Марина Козлова - Бедный маленький мир
И тут я впервые увидел Зорана смущенным. До сих пор мне казалось, что его вообще невозможно чем-то смутить.
– Извините. – Он потоптался немного и сел на свое место. – Извините за этот детский сад.
– У меня есть вопрос, – рискнул я. – Думаю, Зоран будет не против, если…
– Да перестаньте вы, в самом деле! – вдруг возмутилась она. – У нас нормальный деловой разговор, а вы разводите какой-то китайский балет. Конечно, Зоран будет не против. Ничего, ваше высочество, что я за вас отвечаю?
Зоран обреченно вздохнул и провел рукой по лицу.
И я задал свой вопрос. О природе чувства вины Эккерта. О родителях Иванки.
– С тех пор, – стала отвечать Мара, – Густав полностью перестроил работу с удаленными площадками и максимально обезопасил ее. У них теперь страховка, защита, легенды, нормальные схемы эвакуации. Да и мир стал более открытым, многие вещи решаются значительно проще. Группа не успела к ним тогда по дурацкой, чисто организационной причине. Сбой в передаче информации – поначалу приехали не туда, куда пришли ребята. Спешка, путаница, чей-то недосмотр. Оргвыводы Густав сделал немедленно, и вся группа была дисквалифицирована, но людей не вернешь… Тут гордиться нам решительно нечем. Но ведь и у вас, Зоран, есть свои скелеты в шкафу, – вдруг неожиданно резко произнесла Мара, как бы защищаясь. – И даже не один.
– Так точно, – согласился Зоран, – не один. Но только вы как-то так закончили – на точке с запятой. И я не понял – их что, убили?
– Сергея обнаружили сидящим за кухонным столом. Без признаков жизни. Но что примечательно, и без признаков насильственной смерти. Тромбоэмболия. Оторвался тромб и попал в легочную артерию. Довольно распространенная и почти непредсказуемая смерть. На столе перед ним, как рассказывали ребята из эвакуационной группы, имелась странная инсталляция – поставленные набок спичечные коробки в количестве двенадцати штук были выстроены в каре, в хаотическом порядке лежали мелкие камушки – гравий. Россыпью. И еще был рассыпан сахар. Вот и все. А Жени не было нигде. Ушла Женя.
– Или увели, – пожал плечами Зоран. – Я знаю больших мастеров уводить людей в неизвестном направлении.
– Возможно. – Женщина в задумчивости покрутила на пальце серебряное кольцо с перламутром, и у меня мгновенно стало покалывать кончики пальцев, как будто я прикоснулся к поверхности, сквозь которую пропускают слабый ток. Как будто я сквозь фрагмент холста, на котором положено немного охры, седины и перламутра, и сине-зеленый день за окном, вдруг увидел Иванну.
А она увидела мой взгляд.
– Только не стройте иллюзий, мой юный друг. Я – не Женя. Я – Мара, и это мое настоящее детское имя. Или Марьяна. Или Марица, как любил называть меня Густав, большой поклонник Кальмана.
– В Сербии вас называли бы Ма́рица. – Зоран решил, видимо, внести свой вклад в список ее имен. – С ударением на первый слог. Я, кстати, не очень понял, какие иллюзии строит наш юный друг. Но если можно, и я бы задал свой вопрос. Нас очень интересуют амаргоры.
– Да что вы говорите? – развеселилась вдруг Мара. – Как вы неоригинальны, ваше высочество. Нынче всех интересуют амаргоры. На следующий день после Чернигова трактат сестры Анхелы срочно запросил Ватикан. А ведь четыреста с лишним лет там делали вид, что текста не существует. Видели бы вы, что тут творилось: самолеты-вертолеты, гвардейцы папского престола, вооруженная охрана рукописи, прелаты какие-то. Страшное дело!
– И вы отдали? – Зоран даже привстал в растерянности.
– Да на вас лица нет, не волнуйтесь вы так! Мы сняли несколько копий, разумеется. Спустя час после отбытия высоких гостей со всеми реверансами прибыли представители Патриарха Константинопольского. Мы, конечно, для себя отметили и высоко оценили квалификацию их разведки, но в данном случае пришлось извиниться и развести руками. Хотя копии, повторяю, у нас остались. Потому что с Ватиканом мы всегда поддерживали дипломатические отношения, а благодаря Иоанну Павлу отношения стали даже партнерскими. Но вот с Константинополем – исторически не сложилось. Конечно, Зоран, дорогой, – она нагнулась вперед и положила на его сцепленные руки свою длинную узкую кисть, – конечно, вы получите текст. И доступ к архивам. Как и мы, надеюсь, получим доступ к вашим архивам, не так ли?
Несмотря на призыв Мары чувствовать себя как дома, меня не отпускало ощущение, что я нахожусь на сложном дипломатическом приеме. И Санда, которая все время молча сидела в своем кресле, похоже, тоже была не в своей тарелке.
Молодой человек внес бутылки и козий сыр в пепле, расставил бокалы на столе, разлил белое вино и удалился.
– Любопытной личностью была та монахиня, сестра Анхела, скажу я вам. – Мара взяла свой бокал и посмотрела вино на свет. – Тихая, замкнутая, очень молчаливая. Читала, писала. Преподавала в университете историю и философию античности. Студенты ее любили и побаивались немного – она им казалась строгой и странной. Но она никогда не раздражалась, при необходимости все очень подробно объясняла.
– А вы откуда знаете? – спросил я ее. – Это что, легенда такая?
Зоран посмотрел на меня с иронией, а Мара – озадаченно.
– Но ведь хроники же, – удивленно сказала женщина.
– Хроники?
– Проектировщики всегда тщательно документировали свою историю. И между прочим, старались избегать художественного вымысла. Мы очень хорошо всегда понимали, что со временем становятся бесценными не только донесенные до наследников события, но и детали быта, и размышления, и характер взаимоотношений. Правда, я думаю, что тогдашний летописец династии был душевно благорасположен к Анхелите, возможно, симпатизировал ей – потому что уделял каким-то мелочам, связанным с нею, довольно много внимания. Что нам с вами только на руку. Но займет много времени, если я буду читать вам все и переводить. Могу просто рассказать о ней, ничего не перевирая и не приукрашивая, ведь когда-то долго с ее историей разбиралась. Меня все это зацепило, честно говоря. Так что можете мне доверять.
– Хорошо, – согласился Зоран. – Сестра Анхела нас интересует прежде всего как автор теории об амаргорах, как вы понимаете… Но также мне действительно интересно, почему именно она… и что она вообще такое.
– С ней связано много непонятного. Когда ее забирали из Санта-Каталины, вымотанную и деморализованную допросами инквизиции, Долорес, тогдашняя настоятельница монастыря, сказала одну странную вещь: «Будьте осторожны, в ней есть опасная глубина».
…Сестра Анхела провела в Санта-Каталине не больше трех лет, но и монастырю было тогда немногим больше десяти. Ее нашли в сельве возле Икитоса, куда в те дни прибыла монастырская экспедиция для инспекции недавно основанной христианской общины и школы. Женщина была больна лихорадкой, бредила и в таком сумеречном состоянии сознания провела в общине больше двух недель. Если бы экспедиция обнаружила больного и умирающего аборигена, никто бы и пальцем не пошевелил – конкиста истребляла аборигенов сотнями тысяч. Но несчастная была католичкой, белой женщиной из Метрополии и, судя по всему, принадлежала к испанской аристократии. Она явно попала в беду, и выхаживали ее самоотверженно. Когда больная пришла в себя, то, по словам матери Долорес, она глухо молчала, не отвечала, даже не реагировала ни на какие вопросы, только пила маленькими глотками индюшиный бульон и смотрела в окно.
Спустя примерно две недели она немножко пришла в себя, и ее перевезли в Лиму, в монастырь. Через несколько дней своего полного молчания незнакомка вдруг заговорила и рассказала Долорес, что отправилась в Перу на корабле конкисты с отцом – чиновником Метрополии, который должен был вступить в права экомьендеро, то есть получить в управление округ. Но на корабле случилась пьяная драка, отец вступился за слабого и был убит. Больше несчастная ничего не помнила, что-то с ней случилось на корабле. В монастыре шептались, что ее могли изнасиловать. Обычное, в общем-то, дело по тем временам, но женщина не могла ни подтвердить этого, ни опровергнуть. А врач сделал при осмотре вывод – она не является девственницей, что вообще-то говорило в пользу версии об изнасиловании – ведь незамужняя дочь испанского аристократа по определению должна была блюсти девичью честь. Но была ли она незамужней? В общем, женщина ничего не помнила, кроме своего имени – Анхела и имени отца – Алехандро. Говорила она на испанском, но в некоторых случаях забывала или неверно произносила слова, и было видно, что язык ей… не вполне родной, что ли. Но на вопросы о том, не воспитывалась ли она где-то за пределами Испании, не было ли у нее, к примеру, матери не-испанки, ответить не могла – не помнила, и все тут. При этом Анхела обнаружила отличное образование – знание истории, литературы и поэзии, даже трудов Платона и Аристотеля, а также безупречное воспитание – немного вычурное в вопросах гигиены и этикета, но эту особенность сестры списали на ее аристократическое прошлое.
