Жан-Мишель Генассия - Клуб неисправимых оптимистов
Накануне экзамена я пошел в кино. Многие считают, что это хороший способ расслабиться перед серьезным испытанием. Уже много недель Вернер звал меня на «фильм века», о котором Игорь и Леонид отзывались в превосходных степенях. Вернер высмотрел мне местечко в зале — на сеансе было не так много зрителей. Картина «Летят журавли» потрясла меня. Не только идеальным сплавом лиризма и чувственности, но главное — простотой и человечностью рассказанной в нем истории. Я узнал в ней историю моих разлученных войной родителей (маме повезло — папа к ней вернулся).
Экзамен стал простой формальностью, нас отлично натаскали. Можно было подумать, что преподаватели заранее знали темы. Потом началось самое противное — все ждали объявления результатов, не зная, беспокоиться или радоваться. Я не мог решить, что делать — позвонить Камилле или попытаться с ней увидеться. Самым правильным было не выдавать своего нетерпения. Я снова начал наматывать круги по Люксембургскому саду, развивая бешеную скорость, но от навязчивой идеи не так-то просто избавиться. У меня сохранялась крошечная надежда. Камилла могла провалить экзамен. Она знала, что делать, если действительно не хотела разлучаться со мной. Выбор за ней. Родители или я. Все станет ясно через двенадцать дней. Стоя перед расстрельным взводом, приговоренный к смерти все еще надеется на чудо и говорит себе: пока все идет хорошо.
20
Я запретил себе ходить в клуб, но не в «Бальто» и снова вернулся к старым привычкам и приятелям по настольному футболу. Ребята не умничали, им было плевать на историю, они жили в настоящем, не надеялись изменить мир, а просто пользовались им и не тащили за собой шлейф проклятия. Обсуждали они три вещи: девушек — в субботу вечером, футбол — по воскресеньям и рок-н-ролл — каждый день. Живительный глоток кислорода. Я играл в паре с Сами, которого по-прежнему мало кто мог превзойти, и получал истинное наслаждение, игнорируя приветствия членов клуба и вопросы типа: «Как дела, Мишель?» Все они давно забыли о случившемся неделю назад споре. Эти люди могли орать и ругаться, а через десять минут мило улыбались, подшучивали друг над другом и угощали выпивкой. Я не был таким сильным, и у меня в душе остался горький осадок. Я не мог просто пожать плечами и сделать вид, что ничего не произошло и они не променяли меня на чужака. Дружба ничего не стоит, если разбивается об убеждения. Свои я готов был защищать от целого мира и сильнее злился на Игоря с его безнадежными принципами, чем на отца Камиллы. Игорь подошел к столу, но я даже не взглянул на него.
— Не хочешь сыграть в шахматы?
— Я занят, разве не видишь?
— Мы могли бы поговорить.
— Мне твоя помощь без надобности. Займись лучше собственными детьми!
— То, что ты сейчас сказал, подло и жестоко.
Игорь ушел в клуб. Щеки у меня горели — то ли от ярости, то ли от стыда, бог весть, — и я выместил злость на соперниках. Мы выиграли десять партий подряд, взмокли, смертельно устали, но ушли непобежденными. Папаша Маркюзо налил нам пива с лимонадом, и Сами с Жаки принялись поносить невнятную стратегию «Стад де Реймс». Я слушал вполуха.
— Что думаешь, Мишель?
— Проблема серьезная, что и говорить.
— Или их подкупили.
— Кто?
— Поди знай.
Сидевший рядом с нами строительный рабочий был уверен, что во всем виноват мадридский «Реал». Они с папашей Маркюзо — тот готовил свои знаменитые сандвичи — затеяли жаркий спор. Хозяин «Бальто» обвинял во всем футболистов «Стад»:
— Они полное ничтожество! «Рейсинг» снова их сделал.
Я не мог принять участие в этой жаркой словесной схватке и решил проглядеть страницу комиксов во «Франс суар», но совершил трагическую ошибку — прочел свой гороскоп и выяснил, что ничего хорошего звезды мне не сулят. Родись я на день раньше, меня ждало бы счастье и покой. Увы… Папаша Маркюзо угостил нас домашней колбасой, которую прислал его кузен из Обрака, — она оказалась восхитительно вкусной, — сделал себе огромный бутерброд и налил стакан бордо. Они принялись травить байки — устроили этакий конкурс анекдотов. Наградой победителю был смех товарищей.
— А вот этот знаешь? — спросил приятель Сами. — Священник гуляет по африканской саванне и сталкивается нос к носу со свирепым львом. «Господи, сделай так, чтобы этот лев мыслил как христианин!» — молит кюре. «Господи, благослови мой обед!» — просит лев.
Все дружно рассмеялись, потом смех перешел в безумный хохот. Мы ржали до слез, я согнулся пополам, кто-то навалился на меня, и тут раздались крики. Я выпрямился и увидел, что Альбер Маркюзо схватился правой рукой за грудь, а левой пытается расстегнуть воротничок рубашки. Альбер дышал трудно, со всхлипами, жестокая судорога свела его челюсть. Лицо мгновенно побагровело, голова затряслась, и он рухнул на пол. Стоявший за прилавком Жаки попытался поднять своего патрона, но ему это оказалось не под силу — в Альбере было килограммов сто веса, не меньше. Из кухни выскочила Мадлен. Увидев, что случилось, она запаниковала и впала в истерику. Альбер икнул, в горле у него странно забулькало. Мы кинулись на помощь, но только мешали друг другу в тесном закутке за стойкой. Сами подхватил Альбера за подмышки и потащил в зал, отпихивая всех, кто теснился вокруг. Никто не понимал, что происходит, и не знал, что делать. Альбер хрипел. Его грудь поднималась и опускалась неровными толчками.
— Беги за доктором! — крикнула Мадлен Жаки.
Альберу не хватало воздуха. Сами безуспешно пытался сорвать с его шеи бабочку, я схватил кухонный нож, одним движением разрезал атласную ткань и кинулся в клуб, где, как обычно, царила тишина и покой.
— Игорь, сюда, скорее! У папаши Маркюзо сердечный приступ!
Игорь и Леонид побежали в зал. Игорь опустился на колени рядом с Альбером и попытался нащупать пульс у него на шее.
— Вызывайте «скорую»! — приказал Леонид. — Отойдите, дайте ему дышать и заткнитесь, наконец!
Он подкрепил свои слова энергичным жестом, оттолкнув сгрудившихся вокруг Альбера посетителей. Мадлен держала мужа за руку и повторяла:
— Не волнуйся, дорогой, все будет хорошо.
Игорь начал массаж сердца. Он дважды с силой надавливал на грудь чуть выше солнечного сплетения, делал перерыв и продолжал. Тело Альбера дернулось, Игорь откинул ему голову назад, зажал ноздри и, придерживая подбородок, стал делать искусственное дыхание «рот в рот». Мы теснились вокруг, на лицах читался испуг, недоумение и боль. Расставив руки, Леонид не давал никому подойти ближе. Я был уверен, что Игорь спасет Альбера. Он вдувал воздух в легкие пациента, и грудь папаши Маркюзо едва заметно вздымалась. Так продолжалось минут десять, после чего Игорь снова попытался нащупать пульс, наклонился, приложил ухо, потом щеку к губам Альбера, выпрямился и с безнадежным видом покачал головой:
— Кончено.
Мадлен все гладила и гладила мужа по лицу, прижимала его к себе и шептала:
— Все будет хорошо. Сейчас приедет «скорая». Тебе помогут.
— Мы больше ничего не можем для него сделать, Мадлен.
— Нет, Игорь, нет! Где же врач?
— Он совсем не страдал, ему не было больно, пусть тебя это утешает. Альбер даже не успел ничего понять.
Мадлен протянула дрожащую руку и закрыла мужу глаза. Игорь и Леонид помогли ей подняться, она упала к ним в объятия и зарыдала.
Кое-кто из клиентов воспользовался сумятицей и сбежал не заплатив. Обычная история в парижских бистро: стоит хозяину отвернуться от кассы, и деньги исчезают так же быстро, как его друзья.
* * *В среду «Бальто» было закрыто. В этот день Альбера Маркюзо похоронили в его родном Сен-Флуре. Он был самым хитрым и ловким человеком из всех, кого я знал. Альбер много пил и ел, выкуривал пачку кукурузных «Житан»[187] и никогда не то что спортом не занимался — зарядку не делал. Он обожал свое ремесло и всю жизнь трудился как каторжный. Если дела шли хорошо, Альбер похлопывал себя по толстому животу и восклицал: «Вот они, денежки. Никто их у меня не отберет!» Так оно и случилось.
21
Во вторник второго июля, в день объявления результатов экзамена, настроение у меня было омерзительное. В лицей я не пошел, один из товарищей сообщил, что я получил оценку «довольно хорошо». Любой нормальный человек на моем месте скакал бы от радости и творил всяческие глупости. Мне было плевать. Я уже две недели не имел никаких известий от Камиллы. Ни телефонного звонка, ни письма, ни свидания. Я ждал, что она объявится после экзамена и мы сможем провести время вместе. Каждый день разлуки все больше отдалял нас друг от друга. Я до изнеможения бегал по Люксембургскому саду, а во второй половине дня отправлялся к лицею Фенелона. Там никого не было. Списки принятых и провалившихся висели на стендах. Камилла получила оценку «хорошо», она сделала свой выбор. Вечером дома мама по моему лицу решила, что я не сдал, и мне пришлось разуверять ее. Она откупорила бутылку шампанского, чтобы отпраздновать успех, но я повел себя как конченый зануда и отказался пить. Мама спросила, чем я намерен заниматься в будущем году.
