Жоржи Амаду - Большая Засада
Брат Теун проповедовал утром во время причастия, а брат Зигмунт — вечером, во время благословения. Жители селения единодушно решили, что проповедь брата Зигмунта по всем параметрам превосходит рацею голландского монаха. Никакого сравнения. Брат Теун, коренастый толстяк, говоривший по-португальски почти без акцента, разглагольствовал о доброте и милосердии Господа, описывал рай — его красоту и благодать.
Худой и высокий, с запавшими глазами и костлявыми руками, мешавший португальские слова с немецкими и латинскими выражениями, да еще и говоривший с ужасным акцентом, немец завладел слушателями — настоящей толпой, превосходившей даже ту, что собралась по случаю рейзаду сии Леокадии летом. Его темой был ад: Вельзевул, падший ангел, грех и огонь, пожирающий грешников. Молот Господень, в соответствии со своим именем, брат Зигмунт фон Готтесхаммер достиг почти такого же успеха, как сеу Карлиньюш Силва со своими фокусами. Вот ведь молодчина брат Зигмунт!
17Случилось совпадение — совпадениями полны романы, а в жизни их еще больше. Во второй и последний день святой миссии в Большую Засаду прибыл проездом из Итабуны, направляясь на фазенду Аталайа, доктор Боавентура Андраде-младший — его все реже называли домашним уменьшительным прозвищем Вентуринья. Доктора сопровождала Людмила Григорьевна — любовница. «Любовница» — так говорил сам бакалавр, ведь речь шла об особе благородных кровей, к тому же обходившейся недешево. Это была птица высокого полета, дорогостоящая, достигшая уровня, о котором даже подумать не могли все эти проститутки, наложницы, содержанки и прочие пассии — презренные шлюхи. Пышная огненная шевелюра, стойкий запах мускуса, изящный английский костюм для верховой езды — кобылка из конюшен русского царя, или, лучше сказать, царя Соломона — так удачно выразился Турок Фадул, знаток Библии.
В те давние неспокойные времена, когда столкновения между жагунсо были обычным делом, под каждой гуявой пряталась засада, а полковники ездили в сопровождении эскорта из наемников, опасность нападения была всегда. Когда усобицы прошли, вся эта гвардия свелась к одному человеку, достойному доверия и способному быстро нажать на курок. Полковника Боавентуру Андраде, чья жизнь столько раз была под угрозой, в последние годы сопровождал только негр Эшпиридау. Иногда с ними ездил Натариу: чтобы поговорить с полковником, обсудить дела, но не в качестве наемника, как раньше.
Однако Вентуринья во время своих разъездов между Итабуной и фазендой Аталайа и вообще где бы то ни было не мог обойтись без свиты, достойной Базилиу Оливейры, Синьо Бадаро или Энрике Алвеша в иные времена.
Во главе патруля из четырех вооруженных до зубов наемников был воин, покрывший себя славой в баталиях прежних времен, — Бенайа Кова Раза.[110] Прозвище говорило само за себя, добавить тут было нечего. «Я считал до двадцати, а потом уже и счет потерял», — хвастался сам Бенайа, говоря о тех, кого отправил на тот свет, кому вырыл могилу — глубокую или мелкую. Это был молчаливый, маленький и тощий кафузу с запавшим ртом. Стрелял он метко, но ножом орудовал еще лучше.
Три раза он был под судом по поводу убийства полковника Жозафия Пейшоту. В первый раз ему припаяли тридцать лет, во второй — шестнадцать, в третий его защищал Руй Пеналва, знаменитый адвокат, и его оправдали. Выйдя на свободу, он завербовался в военную полицию, откуда его вытащил Вентуринья, сделав бандита начальником своей личной охраны. Последним подвигом наемника была смерть проститутки, некой Биры, которая не захотела принять его, поскольку «закрыла корзинку» в честь обета, данного Пресвятой Деве Марии. В военной форме, окруженный зловещей славой, он еще избил и арестовал двух бедных приказчиков, которые удовлетворяли свои естественные надобности с шлюхами этого борделя. Несладко пришлось и хозяйке заведения — Марии Сакадуре.
18По просьбе Людмилы Вентуринья решил задержаться в Большой Засаде до благословения, крещения, венчаний и проповеди брата Зигмунта фон Готтесхаммера — ни за что на свете она не могла пропустить этот спектакль.
— Тогда нам придется ехать ночью, я хочу спать на фазенде.
— Voyager dans la forêt pendant la nuit, cʼest romantique, mon amour.[111]
Mon amour согласился, заработал поцелуй и вместе с Петром, Ковой Разой и Людмилой отобедал в доме Натариу и Зилды. На веселом и обильном пиршестве в честь приезда святой миссии присутствовал также кум Фадул, облаченный в дорожный костюм по случаю крестин Наду. Это был праздничный день на Капитанском холме.
После кофе Вентуринья с сигарой «Суэрдик» развалился в гамаке на веранде, беседуя с капитаном и Фадулом. Он нанял агронома, чтобы заменить Натариу на месте управляющего фазенды Аталайа, и начал распространяться о компетенции этого типа, дипломированного специалиста: он произвел революцию в методах работы, в посадке и жатве и обещал утроить урожай. Что Натариу по этому поводу думает? Натариу ничего не думал, поэтому ничего не сказал, и совершенно не намеревался сравнивать знания, полученные из книг, с элементарными и незамысловатыми премудростями полковников и управляющих. Только на губах его проскользнула та самая ниточка улыбки: признак сомнения или презрения — кто знает?
В разговоре всплыло имя Эшпиридау. Вентуринья не понимал, почему негр по примеру Натариу не согласился принять пост начальника личной охраны, который сейчас занимал Бенайа Кова Раза. Эшпиридау покинул фазенду, чтобы жить в Такараше со своей дочерью — учительницей. Вентуринья счел старого жагунсо неблагодарным, но Натариу с этим не согласился. Если уж кто кому и должен быть благодарным, то не негр Вентуринье, а сын полковника тому человеку, который не один раз спас жизнь его отцу и сторожил его сон в течение стольких лет. Бакалавр сменил тему, с детских лет он уважал мнение Натариу, и если это уважение и тяготило его, то он этого не показывал. Но и бывший управляющий говорил вовсе не с упреком или претензией, а просто беседовал — нейтральным голосом, с неподвижным лицом.
Кто предъявил Вентуринье кое-какие претензии, так это Фадул, напомнив, как однажды, проезжая через Большую Засаду, бакалавр выказал крайний пессимизм относительно будущего этого местечка, предсказав ему короткую и жалкую жизнь. «У этой дыры нет будущего, так и останется свинарником». Фадул не забыл слова, которые тогда взбаламутили ему душу: если бы не договор с добрым Богом маронитов, то он позволил бы тогда унынию захватить себя. Смеясь, Вентуринья признал, что ошибся в своих прогнозах.
— Да, твоя правда. Признаю ошибку. Свинарник шагнул вперед, разросся и теперь уже почти город.
Он дал себе труд объяснить, что «город» в данном случае — это не более чем фигура речи, которую он использовал, чтобы подчеркнуть рост этого селения по сравнению с прочими местечками в этих краях, потому что звания «город» в полной мере не заслуживали ни Ильеус, ни Итабуна — столицы муниципальных округов, и даже Баия — столица штата, и даже Рио-де-Жанейро, если уж сравнивать с Парижем или Лондоном. Вот это города! Какие там женщины! Впрочем, кумовья могут судить по русской, которую он завоевал, — они когда-нибудь видели что-нибудь подобное?
Нет, ничего подобного они не видели — ни курибока, ни Турок. Но Натариу напомнил, что в красивых женщинах бакалавр никогда не знал недостатка — это был его хлеб на каждый день, привычная перина в его постели. Еще тогда, семь лет назад, когда Вентуринья, свежеиспеченный доктор правоведения, выказал презрение к Большой Засаде, он уже увлекался гринго и артистками и крутил роман с некой аргентинкой — он помнит?
Вентуринья вспомнил и развеселился. Адела ла Портенья — баба, что надо: пела танго и в постели была хороша, — и все же рядом с Людмилой Григорьевной Ситкинбаум казалась просто жалкой, ничтожной шлюхой.
19Пока Вентуринья беседовал на веранде, Людмила Григорьевна и Петр, за которыми неотступно следовал по пятам Бенайа Кова Раза, спустились с холма, чтобы прогуляться по Большой Засаде.
Русская пришла в восторг от этого путешествия верхом через фазенды и селения. На фазенде Каррапиша, которая стала первой остановкой процессии, полковник Демошфенеш Бербер оказал Вентуринье и его любовнице роскошный прием. Он был холостяк, и три смазливые девчушки занимались его особняком и удовлетворяли капризы статного сорокалетнего богача. По-французски он говорил свободно и правильно — научился у деда-француза. Демошфенеш представил Людмиле своих трех граций: индианку, португалку и мале[112] — своих трех Марий: бронзовую, белую и черную. Полковник Демошфенеш выбирал их, чуть ли не на зуб пробуя, являясь тонким знатоком с изысканным вкусом.
В зарослях какао владелец фазенды Каррапишу считался avis-rara:[113] в доме у него был книжный шкаф, винный погреб, а еще граммофон и пианино, на котором он сам бренчал, на радость трем служанкам, сидевшим на корточках рядом. Фауд Каран, частый гость, восторженно говорил о гареме полковника Демоштинью, а Алвару Фариа, оторвавшись от портовых баров, провел на фазенде неделю, опустошая бутылки с португальским вином и французским коньяком. По мнению образованного жителя Ильеуса, полковник Бербер был единственным по-настоящему цивилизованным существом во вселенной грапиуна.
