Ян Отченашек - Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма
Ирена не сопротивлялась, героически превозмогая усталость.
— Тебе плохо? — тихо спросил Брих. Она молча кивнула, упрямо избегая его взгляда. Он отвел ее к койке, прикрыл жесткими одеялами. Она тотчас закрыла глаза и забылась сном. Брих обернулся к Ондре.
— Скорее бы перейти — ей нужен врач.
Тот поднял голову.
— Нельзя — мы должны держаться все вместе, если не желаем заблудиться и окончить свою эпопею в тюрьме. Впрочем, вряд ли мы здесь засидимся. Вообще, это не воскресная прогулка, и Ирена обязана выдержать!
Калоусова все еще стояла столбом посреди хижины в своих размокших туфлях, отказываясь принять суровое гостеприимство этой лачуги; казалось, она просыпается после какого-то мерзкого сна. Всклокоченные волосы со знаменитым рыжим отливом и морщинистое лицо с отсыревшими комками пудры делали ее похожей на бабу-ягу; она брезгливо растопырила руки, а ее негодующий взор выискивал жертву. Нашла!
— Во всем виноват ты, Гуго! — бросила она обвинение своему толстячку, гревшемуся у печки. Всплеснула руками: — Боже, какой ливень! Так вот она, твоя горная хижина, Гуго!
Калоус, удрученный обстоятельствами, вяло пожал плечами, попытался ободрить жену:
— Но послушай… Кто же виноват?
— Ты! И никто другой.
Калоус со страдальческим видом обернулся к своей мучительнице, умоляюще сложил руки. Лицо его болезненно скривилось, и он горько упрекнул жену:
— Господи, ты-то хоть помолчи! Разве не видишь, каково мне? Сердце…
И он строптиво отвернулся к теплой печке, бормоча что-то непочтительное.
— Вы, вероятно, стали жертвой заблуждения, милостивая государыня, — вмешался Ондра. — Вы не под магнолиями в Сенограбах, и вы здесь не одни. Потише, пожалуйста!
Калоусова в изумлении подняла глаза и разом перенесла свой гнев на Ондру: ей, видимо, хотелось кричать от оскорбления, но даже ее скромный интеллект подсказал, что этот хладнокровный человек вряд ли оценит по достоинству ее пафос. Поэтому она остановилась перед Ондрой в позе благородной дамы и произнесла, подняв нос к гнилым потолочным балкам:
— Я всегда предполагала, что вы грубиян, господин Раж! Теперь вы показали себя при всех. А еще образованный! — добавила она с презрением, удовлетворенная своим демаршем.
Ондра, ничуть не обидевшись, рассмеялся и махнул рукой. Склонясь над столом, он принялся рассматривать карту.
— Меня интересует, когда мы отсюда уберемся, — произнес Борис, который от души забавлялся происходившим. Он встал, потянулся. — Право, удовольствий здесь не слишком много, поверьте!
— Дождетесь! — отрезал Ондра. — Я категорически запрещаю, поняли, Борис? Зарубите себе это на носу…
— Оставьте ваши назидания, Раж!
— …Категорически запрещаю, — строго перебил его Ондра, — принимать опрометчивые решения на свой страх и риск! Это — наилучший способ засадить всех нас в кутузку. Подождем остальных, — еще несколько часов — и мы в безопасности.
Его твердый повелительный тон подействовал успокоительно, Борис не стал возражать. Змеиным движением приблизился он к Рии, безмолвно сидевшей на скамье, не расстегнув плаща. Она только озиралась и старалась ни к чему не прикасаться. Борис галантно помог ей снять плащ и подсел к ней.
— Оба — идиоты, — с полной серьезностью отозвалась она о родителях.
Борис сочувственно улыбнулся, шлепнул себя по коленям.
— Тут вряд ли что возразишь, — сказал он, повернув к ней свое смазливое лицо.
Калоусова уже успокоилась. Встала поискать ручной чемоданчик; нашла, вынула зеркальце и тюбики с различными кремами и молча отдалась сложной косметической процедуре. Брих, подняв глаза от книги Андрэ Жида, стал наблюдать, как она втирает мази в обрюзгшее лицо, как легонько, кончиками пальцев постукивает по лбу, чтобы сморщенная кожа впитала жир. Утраченная было самоуверенность разом вернулась к ней, и она тотчас заявила, что одеяла отвратительно воняют и она не подумает лечь, даже если бы ее умолял сам… не знаю кто.
Неподвижный Ханс, скрестив на груди руки и вытянув ноги, наблюдал за компанией со своего места у печки. Он мог часами сидеть, словно оцепенев, так что начинало казаться, — это вовсе не живой человек. Солдатская пилотка придавала ему весьма своеобразный вид. А тонкие мочки оттопыренных ушей! Типичный немецкий солдат, каких тысячи месили грязь на украинских дорогах. Интересно, убивал ли этот? — размышлял Брих. О чем он думает? Над головой Ханса на деревянной жердочке сушился его промокший мешок — капли падали на горячую печку, с шипеньем превращаясь в пар. Тсссс! Тсссс! Отупляюще, монотонно… Дождь прекратился, за окном быстро смеркалось. Горы стояли пустынные и темные, серые туманы призрачно стлались по вершинам, стекали по склонам, окружавшим хижину.
Тишина… Ханс поднялся, стал собираться в деревню. Его возня нарушила гнетущую тишину, все испуганно вскинули головы. Как только за ним захлопнулась дверь и задвинулась щеколда, все набросились на Ража с взволнованными расспросами:
— Ну, как? Что будет дальше?
Калоус взял с койки одеяло и, зябко поеживаясь, накинул на плечи. Теперь он был похож на индейскую скво. Понуро побрел к своей табуретке у печи.
— Он нас запер! Что это, господи? У меня такое чувство, будто мы — скот, которого согнали на убой. Можете думать, друзья, что я трус, но все страшно действует на нервы. Когда мы наконец перейдем границу?
— Не валяйте дурака! — вполголоса перебил Калоуса Раж. — Не сходите с ума, друзья! Дверь заперли снаружи — правильно. С этим придется примириться. А что, если случайно — повторяю, совершенно случайно — кто-нибудь пройдет мимо? Надо сохранять абсолютную тишину, будто в хижине никого нет, поняли? Этот тип не первых нас переводит через границу. За нами явится с той стороны какой-то Герман и проведет нас до американского гарнизона. Не бойтесь! Это — стреляный воробей, он переводил через границу десятки людей. Завтра утром, самое позднее, он будет здесь. А до тех пор — возьмитесь за ум, успокойте свои нервы. Мне здесь тоже не по себе, каждую минуту нас могут… Но вы должны были рассчитывать и на это — здесь вам не курорт! Будьте уверены: мы не дадимся им в руки, словно слепые щенки. Известно ли вам, ради чего мы все это делаем? Понимаете ли вы, что мы в нескольких шагах от границы этого полицейского государства, за которой — свобода! Сво-бо-да! Без коммунистов! Там ни у кого не отбирают заводы и магазины, там можно спокойно дышать! Стоит овчинка выделки, как по-вашему?
Все постепенно успокоились. Ондра встал, закрыл ставни, приподнял закопченное стекло керосиновой лампы, зажег фитиль. Мутный свет пополз по хижине, не достигая углов. Ирена спала на койке, подложив ладони под бледную щеку. Брих поднял ноги на скамью, обхватил колени руками. Колеблющееся пламя лампы отбрасывало на замшелые бревна расплывчатые тени бесцельно слоняющихся людей. Маленький Карличек крепко уснул на койке и что-то бормотал во сне. С противоположного склона налетел порыв горного ветра, зарыдал в ветвях, Затряс дверью. Все испуганно оглянулись.
Ирена открыла глаза, безмолвно уставилась на Бриха. В ее расширенных зрачках застыл детский ужас. Бриху стало жаль ее, и он выжал из себя улыбку. Подошел Ондра, зашептал ей что-то, словно уговаривая. Она, не обращая на него внимания, недвижным взглядом уставилась в пространство; глаза ее блестели от горючих слез, тонкие пальцы вцепились в деревянную койку.
Борис сидел у окна возле Рии, уже держа ее за безвольную руку: от нечего делать взялся обольщать девушку. Рия смотрела на него невыразительным взглядом рыбы и явно скучала. Борис предложил ей погадать по руке — испытанный трюк, до сих пор на эту приманку клевали все женщины. Что написано на этой ладони? Конечно, горы счастья! Вот — переход через границу, какой-то красивый город, постойте… это Ницца или что? Палм Бич, Флорида! Водные лыжи! Голливуд? Ага… А потом — брак с богатым американцем, владельцем фабрики ананасных консервов, и белые яхты на побережье Майами. Довольно?
— А другого ничего не видите? — спросила Рия, некрасиво скривив губы.
— Ничего. Вернее… все зависит… А что вы там еще хотите увидеть?
Ну, хотя бы… самоубийство.
— У-у! Чье?
Рия утомленно улыбнулась и, отвернувшись, сквозь щель в ставне глядела на сгущающуюся ветреную тьму. Вид у девушки был болезненный — худые пальцы с хрусткими суставами и длинными ногтями судорожно сплелись, вздрагивая от напряжения.
— Ничье, — со вздохом ответила она. — Я просто так. Скучно, правда? Жизнь отвратительна, несуразна… Вам — нравится?
— В другом месте — да, — не раздумывая, ответил он. — Только не здесь! Поэтому я и ухожу.
— Деньги у вас есть? А то ведь вы на себя не заработаете!
— Надеюсь, деньги не трудно будет достать, моя дорогая, — весело засмеялся он. — Но вернемся к самоубийству. Почему именно самоубийство?
