Людмила Улицкая - Люди города и предместья (сборник)
— Лея Пейсаховна, а почему же вы не хотите к своей дочке переехать?
— Даже вопроса такого нет. Как это я перееду в эту Америку, на что она мне? Это Лилечке нравится, пусть она там живет. А мне ничего там не нравится. Вот она привезла мне в прошлый раз костюм, так я его ни разу не надевала. Во-от такой воротник и цвета зеленого! И туфли такие мягкие, что в них нога вихляет. Ну, это я так, смеюсь, конечно. Здесь все могилы, я туда каждый день хожу, убираю, все чисто содержу. Дом у нас свой, Настенька его на нас двоих отписала. У Симы приступы, как это я уеду?
— Лея Пейсаховна, а в гостях у дочки вы были, в Америке-то? В каком она городе живет?
— Я не была там. Очень далеко ехать. Если бы поближе, я бы поехала. Но, сами посудите, я в Минске ни разу в жизни не была, дальше Гродно не заезжала, а туда ехать — сколько пересадок надо! С вещами так тяжело! Нет, и не просите, ни за что не поеду. Соскучится за мной — сама приедет в гости. Город называется, похоже как наши места называют, — Остин.
— Лея Пейсаховна, вот вы ходите на могилы, а знаете, кто где похоронен, ведь здесь, нам сказали, пятьсот человек расстреляли?
— Вы что, думаете, я на овраг хожу? Ни в коем случае! Нет, это вы перепутали, я в ту сторону вообще не хожу. Я только на старое еврейское кладбище, на ту часть, что сохранилась. Конечно, много могил разбитых. Но я дорожки чищу, ограды, где сохранились, у меня чисто, сорняки вырываю. Дело в том, что наш город не простой, у нас было в городе много ученых и раввинов, здесь была ешива, моего деда брат тоже был образованный. Вот я эти могилы и сохраняю. Еврейский язык я мало помню, совсем немного, но буквы все знаю, имена разбираю и знаю, где кто лежит. Цифры, конечно, не умею перевести, какой там год по-нашему.
— Вы не скучаете о своих соотечественниках?
— А что мне скучать, все мои здесь — кто в земле лежит, и кто по улице ходит. Они ко мне хорошо относятся, хоть я еврейка. Никогда ничего такого не говорят. Конечно, я рада, что наши приехали. Но моих знакомых и моих родственников среди них нет. Все мои знакомые здесь. И мертвые, и живые. Приходите ко мне домой, я вас с Симой познакомлю. Она мне лучше чем сестра.
— А как вы материально проживаете?
— Очень хорошо. У нас две пенсии, огород, куры и столько одежды, что мы ее износить не успеваем. Весь тот край улицы в нашем ходит. Раньше коза была, а теперь не держим.
— Нам говорили, что здесь, в Белоруссии, местное население помогало в войну немцам, выдавали евреев. Как вы к этому относитесь?
— Люди разные. Другие помогали против евреев, конечно. А другие вот нет. Их, евреев, не любят. Нас то есть. Но меня-то Настенька спасла. А у нее была сестра Нюра, так она всю войну к ней ходила и говорила: донесу, донесу на твою жидовочку. А Настенька ей говорила: иди, иди, и меня с Симкой убьют, и тебя прихватят заодно — вот и я скажу, что твой муж в Красную Армию пошел. Сунет Нюре что из продуктов или из одежи что, она и уйдет. Народ в Белоруссии всегда плохо жил, в войну особенно. А тем, кто евреев выдавал, 20 немецких марок давали и одежу с человека. У нас сосед Михей за тулуп хороший Нухмана-портного выдал. Поляков тоже искали, но меньше.
Кабы все люди были хорошие, и войны бы не было, вот что я вам скажу.
До свидания.
РАССКАЗ ДАНИЭЛЯ ШТАЙНА О БОГОСЛУЖЕНИИ В ЭМСКЕНикакое католическое богослужение не планировалось. Все бывшие узники гетто были евреи, которым христианство вполне чуждо. Сначала была совершена поминальная служба, кадиш отслужили возле камня, который мы установили возле места захоронения наших братьев. Потом мы все вместе пошли в город, я хотел показать моим друзьям-христианам из Германии католическую церковь. Каменный забор окружал церковь, но ворота были открыты. Мы зашли. Церковь представляла собой строительную площадку, вся в лесах, а двор завален стройматериалами. Перестройка шла и здесь. На каменных плитах сидели женщины, и они сказали, что ждут священника, потому что служба назначена на пять вечера. Я хотел войти туда и, может быть, сослужить, но навстречу мне вышел причетник и сказал, что службы не будет — звонил священник, что он заболел и не сможет прийти.
Я сказал ему, что последний раз был в этом храме во время войны. Я остался жив, стал католическим священником и хотел бы совершить богослужение. Он отпер церковь, мы все вошли. Изнутри церковь тоже вся в лесах, но в одном приделе можно было служить. Я надел столу. Начинаю мессу — чтение дня из пророка Наума. Не могу не привести этот текст, потому что точнее для этого дня и не придумаешь:
«Вот, на горах — стопы благовестника, возвещающего мир: празднуй, Иудея, праздники твои, исполняй обеты твои, ибо не будет более проходить нечестивый: он совсем уничтожен… Ибо восстановит Господь величие Иакова, как величие Израиля, потому что опустошили их опустошители и виноградные ветви их истребили. Горе городу кровей! Ведь он полон обмана и убийства: не прекращается в нем грабительство. Слышны хлопанье бича и стук крутящихся колес, ржание коня и грохот скачущей колесницы. Несется конница, сверкает меч, и блестят копья: убитых множество и горы трупов: нет конца трупам, спотыкаются о трупы их».
Я отслужил мессу, а потом сказал проповедь. Хильда записала ее на магнитофон. Вот она:
«Братья и сестры! Пятьдесят лет назад во время исповеди я долго сидел здесь на лавке и боялся, что священник признает во мне некатолика. Обстоятельства сложились так, что я должен был бежать из города, но затем я вернулся, и меня приняли к себе монахини. Они скрывали меня пятнадцать месяцев. Через несколько дней после того, как они впустили к себе, я принял крещение.
Сегодня я хочу поблагодарить Господа за три вещи: за спасение тех людей, которые вышли тогда из гетто, и за мое в том числе, за 50 лет моей христианской веры и за 33 года моей работы в стране, где родился и совершал свое служение Иисус, в Галилее — ведь Он был галилеянин и говорил по-еврейски. Сегодня у нас в Израиле снова есть еврейская церковь.
Я не выбирал специально тексты для сегодняшнего чтения. Если вы хорошо слушали, это было описание того, что здесь произошло в августе 1942 года.
Сегодня мы приехали из страны Израиль, чтобы вспомнить своих погибших. Их кровь, пролитая здесь, послужила возникновению новой жизни, как это говорится в чтении: «Ибо восстановит Господь величие Иакова, как величие Израиля…»
Здесь, между двумя церквями, в ноябре 41-го года, еще до моего приезда в Эмск, были убиты полторы тысячи евреев. Их кровь здесь. В августе 42-го неподалеку отсюда, в овраге, расстреляли еще 500 евреев — стариков и детей, не решившихся на побег из гетто. Здесь также пролита кровь наших братьев — поляков и белорусов, русских и немцев. В сердце своем я всегда поименно называю тех, кто был добр ко мне лично, — и поляков Валевичей, и немца Рейнгольда, и белорусов Харкевича и Лебеду.
