Филипп Майер - Сын
— Сколько тебе лет на самом деле?
— Девятнадцать.
— Знаешь, мне все равно. Просто хочется больше узнать о тебе.
— Семнадцать.
Пристальный взгляд.
— Шестнадцать.
— Числа будут уменьшаться?
— Нет, правда шестнадцать.
— Идеальный возраст.
— Правда, что ли?
— Для тебя — да.
Я подумал, каково такой женщине, как она, жить с таким типом, как судья. Неужели она его любила? Вспомнил о команчах.
— Ты злишься на меня?
— Нет, — ответил я. И спросил: — А почему ты не уехала обратно?
— В Англию? Здесь я благородная дама. — И печально рассмеялась. — Да уж, благородная. Но что мне делать там?
— Там, наверное, лучше, чем в Бастропе.
— Наверное.
Глядя на ее гладкий живот, я подумал, были ли у нее дети, но внутренний голос посоветовал воздержаться от расспросов, так что просто сказал:
— Все равно не понимаю, почему ты не вернулась. Даже мне здесь не нравится.
— Это сложно объяснить, — вздохнула она.
Тем временем, часто бывая в городе, я приметил, что за мной следит какой-то парнишка. Узнал его имя — Том Уиппл, лет тринадцати-четырнадцати, но ростом не выше пяти футов и в придачу косоглазый. И вот я столкнулся с ним около дома судьи, дурной знак. Выследил и подстерег его в лесу.
Но, когда я швырнул мальчишку на землю, он отчего-то не слишком испугался.
— Это ты дикий индеец?
— Ну я.
— Моего отца убили индейцы. Теперь ты, наверное, и меня убьешь.
— Ты следил за мной.
— Говорят, ты воруешь лошадей.
— Я беру их взаймы.
— Еще говорят, ты убиваешь чужих цыплят и свиней.
— Уже две недели, как никого не трогал.
— Говорят, кое-кто собирается тебя пристрелить. Я презрительно фыркнул:
— Пускай попробуют. Я могу запросто уложить любого из ваших храбрецов.
— Мой папа был рейнджером.
Пары дней в городе достаточно, чтобы узнать — парень врет; его отец был землемером, всю их партию перебили команчи. Ну, так говорили. Большинство бледнолицых не отличают апачей от команчей и вообще индейцев от белых, обряженных в индейскую одежду.
— Научи меня воровать лошадей, — тихо попросил он.
Я рассказал Эллен, что Уиппл шныряет вокруг дома. Мы выбрались через черный ход и лесом, минуя город, дошли до знакомой заводи. Я принес для нас пару оленьих шкур.
— Еще пахнут, — удивилась она. — Они что, свежие?
— Несколько недель.
— Мой маленький дикарь.
Она лежала, освещенная солнцем, раздвинув ноги, раскинув руки. Камни под нами еще теплые, ветерок гуляет в верхушках кипарисов, а ветви дубов уже оголились, высоко над головой сквозь заросли виден крошечный кусочек неба. И так целый месяц, и будет так до самого лета. Неплохая жизнь.
— У тебя были другие мужчины?
— А ты мужчина?
— Думаю, да.
— Мужчинам всегда надо это знать.
— А почему бы и нет?
— Тебе нужен правдивый ответ или приятный?
— Правдивый.
— Ты мой первый мужчина. И мне никогда не было так хорошо, как с тобой.
Я вскочил.
— Прости, — удержала она меня. — Я подумала, что раз ты наполовину команч, то не обидишься.
— Я не обиделся.
— Вернись. — Она похлопала ладошкой рядом с собой, и я подчинился. Мы полежали обнявшись. — Понимаешь, иногда я готова раздвинуть ноги перед первым встречным, лишь бы не сойти с ума. А иногда готова дать Генри.
— Тогда тебя точно линчуют.
— За черного-то наверняка. Как думаешь, он меня не захочет?
— Он же негр.
— Но все-таки не захочет. Он понимает, что его за это убьют, поэтому избегает меня. Он меня боится больше, чем Роя.
— Если возвращаться в Англию, то только ради этого.
Я прильнул к ней, приподнял ногу и с легкостью проник внутрь. Очень быстро пришлось остановиться, чтобы подождать ее. Она хотела, чтобы я помог руками. Потом мы кончили, она уснула, а я глазел на окрестности — реку, камни, — слушал трели пересмешника.
Проснулся я ближе к вечеру.
— Когда возвращаются Сесилия и Генри?
— Понятия не имею, — пробормотала она. — Я отправила их в Остин.
— Пора одеваться.
Она не шевельнулась, начинающие седеть волосы укрывали ее.
— Слушай, если ты будешь их так часто посылать по делам, однажды они сбегут в Мексику.
— Очень на это надеюсь.
— Они ведь про нас знают.
— Надеюсь, что нет.
— Наверняка знают.
— Что ж, тогда Рой пристрелит нас обоих.
— Они ему никогда не расскажут.
— Почему это?
— Ну, во-первых, ты им нравишься больше, чем он. А во-вторых, они ниггеры.
— И что это означает?
— Ты сама знаешь. — Я смотрел, как она одевается.
— Боюсь, что нет.
Я знал, что прав, но все равно ощетинился.
— Если ты не любишь судью, почему не уйдешь от него? Это не так уж сложно.
— Конечно, — вздохнула она. — Мы могли бы сбежать с тобой.
— И сбежим.
— Ты не понимаешь, о чем говоришь, дорогой.
Она собрала волосы, уложила их в узел, потянулась к сумочке за лауданумом.
— Ты думаешь, ты лучше меня, верно? — Она показала пальцами маленькую щелочку: — Вот на столечко, но лучше.
Я пожал плечами.
— Так вот, ты прав. — И протянула мне лауданум: — Хочешь попробовать?
— Нет уж.
— Молодец. Ты молодец.
Она побрела в город, а я выждал полчаса и прокрался за ней. Тропку пересекала еще одна цепочка следов.
Чистокровный узнавал меня издалека. Так что это и воровством нельзя назвать. Том Уиппл ничего не понимал в лошадях. Когда мы впервые попали в конюшню, они чуть не затоптали его. Я забросил его в седло, сам вскочил позади.
Уиппл пришел в такой восторг, что рта не закрывал, когда мы вернулись, и я подумал, что он обязательно совершит какую-нибудь глупость.
Через несколько дней этот идиот попытался увести соседскую лошадь, здоровенного бельгийского тяжеловоза, но получил заряд дроби, к счастью пришедшийся по большей части в дверь сарая. Но болтать это ему не помешало.
Я ждал, что Эллен навестит меня в тюрьме, но тщетно. В ответ на мой вопрос шериф только покачал головой:
— Эх, сынок, никак не возьму в толк, ты что, не мог блудить с кем-нибудь другим? Ты что, пьяный был?
— Иногда.
— Ну тогда, наверное, аборигены тебе мозги отшибли. А я так на тебя надеялся.
— Думаете, меня будут судить по-честному?
— Если и так, это будет самый короткий суд в истории.
Тридцать восемь
Джинни Маккаллоу
Она сидела на диване и наблюдала, как Сьюзан слюнявит свое одеяльце и заодно Томаса — его чубчик, комбинезончик, и пухлые маленькие ручонки, и красную бандану, словно хотела съесть его целиком. Томас пытался построить башню из кубиков. Солнце ярко освещало его, а она все смотрела и смотрела, и когда башня рухнула в двадцатый или пятидесятый (или сотый) раз, наконец моргнула. Потом стало легче. Томас совладал с кубиками; Сьюзан заснула. Вся прежняя жизнь, до рождения детей, казалась сном. Неужели у нее вообще когда-нибудь был рассудок? Она же просто животное, тупо жующее свою жвачку.
