Альфред Дёблин - Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу
— Возьми меня с собой, — попросил Кен. — В эти дни мне не хотелось бы оставлять тебя одного. Правда, я уже старик, но не могу отпустить тебя в таком виде. Прошу тебя.
— Но почему? Элис сидит дома. Она не может ничего объяснить Эдварду и Кэтлин. Я чувствую, какая гнетущая атмосфера создалась в нашей семье; и все это я натворил собственными руками. Кто знает, каково состояние Эдварда. И зачем только я накинулся на него, когда Элис опять вспомнила свою старую сказку о том, что он не мой сын. В этот последний раз мы вели себя как разъяренные звери.
— Возьми меня с собой.
— Она ждет меня. Все меня ждут. Мне уже давно пора вернуться, таков мой долг перед ними. Теперь я терзаю себя за то, что не сделал этого намного раньше.
Старику издателю не оставалось ничего иного, кроме как от всего сердца пригласить Гордона при первой же возможности приехать к нему в гости одному или с Элис, еще лучше со всей семьей; приехать, чтобы всем вместе провести несколько приятных денечков, так сказать, тряхнуть стариной.
Возвращение Гордона Эллисона.
Его встретил Джеймс Маккензи.
— Наконец-то.
— Где Элис?
— Вы… вы не встретились?
— Где? Когда?
— Просто мне это пришло в голову… Ведь она уже давно уехала. И от нее нет никаких известий.
— Где Эдвард? Где Кэтлин?
За спиной Гордона поставили его чемоданы. Он стоял на пороге.
Маккензи пожал плечами. Потянул Гордона в дом и внес чемоданы в вестибюль. Прислуга появилась в дверях кухни.
— О, господин Эллисон. — С готовностью, не дожидаясь распоряжений, она взяла чемоданы. — Есть ли у господина Эллисона ключ от библиотеки?
Гордон был подавлен.
— Нет, ключа у меня нет.
Прислуга взглянула на Маккензи.
Джеймс:
— Пойдите к садовнику. Он сумеет открыть дверь.
Некоторое время Гордон и Джеймс простояли в вестибюле. Гордон так и не снял шляпу. И они не обменялись ни словом. Садовник радостно приветствовал хозяина, все ключи оказались у него. Гордон и Джеймс поднялись по лестнице за ним. Когда библиотеку отперли, в нее вошла прислуга, раздвинула занавески и открыла окна. Потом поставила чемоданы и скрылась вместе с садовником.
— Позволь помочь тебе, Гордон. Хорошо?
— Спасибо.
Гордон по-прежнему был в пальто и в шляпе, с тростью в руке. Сперва Джеймс не решался уйти, потом все же удалился, но остался ждать Гордона в коридоре.
Гордон закрыл дверь и прошелся по огромной комнате. Письменный стол был, как и раньше, завален бумагами. Он сел. Один из ящиков оказался открытым.
Джеймс за дверью услышал стон Эллисона.
— Что я наделал? Что я наделал? Что я наделал?
Маккензи открыл дверь и увидел, что у Гордона свалилась с головы шляпа. Шляпа лежала перед ним на бумагах, а трость — на полу рядом со стулом. Джеймсу пришлось переступить через трость, так как он хотел помочь своему зятю сесть прямо. Гордон причитал:
— Где она? Что я наделал? О, боже, что я наделал?
Джеймсу удалось усадить его как следует. Он принес Гордону рюмку коньяку, который стоял в шкафу. Гордон выпил коньяк залпом. После этого он замер в кресле. Джеймс и прислуга сняли с него пальто. Он молча подчинился. Этот человек был совершенно уничтожен. Бросив взгляд через плечо зятя, Джеймс прочел записку Элис:
«Вторник, утро. А это — мое обручальное кольцо, Гордон. Они лежат теперь вместе. Благодарю тебя от всей души. Я тоже ухожу из дому».
Наконец-то Гордон встал. Он захотел прилечь. Но когда Джеймс сделал попытку последовать за ним в другую комнату, Эллисон поблагодарил его.
Час он лежал наверху у себя в кровати. Потом стал бродить по дому, повернул ручку двери в комнату Элис и остался стоять на пороге. После зашагал по чердаку. Прямо у двери валялись обломки рам. Он оглядел их, в голове у него мелькнула догадка, и он спустился снова на верхнюю площадку. На темных обоях можно было различить два светлых прямоугольника.
Она уничтожила картины. Джеймсу, который шел за ним по пятам, Гордон сказал:
— Картины были моим свадебным подарком.
Джеймс не понял, в чем дело. Гордон заплакал и без сопротивления дал увести себя в гостиную. Там сказал, всхлипывая:
— И зачем только она это сделала.
К радости Маккензи, Гордон прожил в доме еще неделю. Они спокойно беседовали. Иногда Гордон даже дурачился и вообще вел себя как раньше. Но чаще всего он был серьезен и задумчив. Время от времени произносил полувопросительно:
— Стало быть, надо как-то устраиваться?
В конце концов Гордон и Джеймс решили уехать из дому вместе: Гордон собирался опять к Кену, а Джеймс — в свой университет. За эти восемь дней они без лишних слов сблизились больше, нежели за долгие годы своего знакомства.
Однако, когда Джеймс Маккензи позвонил из университета Кену, чтобы поговорить с Гордоном Эллисоном, выяснилось, что тот не приехал к издателю. Он не приехал к нему ни на следующий день, ни неделю спустя.
Война давно кончилась
Война давно кончилась. В Западной Европе праздновали годовщины высадки и битвы в Нормандии, отмечали день, когда были сброшены атомные бомбы на Нагасаки и Хиросиму. Даты эти перешли на страницы учебников истории. Неужели люди и впрямь пережили все это?
Для того чтобы окончательно задвинуть войну в прошлое, политики сидели за столами мирных переговоров.
Но вот в обшарпанной лондонской гостинице было найдено расчлененное тело старой проститутки. Поначалу убийцу обнаружить не удалось. А через месяц в другой гостинице, неподалеку от первой, обнаружили труп девушки, также расчлененный. Сперва засадили в тюрьму какого-то негра. Потом арестовали белого, который признался, что он пошел за обеими девицами в гостиницу в нетрезвом состоянии, поспорил и с той и с другой и вытащил нож, но только чтобы попугать, позже, однако, он по непонятной причине впал в бешенство.
Очаровательной киноактрисе Лупе Велец было тридцать три года, она жила в Калифорнии, в Беверли-Хилл, в роскошном особняке. Снимаясь в фильме «Речка француза», Лупе познакомилась с французским актером. С того времени прошло уже несколько лет. Вдруг киноактриса сообщила, что ее дружба с французом кончилась, но что это был единственный человек, с которым ей было хорошо. Молодая женщина стала беспокойной и грустной и ни с кем не хотела поделиться своим горем. Что, собственно, случилось? Однажды утром актрису нашли на постели в голубой шелковой пижаме, она не подавала признаков жизни; рядом на ящике для постельного белья лежала пустая трубочка из-под сильнодействующего снотворного. Приехала полиция, приехал врач. Обворожительная богатая Лупе Велец была мертва. На туалетном столике обнаружили незапечатанное письмо, написанное ее рукой.
«Да простит бог тебя и меня, меня тоже. Я предпочитаю убить себя и нашего ребенка, не хочу произвести его на свет в позоре. Как ты мог, Гарольд, притворяться, будто испытываешь столь сильное чувство ко мне и нашему ребенку, ведь ты никогда нас не любил. Я не вижу для себя никакого другого выхода. Итак, прощай, будь счастлив».
Из Мексики приехала мать актрисы, ее сестры, ужасно милые: все плакали. Но такова была любовь, таков был мир, таковы были люди.
В городе X господин Мидоу, отец молодого Джонни, который погиб на глазах у Эдварда от бомбы, попавшей в их крейсер, подошел к машине Эдварда и помог выбраться из нее опиравшемуся на палочку гостю. Мидоу долго обнимал Эдварда на тротуаре. Потом взял его за руку, ввел в дом и проводил по лестнице на второй этаж. Там к Эдварду вышла маленькая хрупкая женщина, мать Джонни, которую он раньше не видел. Она взяла его руку и долго прижимала к своим губам. Зарыдала и, не сказав ни слова, вышла из комнаты.
Эдвард послал родителям Джонни телеграмму из Лондона, предупредив о приезде. Дома у Эдварда считали, что он сразу отправился на вокзал, но это было не так. В страхе перед самим собой, он в последнюю секунду принял решение отдать себя под покровительство доктора Кинга. И доктор спрятал его.
В клинике Эдварду предоставили возможность вопить и буйствовать. Врач не стал его успокаивать, он дал ему выкричаться.
Почему Эдвард вопил? Чтобы ничего не слышать. Чтобы оглушить себя, чтобы перекричать те слова, которые сказала ему мать дома. Он то останавливался у окна перед маленькой этажеркой с цветами и неподвижным взглядом, широко раскрыв глаза, рассматривал какой-нибудь кактус, то углублялся в иллюстрированный еженедельник, пытаясь стереть, перечеркнуть картину, стоявшую у него перед глазами: мать лежит на диване, вот она подняла руку и с пылающим лицом сказала: взгляни на мою руку. Я сняла свое обручальное кольцо, преступник обратился в бегство. Ах, как она торжествовала, как улыбалась; Гордон изгнан. Для нас это большой день. Он не твой отец.
