Магда Сабо - Старомодная история
Как написала Белла Барток мужу, в половине десятого молодожены остались в доме одни. Улица Домб, одна из тихих улочек близ площади Бургундия, в такое позднее время безлюдна, на окнах ставни, Анна — она перешла из дома Майтени к Ленке Яблонцаи. Рожика же остается с Мелиндой — купает Белушку, готовя его ко сну; Элек Сабо в первый же вечер удивляет домочадцев, собственноручно вымыв и протерев дорогой его душе фарфор. Белушку молодожены укладывают вместе; как прежде отец, так теперь Элек произносит с ним молитву, затем Анна стелит постели в спальне. Удобна, просторна эта квартира на улице Домб; на ручке римского кресла спального гарнитура ясеневого дерева, обитого бледно-желтой и цвета морской волны тканью, ждет Ленке ее белый пеньюар. Рядом со спальней — комната Белушки; столовая и салон открываются из отдельной маленькой передней, в передней — зеркало, вешалка, перед вешалкой, как полагается, как было и на улице Кишмештер, небольшая раковина наутилуса в серебряной оправе, для визитных карточек; в столовой стоит гарнитур красного дерева, подарок Марии Риккль, с огромным, с медными оковками на ножках столом, за которым, если выдвинуть скрытую доску, уместятся двадцать четыре человека; в глубине трехстворчатого шкафа, у стенки посудного отделения, отделанного розовым мрамором, возле внутреннего зеркала, на почетном месте стоит серебряное блюдо Беллы. Столики для приемов, все шесть, сдвинутые сейчас в угол, обещают карточные сражения, чаи, приятное общество — Ленке Яблонцаи еще не знает, что оно будет собираться у нее в редчайших случаях; вокруг стола — стулья, в углу — большие английские кресла, меж ними — восьмигранный курительный столик, на нем — фарфоровая статуэтка, принадлежавшая Марии Риккль; вторая, такая же, украшает квартиру Мелинды. И есть еще одна, тоже из благородного фарфора, хотя и не столь старинная, как знаменитый охотник-маркиз из Ансельмова дома: эта статуэтка находится на рояле, в салоне, вблизи рекамье, рисунком своим напоминающего шкуру леопарда, маленького канапе и стула без спинки: затянутая стройная дама открывает фарфоровую коробку, под крышкой которой синеют фиалки.
Извещения о свадьбе разошлись вовремя, от Йожефа вместо поздравительной телеграммы посыльный принес свадебный подарок — фарфоровую вазу с фиалками. В доме тихо, молодожены так ощутимо одни, что Ленке Яблонцаи замирает от ужаса; стараясь быть незаметной, она идет в комнату мужа, где на крохотном столике в стиле бидермейер, возле накрытого торонтальским ковром дивана, стоит козырек для свечи с бисерной вышивкой, сделанной руками никогда не виданной Ленке свекрови, за козырьком фотография: деревенская дорога, какие-то деревья и вдали башня церкви — Кёрёштарча. Меж двумя креслами, тоже в стиле бидермейер, хранящими на своих спинках желтовато поблескивающие, не тускнеющие веночки вышитых роз, неподалеку от бывшего письменного стола Яноша Сабо, стоит граммофон, Ленке Яблонцаи ищет пластинку, но на ее руку ложится другая рука и ласково забирает пластинку. «Ложимся, — говорит Элек Сабо, — поздно слушать музыку».
Ленке Яблонцаи с прерывисто бьющимся сердцем готовится ко сну в натопленной ванной комнате, которая находится за комнатой сына; маленький Бела давно спит; муж тоже идет умыться перед сном. Запахнув на себе белые кружева, Ленке, пока муж еще в ванной, бежит через темные комнаты в салон. Сейчас начнется то ужасное, гнусное занятие, во время которого она, как молитву, должна будет повторять про себя, чтобы вынести все это: я люблю этого человека, люблю все в нем, он добрый, умный, ласковый, значит, я и это должна вынести, лишь бы побыстрее все кончилось; а пока — пока успеть хоть раз вдохнуть аромат фиалок. Вдохнуть аромат цветов — разве это много? И вот она стоит в салоне, в левой руке у нее свеча — на ночном столике есть электрическая лампочка, но рядом всегда стоит и свеча, так она привыкла еще на улице Кишмештер; хоть в Дебрецене давно уже есть трамвай, электрическое освещение, в руке у нее горит свеча — и свеча вдруг чуть не выпадает у нее из рук. Фарфоровая дама, склонившаяся над коробкой, видит лишь пустоту, в коробке словно никогда и не было цветов. Стоит Ленке Яблонцаи, глядя на подарок Йожефа, и слышит, как позади открывается дверь. Ночная рубашка Элека Сабо не видна, ее закрывает халат горчичного цвета, на ногах у него — турецкие туфли. «Цветы ваши, если не возражаете, я выбросил в мусор, пока вы чистили зубы», — слышит она. Ленке Яблонцаи думает, что она, собственно говоря, должна была бы быть счастлива, если для ее мужа столь важен этот пустяк, но у нее почему-то такое чувство, что то, что он сделал, не совсем благородно с его стороны. Весь город знает, какими невинными были у них с Йожефом отношения. Все-таки не надо было выбрасывать эти бедные фиалки.
Поцелуи Элека Сабо не лучше и не хуже, не противнее и не приятнее, чем поцелуи Белы Майтени, — это поцелуи, в которых находит радость только другой, не она. Ленке Яблонцаи терпит их с открытыми глазами и все убеждает себя, какой он хороший, достойный любви человек, и во имя той радости, что он дает ей днем, она должна как-нибудь вытерпеть ночь.
Коричневая записная книжечка Элека Сабо сразу попалась мне на глаза, когда после его смерти я открыла ящики письменного стола. От отца осталось много фотографий, в том числе и относящихся к периоду, описанному в «Старомодной истории»; снимки хранят память о его удивительно умном, красивой формы лице, о мальчишески стройной фигуре, о манере одеваться тщательно и со вкусом, о густой шелковистой черной шевелюре, об усах, ныне снова модных, о его округлых кепках с козырьком, о тонких, обтягивающих руку перчатках. Записная книжка рассказывает о нем больше: она выдает его навязчивые идеи, мучения, его интересы и манеру мышления.
Я переписываю записи в том порядке, в каком они находятся в книжке.
«Тетя Тереза,
жилистая накрашенная женщина:
теленок, некормленный, только накрашенный
Ложа, левая сторона 65–66, «Урания»
10 сентября 1915 г.
Сон, рояль, гнев. Красное платье в витрине, шляпа.
Иренке.
Верну каждую неверность.
Мне нельзя часто бывать там.
Ласковые слова при посторонних — не люблю, во-первых, смущаюсь, во-вторых, такое впечатление, будто они обращены к ребенку или к какому-нибудь общему другу.
Люблю, когда обо мне беспокоятся.
Терпеть не могу, если должен выполнять функцию с. д., то есть сердечного друга. Не хочу быть другом, и тем более болтливой торговкой. Умею любить сильно, но лишь если и меня любят. Большая измена, большое кокетство или жестокость в мгновение ока вызывают во мне полное разочарование, равно как и в том случае, если догадаюсь, что нужен был лишь как партнер в игре или как лекарство от скуки.
Замечаю все, я — словно сейсмограф, обладаю чудесным даром понимать, что думают другие. Говорят, плоха та любовь, которая исчезает за секунду. Не согласен. Может быть, из миллиона есть один такой человек, но этот один — я. Не верю в такую любовь или привязанность, которая бы вздыхала и сохла о недостижимом. Если меня не берут в телегу, отойду в сторону. А ведь я — идеалист, и все же я таков. Я — это я.
Люблю ее ум, люблю ее непосредственность. Она так умна, когда претендует на то, чтобы я любил ее не за красоту, ибо красота не дает ничего, и так непосредственна, когда находит старшего лейтенанта П. очень красивым, настолько, что может простить его красоту.
Мне не нравится, что она беспокоится за своего Й. из-за войны. Тем более не нравится, что в его присутствии у нее вырываются такие заявления: «Мне ничего не нужно, лишь бы вас не забрали, Й.!» Не думает она, что Й. может это понять по-другому — как оно и есть на самом деле? К тому же и мне это доставляет боль. За меня она не беспокоилась бы так сильно, как за Й., которого уже и оплакала авансом. Именно тогда, когда мы впервые встретились после Соваты. И сама же удивлялась, что у меня дурное настроение. Завистливая я скотина, и ревнивая, но уж таков я и таким останусь. Она просила говорить ей, если она делает что-то не так. Вот тебе. Обожаю ее портрет в черном — и ненавижу. Обожаю, потому что обожаю, а ненавижу, потому что в ней чувствуется какое-то огромное счастье. Когда думаю об этом, мне хочется растерзать ее. Я завистлив, я ревную к прошлому. Я себялюбец, и этого не изменишь. Господи, каким чудовищем я был бы как муж! Бедная женщина.
«Граф Люксембург»
до-до-си-ля-соль-соль-ля-си-си-ре
билет турецкой лотереи 1028870
Как, сестренка, поживаешь, а жива ль твоя сестра?
Славно знает ремесло хлебный город Собосло
Ich falle auf dem Feld f(r Deutschlands Ehre. Begrabt mich nicht in der F(rstengruft, sondern gemeinsam mit meinem tapferen Soldaten. Prinz Eugen von Sachsen-Meiningen, 20. August 1914.[181]
IX. ул. Дрегей 7.1.22. Адрес вдовы Кальмана Яблонцаи.
Южная ж/дорога I. ул. Месарош 19, 10 час.
О Шандоре Кёрёши-Чоме[182] замечено, что он ни на кого никогда не сердился, никому не завидовал, и на него никто не сердился и никто ему не завидовал.
