Анна Борисова - Vremena goda
Эпизод четвертый. Час спустя.
Я уже позавтракала, сижу в лаборатории у компьютера, просматриваю вчерашние записи. Стук. Входит Мангуст.
— Сегодня вторник, — говорит он. — Рукавчик закатите.
Дважды в неделю, по вторникам и пятницам, он вкалывает мне витаминный раствор для повышения порога утомляемости. Я давно к этому привыкла. Витамины никому никогда не вредили, и я действительно здорово устаю.
— Только побыстрее, пожалуйста.
Морщусь от укола.
— Спасибо. Можете идти.
— Хорошо, мадам.
(Что это за нотка в его голосе? Волнение, торжество? Неважно. Мангуст прыгнул. Мелкие острые зубы уже впились в мое горло.)
Смотрю с изумлением на свои пальцы. Они дрожат, чуть не прыгают. Это еще что за новости? Пульсирующая головная боль. Не хватает воздуха. Перед глазами какая-то странная рябь. И холодно, очень холодно. Прямо колотит в ознобе.
«Все симптомы острого гипертонического криза, — говорю я себе. — Но с какой стати? Нужно вернуть Мангуста. Пусть срочно…» Голова кружится всё быстрее и быстрее. Я тяну руку к телефону и не могу нащупать трубку. Стул вдруг тоже начинает подо мной вращаться, сбрасывает меня на пол. Но падаю я не на линолеум, а в какой-то черный омут. И медленно, медленно опускаюсь на дно.
Эпизод пятый, последний.
Так же медленно, постепенно выплываю обратно сквозь тяжелую и темную толщу воды. Мало-помалу она становится светлее. Вот поверхность уже близка. Мелькают блики, тени, доносятся смутные голоса.
— …То что вы говорите крайне печально, дорогой коллега. Но с вашими выводами, увы, нельзя не согласиться, — слышу я знакомый баритон.
А, это доктор Паскье, главный врач городской клиники.
— Я тоже с вами согласен. Безусловно, это кома. Никаких сомнений.
Второй голос мне тоже смутно знаком. Профессор Ланьон, невропатолог из университетского госпиталя, вот это кто. Третий участник консилиума — Мангуст.
— Картина совершенно ясна. Резкое повышение артериального давления вызвало разрыв аневризмы. Я предупреждал мадам Канжизэ, что это опасно. Мы буквально два дня назад вместе обсуждали данные ангиографии. Но, вы знаете, мадам так упряма. И вот результат. Кома. Ужасно!
«Я не в коме! Я вас слышу!» — хочу крикнуть я, но не могу пошевелить ни единым мускулом. Голосовые связки мне не подчиняются.
— Смотрите! — восклицает доктор Паскье. — Она открыла глаза.
Надо мной склоняются три головы. Огромный палец открывает и закрывает мне веко.
— Видите? Глазное яблоко не двигается. Движение век вызвано непроизвольным сокращением мускулов. Вы ведь знаете, что даже при полном параличе, в стопроцентно коматозном состоянии веки часто сохраняют подвижность.
— Конечно, коллега, — поддерживает Мангуста профессор. — У меня было множество подобных случаев.
«Они ошибаются! Я в сознании!»
Головы исчезают из моего поля зрения. Для Ланьона и Паскье мнение Мангуста авторитетно. Он — парижская штучка, специалист совсем иного уровня, и к тому же мой личный врач.
— Какой удар для нашего города! — вздыхает Паскье.
— Это удар для всей науки. Мадам занималась исследованиями, значение которых трудно переоценить, — скорбно подхватывает Мангуст.
Я лежу, слушаю эти надгробные речи и начинаю закипать от ярости.
Ау! Черт бы вас подрал, коллеги! Я не в коме! Это псевдокома! Сделайте энцефалограмму, идиоты!
— Вы намерены ее перевезти к нам? Или отправите в Париж? — спрашивает профессор. — Знаете, у нас превосходный уход за коматозниками.
Мангуст не может справиться с горем, откашливается.
— Я… Мы тут приняли решение оставить мадам на месте. В конце концов, это только справедливо. «Времена года» — ее творение. Переоборудуем ее кабинет в палату. Кто позаботится о нашей дорогой Александрине лучше, чем мы?
Остальные растроганы такой преданностью. Жмут Мангусту руку, говорят прочувствованные слова. Я не могу поверить, что консультация уже закончена.
— Полагаю, у меня больше опыта в обращении с подобными пациентами, — говорит профессор. — Мой вам совет: наложите ей повязку на глаза. Постоянный свет в сочетании с нарушением моргательной функции может повредить роговицу. А еще лучше наложить на веки скобки. Мы ведь с вами хорошо понимаем, что в девяносто лет из комы не выходят. Глаза бедной мадам Канжизэ больше не понадобятся…
Я впадаю в панику. Не надо зашивать мои веки! Вы с ума сошли!
Слава богу, Мангуст с Ланьоном не соглашается.
— Погодим пока. Энцефалограмма свидетельствует о смерти коры головного мозга, но, знаете, бывают и чудеса…
Что-то я не пойму? Так ты уже делал энцефалограмму? И не понял, что мой мозг жив?
Всё разъяснилось минуту спустя, когда те двое попрощались и вышли.
Я не слышала, о чем они переговаривались в дверях. Вся моя воля была сконцентрирована на том, чтобы направить кровоток в разрушенный сосуд. Но сразу начало темнеть в глазах, вступило головокружение, и я поняла, что делать этого ни в коем случае нельзя — тогда я уж точно окажусь в коме. Базиллярная артерия повреждена бесповоротно. Паралитический процесс необратим.
Скрип пола.
Надо мной наклонился Мангуст.
На лице никакой скорби — одно торжество.
Шепот:
— Вы очнулись? Я понял по зрачкам. Но этим болванам знать ни к чему. Мигните, если меня слышите.
Я мигаю. Потом еще раз — вопросительно. «Какого черта? Что это значит?»
Он улыбается. В жизни не видывала более отвратительной улыбки.
— Знаете, я хотел, чтобы вы сдохли. Или впали в настоящую кому. Но когда сделал энцефалограмму и увидел, что функция мозга сохранена, ужасно обрадовался. Это подарок судьбы! Есть вопросы, на которые мне без вас не ответить. Я открыл ваш сейф, теперь весь запас препарата в моем распоряжении. Я испытал на себе его действие. О, теперь я понимаю, как вам удалось сохранить такую форму. Эффект фантастический! Но этого мало. Мне известно, что вы вели подробные записи. Где-то должно быть полное описание метода. Где вы его храните? Отдайте мне документацию. Конечно, я не глупее вас, и много образованней. Я могу проделать всю эту работу заново, но на это уйдут годы. Послушайте, вам эти записи больше не понадобятся. Синдром «локд-ин» не излечивается. Вы умрете. Но с таким здоровым сердцем ваши мучения будут длиться очень долго. Предлагаю сделку. Вы сообщаете, где спрятаны бумаги, а я помогаю вам быстро и безболезненно уйти. Мы отлично всё устроим, я приготовил листок с буквами алфавита и даже цифрами на случай, если досье запрятано в каком-нибудь банковском хранилище. Четверть часа похлопаете ресницами — и навеки свободны. Соглашайтесь!
