Фрида Вигдорова - Семейное счастье. Любимая улица
— Как вы будете ее учить, Владимир Петрович? — спросила учительница.
— Выдерем, — деловито ответил Владимир Петрович.
— Тогда вы больше ничего от меня про Валю не услышите. Что бы она ни сделала, я вам не скажу.
— Но неужели же за такое по головке гладить? — спросила молодая женщина с яркой белой прядью в черных волосах. — Ведь это такая жестокость — дразнить ребенка, который… И если сейчас не принять меры, я даже не знаю, что из этой самой Вали вырастет.
— И вы думаете, если Валю высечь, она поймет, что дразнить Таню нельзя?
— Уж не знаю, что она там поймет, — сказал Владимир Петрович, — а дразниться перестанет. Ее отец был такой же. Я его порол — и вырос человеком. Конечно, девчонок так пороть не станешь, они поделикатнее. Но если она позволяет себе дразниться, я на эту деликатность не посмотрю и выпорю за милую душу.
— Простите, — сказал лохматый мужчина в очках. — Я спешу, мне на поезд. Я хотел бы, Татьяна Сергеевна, спросить про свою дочку.
— А вы кто?
— Я папа Оли Кузнецовой. У нас обычно жена ходила на собрания, но на этот раз пришел я, поскольку она себя плохо чувствует, а Ольга говорила, что явка обязательна и, если никто из нас не явится, придет конец света.
Татьяна Сергеевна засмеялась и стала объяснять, что Оля — прекрасная девочка.
Сейчас она спросит: "А вы кто?" — подумал Леша. "Я — дядя Кати Поливановой", — скажет он. Нет, это звучит глуповато. Если человек говорит о себе — "я брат, я муж, сын, отец" — это звучит, но "я — дядя" — это смешно. Он приготовился сказать: "Катя Поливанова — моя племянница", но Татьяна Сергеевна ни о чем его не спросила.
Леша терпеливо слушал о том, что Тоня Копорулина очень хорошая и способная девочка, что у Нины Волковой хромает устный счет, а Лена Исакова, конечно, умница, но у нее самые грязные тетради во всем классе. Что-то есть не правильное в таких собраниях, — думал Леша. Некоторые папы, мамы, дедушки и бабушки сидели спокойно и даже горделиво или же, наоборот, скромно потупясь. Их дочек и внучек хвалили. А другие папы и мамы маялись. Им было неловко, совестно, завидно. Уж лучше бы им поговорить с учительницей наедине. Но ведь и ее надо пожалеть — куда ж ей разговаривать с каждым в отдельности. И только дедушка Вали Стрелковой ничуть не смущался и все время гудел:
— Если она позволяет себе такие безобразия, чтоб дразниться, то я уж и не знаю, Татьяна Сергеевна, почему это я должен ее жалеть. Она-то своих подружек не жалеет…
Потом собрание кончилось, но папы и мамы долго еще осаждали Татьяну Сергеевну. Они пережидали друг друга, подходили поодиночке, говорили вполголоса:
— И, понимаете, вижу, что врет. Глаза, понимаете, отводит… И вот я хочу посоветоваться… — долетало до Леши.
Когда все ушли, Татьяна Сергеевна посмотрела на него и спросила устало:
— А вы чей папа?
Застигнутый врасплох, Леша ответил:
— Но..
— Я дядя Кати Поливановой.
— А! — сказала она. — Катя ужасно вами хвастается.
— Вам Катя не нравится? — спросил Леша.
— Напротив. Очень хорошая девочка. Знаете, не дожидаясь, пока дедушка выпорет Валю, она сама ее поколотила.
— Вы же против телесных наказании?
— Конечно. И я сделала Кате выговор. Но я ее понимаю.
Они шли по улице и разговаривали про воспитание. Леша был доволен, что Катя вступилась за горбатую девочку и поколотила Валю Стрелкову. Это было справедливо.
— Вообще очень справедливая девчонка, — говорил Леша. — Несколько лет назад я приезжал сюда в отпуск. И пошел с Катей в зоопарк. Никогда не забуду! Катерина прямо упивалась: звери, птицы! И все живые! И обезьяны! Потом пошли мы к рыбам, постояли около аквариумов. А напоследок зашли ко льву. Он был очень большой и сердитый. — Леша вдруг засмеялся. — Наверно, в отличие от Исаковского, ему нужна была Африка. Он ревел, кидался на решетку. И вдруг Катька — ей было года четыре тогда — подскочила к самой клетке и стала кричать ему в ответ. Постойте, что же она кричала? "Никто тебя не боится!", "Перестань сейчас же, кому говорю?", "Ты что, фашист, что ли?" Они долго рычали друг на друга, я ее, знаете, еле уволок. Я уже тогда понял, что у нее в жизни будет много неприятностей.
Татьяна Сергеевна засмеялась и спросила:
— А потом?
— Потом? Потом мы пошли в молочное кафе. Простокваша с булкой тоже произвели на нее огромное впечатление.
— Нет, я не про это. А потом вы уехали? Ну конечно, вы же и есть тот самый дядя Леша, который живет в Германии.
— Да, я действительно тот самый дядя Леша. А мою старшую племянницу вы знаете?
— Анюту? Ну конечно. Она часто приходит к нам в класс. Девочка с таинственным личиком.
— С таинственным? — переспросил Леша и умолк.
На дворе стоял январь, но уже тянуло весной. Едва уловимо. Влажный воздух, сорвавшаяся с водосточной трубы капля. Еще не капель, та будет в апреле: щедро одна за другой поскачут на мостовую капли, со звоном сорвется наземь сосулька, неторопливо поплывут в чисто вымытом небе легкие облака. А сейчас Леша с Катиной учительницей идут по снежной улице, и снег летит им навстречу, но
Снег милосердный: не колет, не сечет лицо. Январь, но скоро весна.
— У меня есть знакомый, он тоже учится в военной академии, — сказала Татьяна Сергеевна, — только он в адъюнктуре.
— Да, до адъюнктуры мне еще шагать не перешагать. Я на первом курсе.
— А вот я и дома, — сказала Татьяна Сергеевна, и они остановились у невысокого забора, за которым притулился одноэтажный бревенчатый домик.
— Что же мне передать насчет Катерины? Какие будут педагогические установки?
— Ах да, Катя. В общем, я ею довольна. Только вот почерк…
— Плохой почерк — это у нас фамильное. Ну спасибо, не буду задерживать, — сказал Леша. — До свиданья, Татьяна Сергеевна!
— Когда мне говорят "Татьяна Сергеевна", я тотчас хочу объяснить, что приставки из-воз-низ-раз-без-чрез меняют "з" на "с" перед глухими согласными.
— Это почему же?
— Потому что по имени-отчеству меня называют только мои ученики. А взрослые называют меня просто Таней.
— До свиданья, Таня.
— До свиданья, Алеша.
На другой день Леша купил прописи и потребовал, чтоб Катя исправляла почерк.
— Ведь это, в сущности, хамство — писать неразборчиво, — говорил он. — В сущности, это неуважение к людям: разбирай мои закорючки в поте лица. Красиво — это от Бога, но писать ясно и отчетливо — это должен каждый. Усекла?
— Усекла, — отвечала Катя, пыхтя над буквой "Л". Но потом вся работа шла насмарку, потому что букве "Ф"
Катя пририсовывала голову, уверяя, что это человечек, а руки у него — в боки. Буква "О" получала глаза, нос и рот (точка, точка, запятая). Из буквы "Ж" при некотором старании получалась прекрасная муха…
