Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы
— Боже, ушам своим не верю! Какая низость, какая наглость! Если бы пятнадцать лет назад мне сказали, что я услышу от тебя такие вещи… Нет, это надо быть холодным каменным истуканом! Моей биографии!.. К твоему сведенью, ничего зазорного в моей биографии нет. Не пытайся изобразить меня какой-то гетерой!
Папа надевает пальто и всовывает ноги в галоши.
— Иди, иди! — плачет мама. — Отправляйся к своим пропойцам! Подходящая компания…
— Нинусенька, если у меня все равно нет ни малейшей возможности работать дома, то лучше уйти и, по крайней мере, не раздражать тебя.
— Действительно, — мама тянется за халатом, который лежит в ногах постели, — верно говорят: если Бог хочет наказать человека, он прежде отнимет у него разум. Назидательный пример: идиотка, сама взяла и сунула голову в петлю… И ведь нельзя сказать, что никто не предупреждал!.. В том-то и дело, что говорили, предостерегали! Умные люди все это предвидели. Та же Лидочка.
— Нинусенька, твоя Лидочка — мерзкая мещанка и ханжа. И больше ничего.
— Боже, как она умоляла: опомнись, Нина, не делай этого, не сходи с ума! Зачем тебе ребенок? Что он тебе даст? Что он тебе прибавит? Пойми: родить означает лишиться всего: и молодости, и красоты, и любви, и здоровья!.. Не послушалась, и вот расплата!..
Папа выходит и поплотнее прикрывает за собой дверь.
— Да, теперь остается только рвать на себе волосы. Худшему врагу не пожелаю… Всю жизнь тащить эту ношу и не знать ни единого светлого дня! Воистину: собственными руками вырыла себе яму. Да… Вспомнил, негодяй, Пахомова… А еще говорят, что к мужьям не ревнуют… — Она замирает на минуту. — Что теперь говорить? Ничего уже не исправишь и не переменишь… Надо вставать… Вставать и браться за дела. Хочешь не хочешь, пока жив, вставай и волоки свой воз. Небось милые соседушки уже все конфорки позанимали… С раннего утра жарят-парят… Где мои тапки? Чуть зазеваешься — и чайника приткнуть некуда. Не знаю, что делать… Опять жарить котлеты?.. Мясо — одни жилы. Может, лучше сварить? И главное, неизвестно еще, явится ли этот принц к обеду или опять куда-то завалится. Боже, как это все осточертело…
У нас новая учительница английского: Марина Александровна. Американку прогнали. А может, она сама ушла, потому что все над ней издевались. Марина Александровна нам нравится: она молодая и красивая. И добрая.
— Посмотри, какие у нее глаза! — шепчет Мила Рошкован.
Да, замечательные глаза — серые, большие. Не просто серые — темно-серые и какие-то бархатные. Вот бы у меня были такие глаза…
Марина Александровна никому не ставит двоек и троек, только пятерки и четверки.
— Глядите! — говорит Света Васильева громко — она и в этом году сидит впереди меня. — Красненькова пятерку получила! Вот чудеса-то…
Валя Красненькова оборачивается. Она, кажется, и сама не верит этой пятерке — такое у нее растерянное лицо.
— Почему же — чудеса? — спрашивает Марина Александровна. — Хорошо ответила и получила хорошую оценку.
— Да она двоечница! — фыркает Света.
— Такого не бывает — чтобы всегда двоечница, — говорит Марина Александровна. — Один и тот же человек иногда может выполнить задание лучше, иногда хуже. А теперь хватит разговаривать, давайте заниматься. Откройте учебник на странице четырнадцать.
— Откройте учебничек на страничке четырнадцать, — передразнивает Света.
Ее соседка Лина Ефимова хихикает.
— Знаешь что? — Серые глаза учительницы становятся почти черными. — По-моему, тебе скучно на моем уроке. Я разрешаю тебе выйти из класса.
— Представьте себе, — говорит Света, — мне не хочется выходить из класса!
— В таком случае выйду я. — Марина Александровна собирает со стола книжки. — И сообщу директору, что ты сорвала мне урок.
Она идет к двери, мы все смотрим на нее и молчим.
— Сообщай, — говорит Света, когда дверь за ней закрывается.
— Зачем это ты? — спрашивает Мила Рошкован.
— Ненавижу ее. И пускай не задается! Любимчиков завела. Пятерочки ставит. Пускай ставит по справедливости.
— Что ж теперь будет-то? — вздыхает Аня Воробьева.
— Светке ничего не будет, — решает Аля Митрошкина.
— И все равно!.. — Зоя Линкина подымается из-за своего стола. — И все равно — это гадко! Она хорошая учительница. Хорошая!..
— Кому хорошая, а кому — не очень, — отвечает Лина.
— И между прочим, Света, — говорит Алла Вольфсон, не отрывая глаз от тетрадки, — мы все из-за тебя потеряли урок.
— Ах ты, горе какое! — Света всплескивает руками. — Вот жалость-то! Урок потеряли, пятерочку недополучили…
Лина хихикает, весь класс молчит.
— Мы смело в бой пойдем! — затягивает Света веселеньким голоском. — За власть Советов! И как один умрем!.. В борьбе за это!
Но не так уж, похоже, ей и весело…
— Ну вас к шутам. — Варя Батищева выбирается из-за своего стола. — Папенькины дочки… Схожу лучше в уборную, а то вчерась дома ходила, всю задницу обморозила.
Девочки смеются.
— Боже мой! — говорит мама. — Стасик? Неужели это ты? Какими судьбами? С трудом тебя узнала.
В дверях стоит высокий молодой дяденька с очень светлыми редкими волосами. Шапку он мнет в руках.
— Ну, проходи же, не стой! Что за манера такая — стоять на пороге? Павел, ты знаешь, кто это?
— Не имею чести, — отвечает папа.
— Это Стасик, мой двоюродный брат, сын дяди Саши. Мне казалось, вы знакомы… Он до войны приезжал однажды, но ты, очевидно, в это время был в Магнитке.
— Вполне возможно, — соглашается папа.
— Ну, садись же, садись, не стой! — уговаривает мама своего двоюродного брата. — Как ты изменился — я бы на улице тебя не узнала.
— Лет немало прошло. — Стасик садится и кладет шапку на колени.
— Пойду маму позову, она обрадуется, — говорит мама. — Верно, у соседки лясы точит.
— Особо-то радоваться нечему… — хмурится Стасик. — Я по случаю, можно сказать, заехал… Мы, между прочим, Павел Александрович, роман ваш читали. Читали… И папаша с мамашей очень вам, между прочим, уважение свое высказывали.
Папа покашливает.
— Вы вот про Сталинград пишете. Воевали, значит… Много чего, значит, повидали… А я лично, так сказать, к фрицам в плен подался. — Стасик все мнет свою шапку. — При первой возможности, как говорится. Очень мы тогда на большевиков недовольные были. Все тогда полагали, что немцы, дескать, иначе жизнь поставят. А они, гады, еще похуже наших вышли. Но что? На мое счастье, тогда, в начале-то, родственников забирать разрешали. Так что меня благодаря этому одна женщина взяла, сыном признала. Тетенька Лиза вам это, верно, рассказывала…
