Филиппа Грегори - Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса
Королевский барк, как всегда, ловко причалил к пирсу, далеко выступавшему над зелеными водами реки. Гребцы осушили весла и высоко подняли их в знак приветствия. По палубе прокатился торжествующий рокот барабана, которому на берегу вторило ликующее пение труб. Генрих кивнул капитану судна и шагнул на пирс. Он улыбался, отвечая на приветствия придворных, ласково коснулся головки Артура в знак отцовского благословения, расцеловал меня — сперва в обе щеки, а потом и в губы, и я почувствовала на его сладких от вина губах вкус победы.
— Мальчишка у меня! — шепнул он мне на ухо, с трудом сдерживая ликующий смех. — Вот чего я хотел! Вот чего я достиг! И это самое главное. Мальчишка теперь у меня в руках!
Радостная, приветственная улыбка умерла у меня на устах, но Генрих ничего не замечал. Он был страшно возбужден — казалось, он выиграл большое сражение, хотя ни в каком сражении он вообще не участвовал. Он с удовольствием приветствовал толпы людей, собравшихся на берегу, затем поворачивался к реке, чтобы помахать рукой качавшимся на воде суденышкам лодочников и рыбаков, которые тоже что-то радостно выкрикивали. Затем наконец, предложив мне опереться на его руку, он сошел на берег и двинулся по садовой дорожке к замку, где его с нетерпением поджидала мать. Ступая с ним рядом, я заметила, что у него даже походка изменилась — он четко чеканил шаг, точно командир войска, вернувшегося с победой.
— Мальчишка теперь у меня в руках! — все повторял он.
А я все посматривала на наших с ним мальчишек: Артур торжественно выступал впереди в нарядном костюмчике из черного бархата, а Гарри, только начинавший ходить за ручку с нянькой, все время петлял, бросаясь с дорожки то вправо, то влево, или вдруг останавливался, подбирая с земли листочек или камешек. Если Гарри слишком отвлекался и задерживал всех, нянька торопливо подхватывала его на руки. Король должен был пройти к своему замку без малейшей задержки, энергично и гордо следом за двумя чудесными сыновьями, демонстрируя всем, что у него есть два наследника, что он совершенно уверен в себе и в том, что у его Дома основа в высшей степени прочная.
— Маленькая Элизабет не очень хорошо себя чувствует, — пожаловалась я ему. — Она какая-то слишком тихая; все лежит в колыбели и совсем не плачет, не брыкается.
— Еще заплачет! — «утешил» меня Генрих. — Она еще наберется сил. Великий Боже, ты просто не в силах понять, как много для меня значит то, что этот мальчишка теперь у меня в руках!
— «Этот мальчишка»! — тихо повторила я. Разумеется, говорил он отнюдь не о наших сыновьях. Его волновал только тот мальчишка, призрак которого так долго его преследовал.
— Ну, сейчас-то он, допустим, во Франции, король его привечает, а при дворе к нему относятся как к знатному лорду, — с горечью прибавил Генрих. — У него там, можно сказать, собственный двор имеется. Добрая половина старых друзей твоей матери и многие бывшие йоркисты тут же к нему присоединились. Во Франции ему оказывают поистине королевские почести. Великий Боже! Он спит в одной спальне с Карлом Французским, в одной постели с королем! А почему бы, собственно, и нет? Ведь его там все считают принцем Ричардом. Он выезжает вместе с королем на верховые прогулки; он одет в бархат; он вместе с королем охотится; говорят, они вообще с ним закадычные друзья. Мальчишка носит красную бархатную шляпу с рубиновой брошью, с которой свисают три крупные жемчужины. И Карл совершенно уверен: это и есть принц Ричард. Тем более мальчишка и впрямь держится как герцог королевской крови.
— Ричард… — эхом откликнулась я.
— Ну да, твой брат Ричард. Король Франции так и называет его: Ричард, герцог Йоркский.
— И что же теперь будет? — спросила я.
— Существенной частью того мирного договора, который я завоевал для нас — о, это поистине великий мирный договор, имеющий для меня даже большее значение, чем захват любого французского города, даже захват Булони! — является обещание Карла сразу же передавать мне каждого английского бунтовщика, каждого из тех, кто участвовал в заговорах против меня! Я, разумеется, дал ему аналогичное обещание. Впрочем, мы оба отлично понимали, что это означает. Мы оба знали, что имеем в виду только одного человека: этого мальчишку.
— И все-таки что же теперь будет? — тихо повторила я, чувствуя, что лицо мое заледенело на пронзительном ноябрьском ветру. Больше всего мне хотелось поскорее оказаться в тепле, подальше от этого ветра, подальше от моего мужа, и больше не видеть его жестокого возбужденного лица. — Что же теперь будет?
Мне уже казалось, что все это: и отправка такого количества кораблей, и создание такой огромной армии, и осада Булони — было задумано ради одной-единственной цели. Неужели Генрих настолько объят страхом, что готов был бросить целую армаду на захват одного-единственного мальчишки? Но разве это не безумие? Война — ради столь ничтожной цели?
Королева-мать и все придворные, выстроившиеся в соответствии со своим положением перед огромными двойными дверями дворца, ждали, когда Генрих подойдет ближе и преклонит колена перед матерью для благословения. Я заметила, какая торжествующая улыбка скользнула по ее бледному лицу, когда она опустила руку на голову сына, затем подняла его с колен и поцеловала. Придворные радостно загалдели и стали по очереди выходить вперед и поздравлять короля. Генрих поворачивался то к одному, то к другому, с явным удовольствием слушая похвалы и благодарности за свою «великую победу». Мы с Артуром стояли в сторонке и ждали, пока утихнет всеобщее возбуждение. Затем Генрих вернулся на прежнее место рядом с нами, раскрасневшийся от удовольствия, и снова завел со мной разговор на ту же тему.
— Король Карл Французский намерен вскоре прислать его сюда, — говорил он вполголоса, расточая сияющие улыбки проходившим мимо нас придворным, которые замедляли ход для того, чтобы низко поклониться королю или сделать реверанс. Казалось, все и впрямь празднуют некую великую победу, одержанную Генрихом. Миледи прямо-таки светилась от счастья, принимая бесконечные поздравления по поводу невероятного воинского мастерства и храбрости ее сына. — Это и будет мой приз победителя. Это и будет главным моим завоеванием. Люди твердят о Булони, но Булонь меня, если честно, совершенно не интересовала. И меня ничуть не волнует, пала она во время моей осады или нет. Я отправился во Францию не для того, чтобы завоевать Булонь. Я все это затеял, чтобы напугать короля Карла и заставить его согласиться на мои условия. А моим главным требованием было прислать этого мальчишку в Англию, как преступника, в цепях.
