Артур Хейли - Вечерние новости
— Мистер Эллиот сейчас занят, — любезно ответили ему. — Меня зовут миссис Кесслер. Возможно, я могу вам помочь?
— Возможно. — И Доусон пояснил, зачем он звонит.
— Подождите, пожалуйста. — Тон сразу стал прохладным. Прошло несколько минут, Доусон уже собирался повесить трубку, как вдруг линия ожила. На этот раз тон был ледяной:
— Мистер Эллиот доводит до вашего сведения, что вы слышали конфиденциальный разговор, на который нельзя ссылаться.
— Я же репортер, — сказал Доусон. — Если я что-то слышу или о чем-то узнаю, то, хотя это и не было сказано мне лично, я имею право это использовать.
— Мистер Доусон, я не вижу необходимости продолжать разговор.
— Одну минуту, пожалуйста. Мистер Эллиот отрицает, что говорил те слова, которые я вам зачитал?
— Мистер Эллиот от дальнейших высказываний воздерживается.
Доусон записал вопрос и ответ.
— Миссис Кесслер, а вы не скажете мне ваше имя?
— Зачем, собственно… Хорошо: Дайана.
Доусон усмехнулся, догадавшись, что Кесслер решила: если уж ее имя все равно появится в печати, пусть лучше появится полностью. Он не успел сказать “спасибо”, как связь прервалась.
Только Доусон положил на рычаг телефонную трубку, как заведующий отделением протянул ему листок.
— Роде едет сейчас в аэропорт Ла-Гуардиа в машине госдепартамента. Это номер телефона в машине.
Доусон снова поднял трубку.
На этот раз на звонок ответил мужской голос. Доусон попросил: “Мистера Олдена Родса, пожалуйста”; в ответ прозвучало: “Он самый”.
Репортер снова представился: он понимал, что Сэнди Сефтон слушает по отводной трубке.
— Мистер Роде, можете ли вы прокомментировать заявление мистера Теодора Эллиота о том, что Си-би-эй отклоняет требования “Сендеро луминосо”, так как, по словам мистера Эллиота, “мы не позволим горстке психопатов-коммунистов командовать нами”?
— Тео Эллиот сказал вам это?
— Я сам слышал это из его уст, мистер Роде.
— Я считал, что он говорил конфиденциально. — Пауза. — Стойте, стойте: это вы сидели там, в приемной, когда мы, разговаривая, проходили через нее?
— Да, я.
— Я требую, чтобы весь этот разговор остался между нами.
— Мистер Роде, я ведь в самом начале представился вам, и вы ни слова не сказали, что разговор будет между нами.
— Пошел ты к черту, Доусон!
— Вот это останется между нами, сэр. Потому что теперь вы мне об этом сказали.
Заведующий отделением, широко осклабясь, поднял вверх большой палец.
А в Балтиморе дебаты по поводу этики длились недолго. В любой организации, имеющей отношение к средствам массовой информации, всегда наблюдается склонность публиковать материал, а не задерживать его. Однако некоторые материалы — а это был как раз такой — вызывают вопросы и требуют ответов. И ответственный редактор, а также редактор внутриамериканских новостей, в чьем разделе пойдет материал, задали их друг другу.
ВОПРОС: Поставит ли опубликование решения Си-би-эй под угрозу жизнь заложников? ОТВЕТ: Жизнь заложников уже под угрозой, и трудно себе представить, чтобы какая-либо публикация могла тут что-то изменить. ВОПРОС: А в результате публикации не могут кого-либо из них убить? ОТВЕТ: Едва ли, так как мертвый заложник уже не представляет никакой ценности. ВОПРОС: Поскольку через день-другой Си-би-эй все равно объявит о своем решении, какая разница, если об этом узнают немного раньше? ОТВЕТ: Почти никакой. ВОПРОС: Тео Эллиот из “Глобаник” ведь сказал об этом решении на ходу, и наверняка кто-то еще знает о нем, в таком случае разве может это долго оставаться тайной? ОТВЕТ: Почти несомненно — нет. Под конец ответственный редактор заключил:
— Никакой этической проблемы тут нет. Даем материал! И репортаж был напечатан в главном дневном выпуске “Балтимор стар” под крупным заголовком: “СИ-БИ-ЭЙ ГОВОРИТ “НЕТ” ПОХИТИТЕЛЯМ СЛОУНОВ”.
Очерк Глена Доусона начинался так:
“Си-би-эй скажет решительное “нет” в ответ на требования похитителей семьи Слоуна отменить на неделю свои “Вечерние новости на всю страну”, заменив их видеокассетами, которые передаст станции группа перуанских маоистов-повстанцев, именуемая “Сендеро луминосо”.
“Сендеро луминосо”, или “Сияющий путь”, признала, что жертвы похищения находятся в тайном месте в Перу.
Теодор Эллиот, председатель правления “Глобаник индастриз”, компании, которой принадлежит Си-би-эй, заявил сегодня: “Мы не позволим горстке психопатов-коммунистов командовать нами”.
Сказал он это в главном здании “Глобаник” в Плезантвилле, штат Нью-Йорк, и добавил: “Что до передачи в эфир пленок “Сендеро луминосо”, черта с два мы это сделаем”.
Репортер газеты “Балтимор стар” присутствовал при этом заявлении Эллиота.
Олден Роде, заместитель государственного секретаря по экономическим вопросам, находившийся вместе с мистером Эллиотом, когда тот сделал свое заявление, отказался прокомментировать его для “Стар”, правда, сказал: “По-моему, он хотел, чтобы этот разговор остался между нами”.
Сегодня утром была сделана попытка связаться с мистером Эллиотом, чтобы получить дополнительную информацию, но тщетно.
“Мистер Эллиот занят”, — сообщила репортеру “Стар” миссис Дайана Кесслер, помощник председателя правления “Глобаник”. Она утверждала, что “мистер Эллиот от дальнейших высказываний воздерживается”.
За этим следовали основные данные об участниках события и история похищения.
Еще до того как “Балтимор стар” появилась на улицах, о решении Си-би-эй знали уже все телеграфные агентства. Вечером газету цитировали во всех теле- и радионовостях, включая Си-би-эй, где эта преждевременная публикация была встречена чуть ли не с отчаянием.
А на другое утро в Перу в газетах, по радио и по телевидению особый упор был сделан на слова Теодора Эллиота насчет “горстки психопатов-коммунистов” применительно к “Сендеро луминосо”.
Глава 6
— Висенте, по-моему, симпатичный, — сказал Никки. — Он наш друг.
— Я тоже так думаю, — отозвался Энгус из своего угла. Он лежал на раскладной кровати на тонком грязном матрасе и от нечего делать следил за передвижениями двух большущих жуков по стене.
— Перестаньте вы так думать, — резко сказала Джессика. — Он такой же глупый и наивный, как и все тут. — И умолкла, жалея, что не может взять свои слова обратно. Ни к чему быть такой резкой. — Извините, — сказала она. — Это у меня вырвалось невольно — я так не думаю.
Беда была в том, что после двухнедельного заключения в узких и тесных клетках нервы у всех начали сдавать, а настроение падать. Джессика изо всех сил старалась если не держаться на высоте, то хотя бы не поддаваться отчаянию. Каждый день она заставляла всех делать физические упражнения. Но сколько ни старайся, отсутствие движения, однообразие существования и одиночество не могли не сказываться.
Да и жирная несъедобная пища тоже отрицательно влияла на их состояние.
Вдобавок ко всему, хоть они и старались поддерживать чистоту, но мыться так, как надо, не могли, от них плохо пахло, намокшая от пота одежда прилипала к телу.
Да, конечно, думала Джессика, бригадный генерал Уэйд, чьи лекции по антитерроризму она посещала, настрадался много больше; он дольше них сидел в земляной яме в Корее. Но Седрик Уэйд — человек незаурядный, и страдал он за то, что служил своей родине во время войны. А сейчас никакой войны нет. И они — обычные граждане, захваченные.., с какой целью? Джессика до сих пор этого не знала.
И тем не менее мысль о генерале Уэйде и замечание Никки о том, что ему нравится Висенте, подкрепленное мнением Энгуса, напомнило Джессике, что она ведь кое-чему научилась у Уэйда. И сейчас, как видно, настало время призвать свои знания на помощь.
Взглянув предосторожности ради на очередного стража, она тихо спросила:
— Энгус и Никки, кто-нибудь из вас слышал о Стокгольмском синдроме?
— По-моему, да, — сказал Энгус. — Хотя не уверен.
— А я нет, мам. Что это?
Сторожил их тот малый, который часто приносил с собой комиксы, вот и сейчас он был погружен в один из них и не обращал внимания на то, что они переговариваются. К тому же Джессика знала, что он не говорит по-английски.
— Сейчас расскажу, — сказала Джессика.
Она словно услышала голос бригадного генерала Уэйда, выступавшего перед небольшой группой студентов, среди которых была и она: “Почти при всех нападениях и похищениях, устраиваемых террористами, жертвы через какое-то время начинают находить террористов симпатичными. Случается, дело доходит до того, что они начинают считать террористов друзьями, а полицию и тех, кто на воле пытается их освободить, — своими врагами. Это называется “Стокгольмский синдром”.
