путин лишь притрагивался к своей рюмке. Он посмотрел на часы. Перед ним поставили чашку с чаем. Ольховский достал сигарету, под которой возник огонек зажигалки. Когда огонек исчез, появилась пепельница.
— Так толком и не поговорили, Петр Ильич, — сказал Путин. — Ладно, что ж делать. Приеду в Питер — свидимся. Ну что… Кончай палить. Всему свое время. Домой-то хочется?
К его уху склонился референт, помощник, секретарь, кто там они все есть: «Владимир Владимирович. Вам пора…»
У Ольховского было заготовлено большое прощальное наставление. Необходимо было постоянно контролировать разминирование Москвы; сажать виновных в невыплате пенсий; тихой сапой подрыться под нефтяные монополии; резко упростить формальности усыновления сирот; вкачать средства во флот немедленно; до черта всего. Он тоже посмотрел на часы. Черт, все это было и так ясно. Вместо этого он сказал:
— С чиновниками — это у тебя неплохо вышло, Владим Владимирович.
— Ну, на ход ноги, — сказал Колчак. — Хочется приватно сказать что-нибудь такое торжественное. Типа: мы тебе передали эстафету, теперь ты давай следующий этап. А если что — мы придем еще раз, маршрут проложен. Что в сокращенном варианте звучит: за благополучный проскок!
Когда Путин ушел («Продолжайте, не торопитесь. Это мне пора, извините»), Иванов-Седьмой ехидно спросил:
— Что-то я в тебе не замечал, Николай Палыч, пристрастия к верноподданическим текстам. Давно ли ты собирался ему приказ на брюхе татуировать?
Впервые в жизни Колчак выглядел сконфуженным.
— Есть у русских эта гадкая черта, — пожаловался он, — за глаза поливать власть, а в глаза ни с того ни с сего лизать. Не понимаю. Вроде и по делу сказал. А получается — сам выдвинул, и самого же перед ним в прогиб несет.
— Прессуют нас прессуют, а раб не выдавливается, да? — посочувствовал Беспятых.
— Клизму всем поголовно, — сказал доктор. — И позадно. Как очистительный этап демократии.
— Что ж. Опыт с птеродактилем у тебя уже есть.
— Не завидую я ему, — вздохнул Ольховский. — Одна разборка с Жуковым чего будет стоить.
Возвращались в темноте. Мознаим вынес под тужуркой бутылку виски, ее отобрали и пустили по автобусу. Пить больше, вроде, и не хотелось, но добавить — это святое.
— Что за идиотское название награды: «За заслуги перед Отечеством второй степени»! — возмущался Груня. — Что второй степени — отечество? Или заслуги? Козлы!
На корабле тосковал Куркин с парой вахтенных. Награждение привезенными им орденами произвели перед строем со всей возможной торжественностью.
Заснуть не удавалось. Курили, разговаривали, ходили к командиру клянчить спирт — дал. Планы были радужные.
«Немало я стран перевидел, шагая с винтовкой в руке», — тихо гонял в радиорубке маркони. Втиснулся Макс с кружкой чифира; отхлебывали, перепуская затяжку через глоток, набился народ и стал петь.
Мознаим подсчитывал полученные «Авророй» деньги: большая часть сохранилась. Но при делении на сорок пай получался не астрономический. Он усовершенствовал калькуляцию: ввел зависимость от званий, должностей и выслуги лет — вышло куда веселей. Он озабоченно предвидел трудности с уговорами начальства на свою систему дележки.
«Мечта разыскивает путь — открыты все пути», — писал Иванов-Седьмой; он был счастлив.
Беспятых снился викинг в очках и с «конским хвостиком».
Колчак брился: это его успокаивало. Ольховский звонил в Петербург. Доктор мерил новый костюм, купленный на размер меньше. Серега Вырин в четвертый раз рассказывал кубрику, как он снял на Тверской негритянку и имел ее в служебке «Националя» всего за чирик швейцару. На самых горячих местах Сидорович ронял очки.
