Ханья Янагихара - Маленькая жизнь
– Спасибо, удача мне понадобится. – И, уже вставая, он спрашивает: – Поужинаем как-нибудь вместе?
На мгновение его парализует страх. Но он тут же упрекает себя: что за глупости. Калеб только что вернулся в Нью-Йорк, он же сам знает, как трудно найти кого-то, с кем можно поговорить, найти новых друзей – в твое отсутствие все старые друзья обзавелись семьей, стали чужими. Он просто хочет поговорить.
– Конечно! – говорит он, и они обмениваются визитками.
– Не вставайте, – говорит Калеб, когда он начинает подниматься. – Я с вами свяжусь.
Он наблюдает как Калеб – он выше, чем казался, по крайней мере на пару дюймов выше его, с сильной спиной – прощается с Алекс и Родсом и уходит, не оглядываясь.
На другой день Калеб связывается с ним, они договариваются поужинать в четверг. Вечером он звонит Родсу поблагодарить за ужин и спрашивает его о Калебе.
– Неудобно вышло, я с ним даже не поговорил. Алекс пригласила его в последнюю минуту. Вот вечно она так, я ей говорю – зачем приглашать человека, который приехал руководить компанией, как раз когда она уходит?
– Значит, ты ничего о нем не знаешь?
– Ничего. Алекс говорит, у него хорошая репутация, в «Ротко» из кожи вон лезли, чтобы переманить его из Лондона. Это все что я знаю. А что? – Он почти видит, как Родс улыбается. – Неужели ты расширяешь бизнес не только в сторону блистательного мира ценных бумаг и фармакологии?
– Именно так, – говорит он. – Еще раз спасибо. И поблагодари от меня Алекс.
Настает четверг, и они с Калебом встречаются в идзакае, в Западном Челси. После того как они сделали заказ, Калеб говорит:
– Вы знаете, я весь тот вечер смотрел на вас и думал, откуда я вас знаю, а потом сообразил: картина Жан-Батиста Мариона. У художественного директора моей прошлой компании была картина – он даже пытался заставить фирму заплатить за нее, но это другая история. Там прекрасно схвачено ваше лицо: вы стоите на улице, за вашей спиной фонарь.
– Да, – отвечает он. Это уже случалось с ним неоднократно и всякий раз выбивало из колеи. – Я знаю, о какой картине вы говорите. Из третьей серии: «Секунды, минуты, часы, дни».
– Точно, – подтверждает Калеб и улыбается ему. – Вы близко дружите с Марионом?
– Сейчас уже не так. – Как всегда, ему больно в этом признаваться. – Но в колледже мы были соседями по общежитию, я знаю его много лет.
– Прекрасная серия, – говорит Калеб, и они обсуждают другие работы Джей-Би, и Ричарда, с чьим творчеством Калеб тоже знаком, и Желтого Генри Янга, и как мало в Лондоне приличных японских ресторанов; говорят о сестре Калеба, которая живет в Монако со вторым мужем и кучей детей, о родителях Калеба, которые оба умерли после долгой болезни, когда ему было чуть за тридцать, о доме в Бриджхэмптоне, который принадлежит приятелю Калеба по юридической школе и которым он сможет пользоваться этим летом, пока приятель в Лос-Анжелесе. Еще они довольно много говорят о компании «Розен Притчард» и о том, в каком финансовом хаосе оставил «Ротко» бывший директор, так что он утверждается в мысли, что Калеб ищет не только друга, но и юридическое сопровождение, и прикидывает, кому лучше всего это поручить внутри компании. Наверное, Эвелин, размышляет он: она из самых молодых партнеров, и в прошлом году они чуть ее не потеряли – ее как раз пытался переманить один модный дом, предлагал ей должность штатного юрисконсульта. Эвелин очень подойдет эта работа – она интересуется модной индустрией, прекрасный юрист, у нее отлично получится.
Он думает об этом, когда Калеб внезапно спрашивает его:
– У вас есть кто-нибудь? – И добавляет, смеясь: – Почему вы так на меня смотрите?
– Простите, – отвечает он в смятении, улыбаясь в ответ. – Нет, никого. Просто у меня только что был похожий разговор с одним другом.
– И что он сказал?
– Он сказал… – начинает он, но останавливается, смущенный и сбитый с толку этим внезапным изменением темы, тона. – Ничего.
Калеб улыбается, как будто живо представил себе эту беседу, но не настаивает. Он думает тем временем, как превратит этот вечер в историю, как расскажет ее Виллему, особенно последний обмен репликами. «Ты прав, Виллем», – скажет он. И если Виллем снова заведет тот разговор, он не будет сопротивляться, не станет на этот раз уклоняться от его вопросов.
Он расплачивается, и они выходят наружу, где идет дождь, не слишком сильно, но упорно, так что такси поблизости нет, а улица блестит как лакрица.
– Меня ждет машина, – говорит Калеб. – Подвезти вас?
– Если не трудно.
– Ничуть.
К тому времени, как машина подъезжает к Грин-стрит, на улице льет такой ливень, что ничего уже нельзя разглядеть из окон, только цвета, мазки желтых и красных огней, город низведен до автомобильных гудков, гулкого хлеста дождя по крыше машины, такого громкого, что они почти не слышат друг друга. Машина останавливается, и он уже собирается выйти, но Калеб велит ему подождать, у него есть с собой зонт, он проводит его до дверей. Прежде чем он успевает возразить, Калеб выскакивает, раскрывает зонт, и они вдвоем спешат под зонтом к подъезду, и вот дверь захлопывается за ними, оставляя их в темном вестибюле.
– Ну и катакомбы, – сухо замечает Калеб, бросая взгляд на голую лампочку, свисающую с потолка.
– Но им не откажешь в некотором шике – стиль «гибель империи», – смеется он, и Калеб тоже улыбается.
– В «Розен Притчард» знают, что вы живете в таком месте? – И, прежде чем он успевает ответить, Калеб наклоняется и целует его, очень крепко, прижав его голову к двери, а сам он оказывается в клетке из Калебовых рук.
В этот момент он отключается, все вокруг перестает существовать, весь мир, он сам. Прошло много-много времени с тех пор, как кто-то его целовал, и он помнит ощущение беспомощности, которое испытывал каждый раз, и как брат Лука говорил ему, открой рот, расслабься, ничего не делай, и теперь – в силу привычки и памяти, от невозможности поступить иначе – он именно так все и делает, ждет, когда это кончится, считает секунды, старается дышать через нос.
Наконец Калеб отступает назад и смотрит на него, и через несколько мгновений он отвечает на его взгляд. И тогда Калеб делает это снова, на сей раз держа его лицо в руках, и он ощущает то же, что всегда ощущал ребенком, когда его целовали, что его тело – не его, что каждое его движение предопределено, рефлекс за рефлексом, и он может только ничего не делать, только предоставить событиям идти своим чередом.
Калеб снова останавливается и отступает назад, глядя на него и поднимая брови, с тем же выражением, что тогда у Родса, ожидая какого-то ответа.
– Я думал, вы ищете юриста, – говорит он наконец, и звучит это так по-идиотски, что лицо его обдает жаром.
