Джон Ирвинг - Мир от Гарпа
— Может, когда мы взлетим, заказать тебе выпивку? — со значением спросил мужчина. Его маленькие прищуренные глазки не отрывались от золотого зигзага на бирюзовом костюме Гарпа.
В нем вдруг все возмутилось. Какая кругом несправедливость! Он не виноват, что так дико выглядит. Как бы ему хотелось сейчас спокойно поговорить — всего лишь поговорить — с этой умной, миловидной женщиной Сэлли Девлин, потерпевшей поражение на выборах в губернаторы. Он сказал бы ей, что она слишком хороша для такой дерьмовой работы.
— Костюмчик у тебя что надо, — сказал, прижимаясь к Гарпу, его сосед.
— Катись ты в задницу, — ответил Гарп. Все-таки он был сыном женщины, которая ранила скальпелем пристававшего к ней в кинотеатре солдата. Как это было давно!
Мужчина хотел было вскочить, но не смог: держали привязные ремни. Он беспомощно смотрел на Гарпа. Тот склонился над его попавшими в западню ляжками, задыхаясь от запаха духов, которыми обильно полила его Роберта; он дотянулся до замка на привязных ремнях и с резким щелчком освободил пленника. Затем угрожающе пророкотал в пылающее ухо перепуганного малого:
— Когда будем в воздухе, красавчик, запрись в уборной и не высовывайся!
Мужчина ушел подальше от нелюбезного Гарпа, и место у прохода оказалось свободным. Гарп с вызовом смотрел на пустое сиденье. Пусть только еще какой мужчина попробует подсесть к нему. И в этот миг к нему подошла особа, мгновенно исцелившая его от излишней заносчивости.
Она была тоненькая, с огромной сумкой. Руки такие худые, что, казалось, сквозь кожу просвечивают косточки. Девушка не спросила разрешения сесть, она просто села. Значит, у сегодняшнего „Прибоя“ вид совсем юной девушки, подумал Гарп. Она опустила руку в сумку, он схватил ее и положил на колени. Рука была слабенькой, и ни ружья, ни бомбы. Только листок бумаги и карандаш с резинкой на конце, обкусанной до жестяного ободка.
— Простите, — сказал Гарп. Ну раз не террористка, то он знает, кто она и что. „Почему в моей жизни столько людей, у которых проблема с речью? — написал он однажды. — Или я, как писатель, замечаю вокруг все погубленные голоса?“
Замарашка, оказавшаяся весьма мирным существом, что-то долго писала…
— Да, да, — сказал он, позевывая. — Вы — джеймсианка.
Девушка прикусила губу, яростно затрясла головой и сунула ему в руки записку:
„Меня зовут Эллен Джеймс. Я не джеймсианка“.
— Так вы та самая Эллен Джеймс? — переспросил он, хотя в этом не было необходимости: он понял это, едва взглянув на нее, не мог не понять. Возраст подходящий, не так давно эту одиннадцатилетнюю девочку изнасиловали и вырезали язык. Грязно-кофейные глаза при близком рассмотрении оказались не грязными, а просто воспаленными, может, от бессонницы. Нижняя ее губка, шершавая, обкусанная, как резинка на карандаше.
А она уже писала дальше.
„Я из Иллинойса. Мои родители погибли в автомобильной катастрофе, совсем недавно. Я приехала на Восточное побережье к вашей матери. Послала ей письмо, и она мне ответила. Правда! Такое чудесное письмо. И пригласила меня пожить с ней. И еще посоветовала прочитать все ваши книги“.
Гарп переворачивал эти маленькие листочки почтовой бумаги, кивал, улыбался.
„Но вашу мать убили!“
Эллен Джеймс достала из огромной сумки большой коричневый носовой платок и громко высморкалась.
„Я поехала с группой женщин в Нью-Йорк. Хотела с ними пожить. Я знаю много таких групп, а больше никого не знаю. Я получаю от них сотни рождественских поздравлений“, — написала она и дала Гарпу прочитать.
— Да, да, конечно, получаете, — подбодрил он ее.
„Я пошла на похороны. Пошла потому, что знала — там я увижу вас. Знала, что вы обязательно придете“, — написала ока и улыбнулась ему. Потом спрятала лицо в свой грязный носовой платок.
— Вы хотели видеть меня? — удивился Гарп.
Она кивнула. Затем вытащила из сумки зачитанный до дыр экземпляр его книги „Мир от Бензенхейвера“.
„Лучшая книга об изнасиловании, лучше этой книги нет“, — написала Эллен Джеймс. И Гарп вздрогнул.
„Знаете, сколько раз я ее читала?“ — написала она.
Он посмотрел в ее заплаканные, восторженные глаза и тоже молча покачал головой. Она коснулась его лица — руки у нее были, как у ребенка — и растопырила пальцы, чтобы он сосчитал. Все пальцы одной маленькой руки и почти все другой. Она прочитала его ужасную книгу восемь раз.
— Восемь раз… — ахнул Гарп.
Она кивнула и улыбнулась ему. Потом откинулась на сиденье. Как будто жизнь ее получила завершающий штрих: она летит в Бостон и сидит рядом если не с той женщиной, о какой мечтала всю дорогу от Иллинойса, то по крайней мере с ее единственным сыном, и этого достаточно.
— Вы учились в колледже? — спросил ее Гарп.
Эллен подняла один палец, и лицо у нее стало несчастное.
— Один год? — перевел Гарп. — Вам там не понравилось? Или не получилось?
Она старательно закивала.
— А кем вы хотите стать? — спросил он и чуть было не прибавил: когда станете взрослой.
Она указала на него и покраснела. Потом дотронулась до его непристойной груди.
— Писателем? — догадался Гарп.
Она радостно закивала, он понимал ее так легко, словно читал по лицу. У Гарпа перехватило дыхание. Он когда-то читал про обреченных детей, у которых нет и никогда не было антител, они лишены врожденного иммунитета. Эллен Джеймс одна из них. Если они живут не под стеклянным колпаком, они умирают от первой же простуды. А Эллен лишилась своего стеклянного колпака.
— Ваши родители погибли? — спросил Гарп. Она кивнула и снова прикусила нижнюю изжеванную губу. — И у вас больше никого нет? — спросил он. Она отрицательно покачала головой.
Он знал, как поступила бы мать. Был уверен, что Хелен согласится с его решением, да и Роберта всегда поможет. И все те женщины, пережившие каждая свою трагедию и исцеленные Дженни, позаботятся о ней.
— Ладно, считай, что у тебя теперь есть семья, — сказал Гарп. И протянул Эллен руку.
Эллен Джеймс закрыла глаза, как будто от радости ей стало плохо. Стюардесса попросила ее пристегнуться, но Эллен ничего не слышала. Гарп сам застегнул на ней ремни. Весь короткий полет до Бостона девушка изливала ему душу.
„Я ненавижу всех джеймсианок, — писала она. — Я бы никогда не сделала с собой такого“. — Она открыла рот и показала его широкую пустоту. Гарп содрогнулся.
„Я хочу говорить, я хочу так много сказать“, — писала Эллен.
Гарп заметил, что большой и указательный пальцы правой пишущей руки были чуть не в два раза больше тех же пальцев на левой. Он никогда не видел таких развитых пишущих мускулов. Никаких преград для писательства, подумал он.
„Слова приходят и приходят“, — написала она и взглянула на него. Она ждала от него одобрения каждой своей строке. Он кивал и она продолжала писать. Рассказала обо всей своей жизни. В колледже она больше всех любила преподавателя английской литературы. У матери была экзема. У отца „форд-мустанг“, который он слишком быстро водил.
„Я хочу прочитать все книги“, — писала она. Гарп сказал ей, что Хелен тоже большая охотница читать. Он уверен, что они с Хелен понравятся друг другу. Эллен Джеймс была счастлива.
„Кто был вашим любимым писателем в детстве?“
— Джозеф Конрад, — ответил Гарп. Она вздохом выразила свое одобрение.
„А моим Джейн Остин“.
— Прекрасно, — похвалил Гарп.
В аэропорту Логан она буквально спала на ходу; Гарп провел ее по проходу и прислонил к стойке, пока заполнял бумаги, чтобы взять автомобиль.
— Т. С.? — переспросил служащий. Одна из грудей Гарпа сбилась чуть не под мышку, и служащий растерялся: вдруг это бирюзовое тело развалится у него на глазах.
Эллен Джеймс спала, свернувшись, как котенок, на заднем сиденье автомобиля, несущегося по темной дороге на север, к Стирингу. Колено ее было ободрано, заметил Гарп в зеркальце, и она сосала во сне большой палец.
Похороны Дженни Филдз оказались в общем не такими плохими; Гарп получил от матери некое важное послание; и вот теперь едет в машине, опекая слабое человеческое существо. Вот когда он понял, в чем главный талант матери: Дженни Филдз всегда поступала справедливо. Когда-нибудь, надеялся Гарп, этот кусок его жизни станет перепревшим писательским материалом, но это сугубо личное дело. А самое главное — в ту ночь после похорон в машине, несущейся в Стиринг, прислушиваясь к сонному дыханию настоящей Эллен Джеймс, Т. С. Гарп принял знаменательное решение — он будет во всем следовать примеру матери.
Как бы она была рада, узнай при жизни об этом решении сына.
„Смерть, по-видимому, не любит ждать, пока человек к ней подготовится, — писал Гарп. — Смерть капризна, ей нравится своим приходом набросить на жизнь флер драматизма“.
