Владимир Кормер - Наследство
— Я ничего не понимаю, но я чувствую, что-то случилось, да? Не обманывай меня. Ты чего-то опасаешься?! Тебе что-нибудь угрожает?!
Он растерянно молчал.
— Да-а… пожалуй… Знаешь, кажется, начинают бить по нашему квадрату…
— Что-что?
— Я говорю: по нашему квадрату!
— Ты шутишь?
— Какие там шутки! — наконец-то встряхнулся он. — Никаких шуток!.. Мне тут… сказали… Только ты ни слова… Слышишь? Это страшный секрет!.. Я не могу тебе сказать кто… Короче говоря, оттуда, — он показал пальцем наверх. — Только ты не беспокойся, пожалуйста. Выслушай все до конца. И никому ни полслова! Ни одного намека, в том числе и заинтересованным лицам, разумеется. Иначе все сгорят, и мы, и они! Понимаешь?! Только ты не волнуйся, видишь, я сам волнуюсь… Короче… меня просили предупредить, что вашего Сергея, Леторослева, ждут крупные неприятности!!! Понимаешь, он, оказывается, с тех, прежних своих служб натащил огромное количество секретных бумаг… Всяких там документов, инструкций… На трех предприятиях, где он работал, знаешь ведь какой порядок? — идешь, извини, пописать, клади бумаги в специальный чемодан, чемодан бери с собой, в сортире над умывальником вешай на гвоздик!.. Вот. А он не только не клал и не вешал, но половину этих бумаг упер с собой! Я уж не знаю как — с тех-то предприятий, наверное, в копиях, а с последних, где не такой строгий режим, наверное, и в натуральном виде. А сейчас это вскрылось. Я так понял, что у него дома тайком уже шерстили в его отсутствие, был шмон то есть, и кое-что уже нашли. Если он сейчас даже спрячет остатки, его это все равно не спасет… Она слушала его, ломая руки.
— Боже мой, Боже мой, — воскликнула она. — Я так и знала! Я так и знала! Я предупреждала его. Ты думаешь, я этого не делала?! Сколько раз я говорила ему, что нужно бросить эту дурацкую игру в секретность, что это губит его!.. И вот теперь… Боже мой! Бедная Наташа, это убьет ее!
— Это еще не все, — задрожал Мелик. — Он связался и с Хазиным и с остальной компанией… У них там целый подпольный центр! Теневой кабинет! В прошлый вторник уже было «Пещерное совещание»[23]… Распределяли портфели! Составляли списки!.. Хазина премьером! Вирхова — министром по печати!
Таня закусила губу, чтоб не закричать от горя.
— …Ивана, — теперь уже неумолимо гнул он свое, — военным министром!.. Решили привлечь и из других течений. Чтоб была коалиция. Из славянофилов кого-то. Там у одного прабабка была деревенская, читать-писать не умела, а в Бога не верила, с Емельяном Ярославским дружила… Так вот, правнука министром сельского хозяйства! Пусть подымает! Колхозы, конечно, распустить. Продолжить столыпинскую реформу!.. Министром финансов Целлариуса… Представляешь себе!!! А твой Леторослев разрабатывает для них математическую модель захвата власти. Система «ПЕРТ»! Фид-бэк фюить! Три «К», как в учебнике — коммуникации, контроль, командование! Я забыл тебе сказать: я говорил с Хазиным, тот утверждает, что Сергей уже собрал много данных. Один научно-исследовательский институт, с которым он раньше был связан, выразил согласие помочь. Хоздоговорчик! Предоставят программисточек, просчитают на электронных машинах, и…
Таня была потрясена. Мелик даже не ожидал, что сказанное произведет на нее такое впечатление. Она тяжело дышала, удушье терзало ее, лицо ее посинело.
— А ты?! А тебя?! — не проговорила, а прохрипела она.
— Меня — обер-прокурором Синода!..Каково, а?! Вот сволочи! А?! — Он внезапно по-настоящему вошел в раж. — Я сказал Хазину, что я в гробу видал их списки! Хороши, голубчики, нечего сказать! И это люди, на которых я надеялся!.. Ведь в конце концов это я их сделал людьми, они все вышли из меня! Ведь верно?! Они — мое порождение, в духовном плане, конечно! Все их идеи — это мои идеи! А они хотят кинуть мне кость, чтоб заткнуть мне глотку?! Не выйдет! Не выйдет!!! Мне не нужна демократическая республика, где вы будете у власти!.. Я говорю о том, — пояснил он, видя, что она сидит с выпученными глазами, — что единственная форма правления, которую я признаю, — это свободная теократия… Понимаешь?! Чтоб митру на голову и на осле вокруг Кремля!!!
— Да, да, я понимаю, — прошептала она.
— Да слушай ты! Не плачь, не плачь! Я говорю не о том! — с досадой закричал он. — Не о том, понимаешь! Все вздор! Все это игрушки! Мальчики играют в войну! Но из этого могут выйти серьезные неприятности, вот в чем дело! Вот о чем надо думать! Их могут сцапать, вот это сейчас страшно, а не то, что у кого-то из них мания величия!.. И… слушай меня внимательно… Я знаю, что нужно, чтобы их выручить… Дело могут прикрыть в один момент! Я знаю человека! Понимаешь?! Он готов, он согласен. Но, конечно… не за просто так, не за спасибо, не за здорово живешь!.. Короче, нужны деньги. Я знаю, он возьмет, он намекал, но ясно, что немалые! Надо будет собрать. Только в абсолютной тайне… Никому ни слова!
— Ах, что же мне делать?! — вдруг привскочила она. — У меня как раз были деньги, но пришел Митя Каган, ему нужно было для отъезда, выкупить визу, билеты на самолет до Вены, и я все, что было у меня, полторы тысячи, отдала ему…
Она виновато заглянула ему в глаза.
В Меликовой логике ее известие нарушило какую-то связь, и он некоторое время беспомощно соображал: значит это что-нибудь для него реально или нет, есть ли за этим еще некий сокровенный смысл?
— Митенька Каган? — рассеянно спрашивал он между тем. — Разве он уже уезжает? Разве это возможно так скоро?
— Нет, нет, — отвечала она. — Конечно, это не так скоро. Пройдет еще несколько месяцев, прежде чем ему разрешат.
Но он упомянул о деньгах, сказал, что у него будет много расходов, и я решила, если уж они у меня есть, а он в таком тяжелом положении, то почему бы мне их ему не дать?!
— Да, безусловно, ты права, — машинально приговаривал он. — …В народе говорят, еврей еще не родился, а ему уже пианино покупают… А что же ты отдала ему все деньги? Не оставила себе ничего на жизнь?
— Остальные деньги я отдала маме, как всегда. Моими деньгами всегда распоряжается мама. А мне, мне не так уж много нужно. Зачем мне деньги? Ты же живешь почти без денег и не страдаешь от этого…
— Да-да, ты права, — тихонько повторял он.
Смутная мысль мелькнула пред ним и исчезла, затем появилась снова, он ощущал, что она присутствует, мечется где-то в сознании, но не мог еще выразить ее словами. Он вспомнил, что вчера (или не вчера, а сегодня? — окна были зашторены, на улице темно, — сколько времени прошло, как он вернулся из Покровского? — пусть будет вчера — стало быть, прошли сутки), итак, вчера было похоже; ему тоже брезжила некая смутная мысль, но тогда она кристаллизовалась скорее. О чем размышлял он тогда? О деньгах? О том, как их быстрее вымозжить у нее? Да. А что его донимало сейчас? Он не ведал. Пока что лишь странное безразличие к тому, о чем он только что говорил, чего только что добивался, охватило его и было ему удивительным. «Неужели и правда я хочу этого? — подумал он. — Неужели и правда я прожил такую жизнь, чтобы провести остаток дней с нею?! Пусть при деньгах, в сытости, в довольстве, с детьми, своими и чужими, в своем доме, здесь или в Европе, зачем мне это? Разве я стремился к этому?! Так в чем же моя мысль? — переспросил он себя. — Что мне вдруг сию минуту пригрезилось? Что я не хочу жить с нею? Нет, не то…»
— Видишь ли… — с остановками медленно начал он, чтобы в потоке произнесенных слов, может быть, нащупать то, что быстрой тенью сквозило в уме, но помимо воли свернул на что-то другое… хотя это было уже, он знал, поближе. — Видишь ли, деньги, конечно, прах… Это так. Но бывает, что они нужны! Дело не в деньгах, а в том, что… Хазин… может… расколоться… Вот что страшно, понимаешь?…Я это чувствую… Он созрел для этого… — Слова теперь вылетали быстрее. — Он все последнее время играет с ними в игру. Он без конца встречается с ними, они, у себя на Лубянке, поят его кофе. Он хвастался. Он торгуется с ними. Он говорит им: если вы сделаете то-то и то-то, тогда и мы готовы не делать того-то и того-то! Он думает, что он с ними на равной ноге. А с ними нельзя быть на равной ноге, с ними нельзя играть в такие игры, они наверняка тебя переиграют! Их много, у них аппарат, деньги! Слушай, я чувствую, он запутался, он потерял чувство реальности. Он предаст тут же!!!
«Да-да, все именно так и будет, — сказал он самому себе. — Здесь я неожиданно наткнулся на правду. Любопытно. А ведь их, и верно, есть за что взять, а им, несомненно, есть что рассказать!»
Ему стало жарко, на лбу выступил обильный пот, голова загудела, раздалась, внутри вдруг со звоном лопнули какие-то скрепы. Он уже не медлил, не искал слов.
— Я прав, я прав! — победно рвался он вперед. — Стоит им надавить на него, и он треснет! И Иван тоже, и с ними многие другие! Сгорят все, но начнется с этих! Я знаю: они уже готовят заявления! Я знаю, что они там скажут!.. После реабилитации я (то есть — он!) жил в духовной самоизоляции от советского общества! Интересовался прежде всего передачами зарубежных радиостанций, носившими зачастую антисоветский характер, чтением нелегальной ввозимой из-за рубежа антисоветской литературы!.. (Ведь верно? Так они и скажут!) Невозможно подробно осветить всю нашу антисоветскую деятельность, продолжавшуюся в течение нескольких лет и охватывающую сотни эпизодов… О ее объеме говорят сто пятьдесят томов нашего дела! Я уверен, что самый предубежденный западный юрист, ознакомившись с этими материалами, не поставит под сомнение выводы суда!.. Я несу моральную ответственность за судьбу тех наших товарищей, которых своими действиями и своим примером вовлек в деятельность, враждебную государству!..
