Умберто Эко - Пражское кладбище
Значит, у меня есть прикрытие и справа и слева. Можно переходить к действиям. Разумеется, не раньше, нежели я получу на руки обе обещанные суммы.
Ренегатство Хакса облегчило мою задачу. Оставалось подтолкнуть Таксиля к обращению, или переобращению, как ни называй это, суть одна.
У меня опять имелось сто пятьдесят тысяч франков, а Таксилю за глаза должно было хватить и семидесяти пяти, ибо я имел увещевания повесче денег. — Таксиль, с Хаксом кончено. Не могу себе представить Диану на публичном допросе. Я подумаю, как убрать ее. Но по-настоящему беспокоите меня вы. До меня дошли слухи, что масоны решили от вас избавиться. А вы сами писали о том, до чего жестоки они с предателями. В прошедшие времена католики встали бы на вашу защиту. В нынешнее время, как вы видите, и иезуиты от вас отмежевываются. Что же, сейчас вам открыта уникальная возможность. Некая ложа, не спрашивайте меня кто, потому что дело это секретное, предлагает вам семьдесят пять тысяч франков, если вы на весь мир громко заявите: все, что написали, вы навыдумывали. Понимаете, какая выгода от этого для масонской ложи. Она обелит себя от навоза, которым вы перемазали масонов. И тем же навозом изгваздает католиков, за их блаженное легковерие. Что же до вас, то вам получится великий барыш: дополнительная популярность. Новые ваши книги распродадутся пуще предыдущих. Замечу, что на данный момент продажи среди католиков падают. Вы вернете себе читателей — антиклерикалов и масонов. Имеет смысл!
Настаивать долго не пришлось. Таксиль фигляр, идея показаться перед публикой в новом фарсе несказанно пришлась ему, и глаза уже лихорадочно блестели.
— О, послушайте, дорогой аббат, значит, так, арендуем зал, сообщаю журналистам, что в определенный день выступит Диана Воган и предъявит собравшимся фотографический снимок демона Асмодея, который она сняла с личного позволения Люцифера. На афише припишем, что разыгрывается также и лотерея, главный приз будет пишущая машинка стоимостью четыреста франков, машинки не надо, разыгрывать ничего не будем, потому что я просто выйду и скажу, что Дианы не существует. Коль не существует Дианы, то логично, что не существует и пишущей машинки. Так и вижу эту потрясающую сцену! Напечатают во всех газетах. Обязательно на первых страницах. Изумительно. Дайте мне время подготовиться к этому важному выступлению. А также, если вас не затруднит, я хотел бы забрать аванс из этих семидесяти пяти тысяч франков. Понимаете, накладные расходы… На следующий день зала была уже арендована Таксилем — зала Географического общества. Но только на пасхальный понедельник. Пришлось мне сказать Таксилю:
— Что делать. До Пасхи еще почти целый месяц. До этого дня избегайте показываться. Чтобы не возникало новых сплетен. А я подумаю, куда упрятать Диану. Таксиль колебался, губа у него дрожала, усы над губой тоже:
— Я не хотел бы… чтобы Диану… ну, устранили.
— Какие глупости. Вы говорите с духовным лицом. Диану отвезут откуда в свое время взяли. Мне показалось, что ему не по себе при мысли о потере Дианы. Но страх перед мщением масонов пересиливал. Этот тип не только махинатор, а и капитулянт. Интересно, как бы он отреагировал, скажи я, что да, действительно, имею намерение устранить Диану? Думаю, из-за страха перед масонами он принял бы в конце концов это как данность. Лишь бы только не лично ему поручили провести устранение.
Пасхальный понедельник будет 19 апреля. Наш разговор с Таксилем проходил за месяц до того. Значит, 19 или 20 марта. Сегодня 17 апреля. Что же, складывая понемножку события последнего десятилетия, я довел свою историю до прошлого месяца. Этот дневник должен был послужить мне, а равно и вам, для нахождения причины моей потерянности. Причина все еще не нашлась. Может быть, великая встряска имела место как раз в одну из четырех последних недель?
Я как будто страшусь дальше припоминать…
18 апреля, рассвет
Пока Таксиль изощрялся и гадал, чем ошарашить публику, Диане в голову не приходило, что готовится нечто экстраординарное. Между первой и второй своими фазами она удивленно вслушивалась в наши лихорадочные переговоры и, казалось, вникала в них, только когда имя или название местности освещали слабеньким светом какие-то грани ее сознания.
Она все больше напоминала растение. Единственным проявлением животной природы была все ярче выражаемая чувственность, обращаемая на кого придется — на Таксиля, на Батая, пока он еще был, на Буллана (разумеется!) и — хотя я и берегся, дабы не подать ей никакого повода — даже и на меня.
К нам Диана попала двадцатилетней, ну, двадцатилетней с небольшим, а сейчас ей уже перевалило за тридцать пять. Тем не менее (говаривал Таксиль со все более сальною улыбочкой), созревая, она прибавляла в цене. Похоже, в глазах Таксиля женщина старше тридцати может иметь какую-то привлекательность… Тупая витальность наполняла ее тело силой, как дерево соками, а глаза ее туманились, и в них зыбилась тайна.
Но по части этих вывертов физиологии я неопытен. Господи, зачем я занимаюсь телесной формой этой женщины, притом что ей была отведена роль всего лишь только мизерного орудия?
* * *Я тут писал, что Диана не понимала, что происходит. Ошибка. В марте (вероятно, из-за того, что ее не посещали ни Таксиль, ни Батай) она вдруг утратила покой. Истерика за истерикой, демон (так она выражалась) искушал ее свирепо, ранил, грыз, перекручивал ей ноги, наносил удары по лицу — и она показывала синяки вокруг глаз. На ладонях у нее прорезались какие-то язвы, походившие на стигматы. Непонятно было, с какой стати силы ада так обрушиваются именно на палладистку, почитательницу Люцифера. Она тянула меня за одежду, будто взывая о помощи. Я пошел в комнату Буллана, знавшего в заклинаниях толк. Мы вернулись уже вдвоем. И действительно, как только Буллан вошел, Диана вцепилась в его руки, трясясь. Он завел ей ладони за затылок, спокойной речью утишил ее дрожь, после этого плюнул прямо ей в рот. — Кто же тебе говорит, дочь моя, что тебя испытывает господин твой Люцифер? Не вернее подумать ли, что, попирая и карая тебя за веру палладистскую, изуверствует Враг, превосходнейший твой Враг, сей эон, именуемый Иисусом Христом? Или кто-либо из его так называемых святых? Растерявшись, Диана отвечала: — Однако, уважаемый аббат, я по той-то причине и палладистка, что не готова признать какую бы то ни было власть злодеятельного Христа, до такой степени, что однажды я отказалась прободать кинжалом просфору, поскольку сочла безумством признавать присутствие духа в том, что для меня только колобок из теста. — И ты ошиблась, дочь моя. Полюбуйся, как поступают христиане, провозглашающие верховность этого своего Христа. Не утверждают же они поэтому, будто дьявола не существует. Более того: христиане страшатся дьяволовых подвохов, вражды, соблазнов. Точно то же и у нас. Веруя в господа нашего Люцифера, полагая, что врагом его является Адонай, выступающий в обличье Христа, мы допускаем его духовное существование и проявление через злодейства. Значит, следует тебе склонить выю и уничижить образ противника тем единственным способом, который допускается для верных люцифериан. — И каков этот способ? — Черная месса. Не видать тебе благорасположения Люцифера, нашего повелителя, если не возвеличишь его славной черной мессой, в знамение отречения от христианского бога. Диана, похоже, была согласна. Буллан спросил меня, можно ли сводить ее на сборище сатанистов, дабы она уверилась, что сатанизм, люциферианство и палладизм имеют единые цели и единое очистительное назначение. Мне не больно-то хотелось отпускать Диану из дому, но ей явно было полезно хоть немного проветриться.
