Лиз Туччилло - Легко ли быть одной?
Ее мать жила на тихой улочке в Сомервилле. Руби позвонила в дверь. Никто не ответил. Удивившись, Руби позвонила снова: она предупредила мать о том, что приедет. Когда никто не открыл и на этот раз, Руби проследовала по дорожке и обошла дом с другой стороны. Шелли сгребала листья на заднем дворе. Ей было шестьдесят восемь; крашеные светло-каштановые волосы с проседью были подстрижены под «боб». Формы у нее были как у дочери – округлые, пышные, но изрядно расплывшиеся из-за решения спокойно дожидаться старости, вместо того чтобы проводить каждую свободную минуту в тренажерном зале. Несколько мгновений Руби наблюдала за ней, оставаясь незамеченной: мать выглядела здоровой, энергичной и вполне довольной собой. Интересно, как ей живется? Мать подняла глаза.
– Руби! – воскликнула она и, подойдя к дочери, крепко обняла ее. – Как я рада тебя видеть!
Разумеется, потому что ты моя мать, а я твоя дочь, и все матери всегда рады видеть своих детей. Вот и вся причина.
– Хорошо выглядишь, мама, – сказала Руби, совершенно не кривя душой.
– О, ты тоже! Ты тоже! Пойдем в дом!
Приняв душ и переодевшись, Руби прошла на кухню, где у матери уже был готов чай.
– А еще я сделала тебе тост с корицей! Как в старые добрые времена!
От этих слов повеяло ностальгией, и Руби улыбнулась. Когда на улице шел снег, она, возвращаясь домой, обязательно находила на кухне тост с корицей. Это была их маленькая семейная традиция, которую ее мать унаследовала от своей матери, бабушки Руби. А чаепитие было их взрослым ритуалом, который они соблюдали до мельчайших подробностей. Обе любили слабенький американский чай – «Липтона» будет вполне достаточно, спасибо, – и, собираясь вместе, как сегодня, твердо знали, что обойдутся одним пакетиком на двоих. Руби села к столу.
– Ну, расскажи мне о Нью-Йорке. Как там живется?
Есть искушенные, умудренные опытом матери, которые могут поделиться своими абстрактными идеями или подсказать, где купить именно такой лифчик, какой тебе нужен.
Шелли была не из таких, но Руби это нисколько не заботило. Потому что, хоть ее мать, возможно, и не видела последний нашумевший документальный фильм о суданских беженцах, зато реагировала на события ее жизни с искренним удивлением и радостным ликованием. Она была готова бесконечно слушать о Манхэттене, о работе и жизни Руби, и все это до сих пор вызывало ее живейший интерес.
– Ну, в Виллидже открылся новый ресторан, – сказала Руби, – но туда никак нельзя попасть, потому что он вечно забит друзьями владельцев. И всех это жутко достает.
– Правда? Как интересно. И там все время полно знаменитостей?
– Каждый вечер.
Мать Руби сокрушенно покачала головой.
– Это неправильно.
Руби улыбнулась.
– Конечно.
Она пригубила свой чай и, взяв со стола тост с корицей, откусила кусочек.
– Мам, я тут все думала… Каково тебе было?
– Что ты имеешь в виду, дорогая?
– Ну, каково это – быть матерью-одиночкой?
Шелли закатила глаза.
– О, это настоящий ад. Просто ужас. Это были жуткие времена.
– Тебе было одиноко?
– Дорогая, это не то слово. Мне было так одиноко, что я неоднократно думала о том, чтобы покончить с собой. И я не шучу. Это был настоящий кошмар, правда. – Шелли хлебнула чаю. – А кто владелец этого ресторана? Тоже известный человек, да?
– Да, вроде того. У него свой журнал. – Руби попыталась вернуться к прежней теме. – Значит, для тебя это был ужасный жизненный опыт, как мне и запомнилось?
– О, я уверена, что это было намного хуже, чем тебе запомнилось. Это были худшие годы моей жизни, – с горькой усмешкой сказала она.
Руби сделала еще один глоточек своего жиденького чая и вдруг расплакалась. Она оперлась локтями на стол и схватилась руками за голову.
– Прости меня, мама, – произнесла она, подняв глаза на Шелли. – Мне ужасно жаль, что ты была так несчастлива. Прости меня.
Мать взяла Руби за руку и с улыбкой низко склонилась к ней.
– Но разве ты сама не видишь? Сейчас-то все хорошо. Я счастлива. У меня есть друзья, есть мой сад, я все время куда-нибудь хожу.
Руби зарыдала еще сильнее.
– Слишком по-о-о-здно! Тебе нужно было быть счастливой раньше! Тогда бы я не испугалась быть матерью-одиночкой! А сейчас слишком поздно!
Шелли растерянно смотрела на дочь, пытаясь понять, что та имеет в виду. Она не чувствовала себя обиженной, просто ей было очень грустно.
– Но, дорогая, ты совсем не такая, как я! И если бы ты захотела стать матерью-одиночкой, у тебя все было бы совершенно по-другому.
Руби вскочила со своего стула; по ее щекам катились слезы, голос был сдавленным и дрожал.
– Я такая же, как ты. Люблю чай, все время пребываю в депрессии, подолгу валяюсь в кровати, много пла́чу, и еще я очень и очень одинока.
Мать Руби тоже встала и положила руки ей на плечи.
– Ну, если ты на меня похожа, тогда делай так, как сделала я. Ступай к врачу, и пусть он подберет тебе хороший антидепрессант. Лично мне помог лексапро.
Руби с удивлением уставилась на мать.
– Что?
– Последний год я сижу на антидепрессантах. Это изменило мою жизнь.
– Ты… что? – запинаясь, переспросила Руби, с трудом пытаясь переварить неожиданную новость.
– Нет причин страдать от депрессии. По крайней мере, достойной причины. Тебе тоже нужно получить свой рецепт.
Руби снова села за кухонный стол. Это было для нее настоящим шоком. Даже после бесчисленных ночей в слезах и нескончаемых дней, когда она была не в состоянии заставить себя встать с кровати, она никогда не рассматривала варианта с антидепрессантами. Это ей как-то в голову не приходило. А ее неискушенная мать, живущая в провинции, обошла ее в этом вопросе.
Остаток дня Руби просидела у матери на кухне. Она плакала, рассказывая ей об инъекциях гормонов, о том, как тяжело ей было пройти через это, о том, как она вспоминала, какой несчастной ей запомнилась мать, и как это заставило ее уйти прямо из кабинета врача. Теперь уже настала очередь Шелли лить слезы.
– Прости меня. Прости, мне нужно было тщательнее скрывать то, как мне было тяжело. Мне очень жаль…
Руби продолжала плакать.
– Ты не виновата. Как можно было скрыть такое? А ты старалась, я знаю. Правда.
– Да. Но очень жаль, что никто мне тогда не подсказал…
– Что не подсказал?
– Что это был мой долг. Помимо того, чтобы кормить вас, одевать и проверять ваши домашние задания, моим долгом было каким-то образом выглядеть счастливой. Ради вас. Чтобы вы могли это видеть. Прости меня.
Руби потянулась через стол и взяла ее за руку.
– Тогда ты никак не могла это сделать. Никак.
Так они и просидели до ночи – держась за руки, тихо разговаривая и прихлебывая свой жидкий чай «Липтон». И обеим стало легче.
