Роберт Стоун - Дамасские ворота
Улица, которая до этого была заполнена толпами орущих молодых борцов, готовых на мученичество во имя Аллаха, теперь поражала безлюдностью. Но довольно близко раздавались выстрелы, вой сирен, скандирование солдат, скандирование мятежников. Священная война, пришло Лукасу в голову, и он сам в нее вляпался.
Неожиданно доктор Лестрейд закричал что-то по-арабски. Двое молодых парней с фонарями возникли в начале переулка. И тут Бутрос, который, казалось, еще минуту назад был таким покорным и сонным, с бранью выскочил на них из гостиницы, с бешеными глазами, вне себя от ярости.
— Itbah al-Yahud! — заорал он во всю глотку.
Один из израильтян выстрелил в него. Пули прошли выше, потому что Фотерингил предплечьем отбил ствол автоматической винтовки. Гильзы застучали по булыжнику. Фотерингил ударил прикладом своего «галиля»[448] швейцара в челюсть. Бутрос охнул и опустился на тротуар Виа Долороза. Другой израильтянин открыл огонь по переулку, где появились еще двое палестинцев. Те скрылись; пули их явно не задели.
Вихрь огней, на мгновение заполнивший улицу, погас, и все вокруг погрузилось в глубокую тьму. Лукас заметил, что Фотерингил забрал автоматическую винтовку у невыдержанного члена отряда.
— Когда выпущу очередь, двигайтесь к воротам. — Он помолчал, затем добавил: — Надеюсь, знаете, черт подери, дорогу.
— Знаем, — сказал американец. — Это недалеко.
Фотерингил выпустил очередь из «галиля»; пули рикошетом отлетали от стен узкого переулка, разнося стекла, цветочные горшки, разгоняя бездомных котов. Потом скомандовал:
— Пошли!
Лестрейд, не проявивший желания бежать, получил удар прикладом по почкам и припустил вперед. Лукас своей очереди дожидаться не стал.
Неприятности возникли на первом же перекрестке. Место, где сходились две улицы, напоминало движущийся ковер огней. Это собралась толпа мятежников. Фотерингил открыл стрельбу по ней. Некоторые огни погасли, некоторые рассыпались. Послышались вопли и проклятия на разных языках, среди них на европейских, в том числе и на английском. Солдаты тоже стреляли, кто-то в воздух, не все.
В суматохе стрельбы Лукас опустился на корточки и прижался к стене.
— Где они? — закричал Фотерингил.
Он имел в виду Лестрейда и Лукаса. Они, по крайней мере на время, ускользнули из-под его надзора. Добрый старый дым битвы. Лукас старался увидеть во мгле Лестрейда. Ища пленников, отряд остановил стрельбу. Однако был готов возобновить ее.
— Не стреляйте! — раздался женский вопль на английском. — Мы пресса.
Было достаточно светло, и Лукас понял, что произошло. Группа журналистов прокралась следом за армией и присоединилась к группе бунтовщиков. В сверхъярком свете телевизионной лампы Лукас узнал семидесятилетнего палестинца, который работал гидом у иностранцев, специализируясь на Хараме. Звали его Ибрагим. Он был знатоком Харама, полиглотом и до неприличия жаден на деньги. Потому и взялся водить группу иностранных журналистов в первые же часы священной войны.
— А, черт! — крикнула англичанка. — Гаси свет, пока нас тут не перестреляли.
— Эй! — раздался откуда-то из наступившей тьмы голос Лестрейда. — Вы британцы? Я тоже британец.
Священная национальная принадлежность, объявленная в древней тьме, все равно что спекулятивная облигация. Не много стоит.
— Да, британцы, — донесся в ответ с перекрестка голос отважной девицы. — Двигайте сюда. С нами будете в безопасности.
Когда лампа окончательно погасла, Лукас рванулся на угол улицы. Он буквально наткнулся на Лестрейда, который победно шествовал по середине мостовой в то время, как Фотерингил и его израильские боевики пытались убить его, паля во тьму. Вокруг свистели и цокали пули.
Налетев на Лестрейда, Лукас обхватил его обеими руками и повалил наземь. Как Джек Керуак, Лукас такое-то время играл в американский футбол за команду Колумбийского университета, хотя не выделялся особым талантом. Волоча профессора за воротник, он полз по невидимому грязному булыжнику.
— Э-эй! — продолжал кричать Лестрейд. — Я британец!
— Заткни глотку, — посоветовал Лукас.
Из темноты протянулись руки, и через мгновение Лестрейд с Лукасом уже были за углом. В конце улицы было много огней. В их свете Лукас видел палестинские флаги, но никакого признака армии.
— Ну, — спросила невидимая Лукасу репортерша, — так кто из вас британец?
— Я, — ответил Лестрейд. — Я исследователь с действительной визой, а с нами грубо обошлись и собирались убить.
Лукас скорее чувствовал, чем видел подходящих к ним других репортеров. Джордж Буш назвал бы это нагнетанием шквала[449].
— Слушайте, — сказал он, — надо убираться отсюда. Эти люди не Цахал. Они убийцы.
При этом интригующем сообщении смутные силуэты журналистов двинулись к улице, которую деловито расстреливал Фотерингил.
Лукас встал и схватил Лестрейда за плечо.
— Им нужны мы, — сказал он англичанке, которая оставалась на месте. — Мы обладаем информацией, распространения которой они не хотят. И поэтому намерены убить нас.
— Прошу прощения… — проговорила она.
— Идемте, — сказал он Лестрейду. — Если хотите жить. Они знают о вас и о бомбе.
Он схватил его за руку и побежал к Дамасским воротам, туда, где мелькала другая группа фонарей.
— Что? — спросил Лестрейд. — Бомба? Какая бомба?
Он казался совершенно ошарашенным, но продолжал бежать с Лукасом.
— Одну минуту, — позвала англичанка-репортерша. — Одну минуту.
Какой-то миг казалось, что она побежит за ними. Лукас сообразил, что, возможно, ее присутствие было бы полезно. Может, смертельно опасно для нее, но полезно.
Когда они добежали до следующего освещенного угла, женщины с ними не было. Как не было на этом углу и ни одного журналиста, а молодые люди, занимавшие здесь позицию, смотрели на Лукаса с неприятной подозрительностью. Он уже начал подумывать, не придется ли ему теперь объявлять противоположный символ веры: «Я не еврей». Дважды отречься от себя, каков он есть, в течение одной ночи было слишком даже для Лукаса. Тем не менее люди шли на такое во время священных войн. Чтобы противостоять подобной низости, и придумали шибболеты — тайные пароли. Где-то над городом, объятым мятежом, пропел петух.
Но хорошо было то, что Лестрейд говорил по-арабски и сейчас воспользовался своим умением, да еще с энтузиазмом. К несчастью для Лукаса, невозможно было предположить, какую смертельно обидную бессмыслицу мог ляпнуть такой человек.
Ожидая, каким практическим результатом обернется болтовня Лестрейда, он увидел молодую женщину, подошедшую со стороны улицы, на которой Фотерингил и его компания оживленно перестреливались сами с собой в темноте. Женщина была высокой, черноволосой и довольно привлекательной.
Вместе с ней, размахивая палкой, шел Ибрагим, гид-палестинец, которого она умудрилась оставить при себе. Первой мыслью Лукаса было, что старик обойдется ее работодателям в кругленькую сумму. После — если будет это «после» он потребует по крайней мере вдвое против того, на что первоначально согласился.
Женщина оглядывалась через плечо. Сзади, на углу, происходило какое-то движение и снова появились огни — огни, похожие на армейские.
— «Голани», — сказала она. — Занимают улицу.
Значит, Фотерингилу и его эрзац-отряду придется исчезнуть и он с Лестрейдом спасен на какое-то время. Нет, действительно, надо ему сделать что-то хорошее для «Голани». Статью написать похвальную.
— Слава богу! — вздохнул он. Барух ашем!
Англичанка-журналистка презрительно наморщила носик:
— Вы благодарите Бога за «Голани»? Должно быть, увидели в них что-то, чего я не увидела. Вы, конечно, американец, я права?
Нет, не американец, сказал себе Лукас. Он старался думать о чем-нибудь менее неприятном.
— Там израильские террористы, которые убивают людей, — сказал он. — Они пытались убить нас. У «Голани», по крайней мере, строгая дисциплина.
Видно было, что молодую женщину его слова не убедили.
— Если не верите мне, спросите вашего соотечественника.
Но Лестрейд был занят: он с увлечением рассказывал молодым палестинцам о том, что приключилось с ним и Лукасом, и те слушали его с восторгом. Лестрейд, понял Лукас, или небывалый идиот, или жуткий пройдоха. Порой срабатывало одно или другое, пришел он к выводу, но было вполне возможно обладать и обоими качествами вместе.
— Я очень хотела бы поговорить с ним, — ответила молодая женщина. — Где вы были, когда все это началось?
— Я интервьюировал доктора Лестрейда. Я тоже журналист. Меня зовут Крис Лукас.
— Салли Коннерс, — представилась молодая женщина. Рукопожатиями они не обменялись.
