Владислав Артемов - Обнаженная натура
— Мне нужно уходить.
— Не смею задерживать, — холодно и учтиво сказал Борис Евгеньевич и пожал протянутую руку. — Нынче же я улетаю. — он глянул в окно, точно собираясь сейчас же вылететь в открытую форточку. — До свидания.
Родионов пошел к двери, но на пороге обернулся. Борис Евгеньевич Сорт, склонившись над подоконником, рылся в кейсе, причем так энергично, что Пашке показалось, что он содрогается от немых рыданий.
— Борис Евгеньевич! — позвал он.
— Да! — откликнулся тот, готовно поворачиваясь.
— Спасибо вам, Борис Евгеньевич, за ваши хлопоты, но поверьте, что-то я устал. Предельно устал.
— О, не унывайте, Павел Петрович, вы так еще молоды! Кстати, Павел Петрович, чуть не забыл. У меня к вам маленькая просьба. Если вы не возражаете, я хотел бы, пусть это вас не удивляет, в качестве сувенира, забрать с собой туда, — он снова ткнул пальцем в землю, — забрать с собой аквариум, оставшийся от покойной моей тетушки… Только пусть это вас не удивляет…
— Ради Бога, — сказал Пашка. — Меня это нисколько не удивляет.
Глава 3
Доля
Он вышел за дверь и растерянно оглянулся. Его поразила унылая пустота коридора и он не сразу понял, в чем дело. Долго стоял, пытаясь сосредоточиться и вспомнить, чего же не хватает, ведь что-то точно было здесь раньше, заполняло и одухотворяло это вялое пространство. Что-то несокрушимое, твердое, основательное… Буфет! — сообразил он наконец.
— Пустыня, пустыня… — бормотал он, пятясь от разоренного места.
— А-а, Павел — услышал он за спиной радостный возглас Кузьмы Захарьевича. — С выздоровлением, братец! Поздравляю! Зайдите-ка на минуту, — полковник широко распахнул дверь, пропуская в свою комнату Родионова. — Вот, распишитесь, — протянул он разлинованный лист.
— В чем распишись? — спросил Павел.
— В получении доли, — бодро произнес полковник, извлекая из-под кровати резную стойку от бывшего буфета. — Вас не было, но все по-справедливости. Видите, какая! Полюбуйтесь. — ласково обтер он пыль с лакированной стойки. — Мне правая дверка досталась, вон она, за кроватью. Надо приспособить под что-нибудь… А вам повезло… Удачная часть. Мы тут поделили все и разыграли вслепую, кому что достанется…
— Приватизатия, — сказал Родионов. — Стихийная форма…
— Не пропадать же добру, — грустно согласился Кузьма Захарьевич и отвел глаза.
— Может, лучше снова собрать его, склеить? — предложил Родионов, вертя в руках бесполезную стойку.
— Теперь уж поздно, — вздохнул полковник. — Некоторые свою долю продали. А так, отчего же… Вы правы, погорячились, недодумали. А теперь уж ничего не склеишь. Новость-то нашу слышали?
— Ну?
— Юрка Батраков женился! И знаете, на ком?
— На Стрепетовой, — сказал Павел.
— Да. Вы уже знаете? Откуда?
— По литературной логике, Кузьма Захарьевич. У них добрачные отношения были как у людей семейных. Скандалы эти, споры, притирка характеров. Так что ничего удивительного.
С резной стойкой в руках Родионов отправился к себе. С некоторым грустным удивлением обнаружил он, что аквариум, который только что был на месте, бесследно пропал, а на дверях комнаты Клары Карловны Розенгольц, откуда он только что вышел, уже висел черный амбарный замок и раскачивался с затухающей амплитудой.
Родионов вздохнул и вошел в свою комнату. Положил стойку на письменный стол, принялся расхаживать из угла в угол, поглядывая на свою долю. Раздражал лакированный блик. Пашка зашвырнул стойку под диван и снова принялся расхаживать взад-вперед. Дело было вовсе не в блике, дело было серьезнее и никуда этого не зашвырнешь…
Пашка не выдержал и упал на постель, уткнулся лицом в скомканные простыни и вдыхал, вдыхал всей грудью ненавистный, убийственный, смертельный запах, которого давно уже не было здесь — весь выветрился, улетучился, уничтожился…
Глава 4
Концептуальная проза
Убыстрение времени, думал Родионов, входя в редакционный корпус. Все-таки в чем-то Батраков был определенно прав — бег времени действительно ускорился и перемены, произошедшие только за эту зиму, казались огромными.
Теперь вместо единой вывески с названиями газет и журналов весь фасад здания был изуродован пестрой мешаниной мраморных, бронзовых, пластиковых щитов с именами банков, фирм, акционерных обществ. Разглядел здесь Родионов и золотую вязь ломбарда «Бабилон».
В просторном фойе во всю стену простирался гигантский плакат с самоуверенной и на редкость циничной надписью: «Мы знаем, что такое истинные ценности. Евробанк». Истинные ценности изображались в виде желтых кирпичей, сложенных тяжелой пирамидой в центре плаката.
Перед входом Родионова остановил милицейский кордон, которого прежде не было. Внимательный лейтенант изучил его удостоверение и пропустил к лифту. Пашка вдруг поймал себя на мысли, что по-существу ведь ничего и не переменилось. Ну плакаты с кретинскими высказываниями, ну милиция, вывески, все это мелочь, дым. Человеку всегда после долгого отсутствия бросаются в глаза поверхностные перемены, и они кажутся порой громадными, хотя на деле ничтожны и летучи. Закат над миром все тот же, река течет туда же, земной шар вертится все так же, как и сто веков назад, и облака плывут в небе, и звезды высыпают по ночам те же, те же…
За его рабочим столом, на его желтом вертящемся кресле сидела незнакомая сухопарая барышня и внимательно читала очень знакомую рукопись в багровой сафьяновой папке. На вид барышне было от сорока до шестидесяти лет, Родионов не смог определить более точно, но сам тип этот был ему слишком хорошо известен. Она явно была из той породы окололитературных дам, какие встречаются практически в любой редакции. Они знают всех здравствующих писателей по именам и отчествам, знают их жен и любовниц, они в курсе самых последних достижений и в литературе и в смежных искусствах и умеют говорить обо всем этом складно и толково, спорить и убеждать. Они обо всем имеют представление, свободно владеют специальной терминологией и единственное, чего они не имеют и не могут иметь — это своего собственного суждения о предмете…
Родионов осмотрелся.
Больше никого в просторном кабинете не было, но в пепельнице на столе Кумбаровича тлела и дымилась оставленная сигарета.
— Здравствуйте! — сдержанно сказал Пашка, испытывая странное чувство, как будто он взялся сыграть не свою роль. Логика этой роли диктовала и манеру общения — он теперь был как бы автором, скромным просителем, и сам собою тон его сделался чуточку заискивающим, неуверенным.
— Я вот тут повестушку набросал, — стал он оправдываться, — она пока еще не со мною, но с вашего позволения, я бы…
— Это хорошо! — подбодрила его дама, щелкнула зажигалкой и выпустила клуб дыма. — Это великолепно! — Она отвалилась на спинку кресла (точно так же, как и я когда-то, отметил Родионов и ему стало неприятно и совестно за себя, ибо в откидывании этом было что-то высокомерное и хамоватое).
— Продолжайте, я вас слушаю, — попыхивая сигареткой, снова произнесла дама. — Что за повесть, кто герои, политических вещей не берем, концовка желательно бодрая, духоподъемная!
Глаза ее за сильными очками были выпуклы как у людей, больных базедовой болезнью и оттого на лице ее сохранялось постоянное выражение изумления. Свободной рукою она терзала тонкий серый хвостик волос на затылке, наматывая его на указательный палец и вновь разматывая.
— Герои — наши современники…
— Правда жизни нам не нужна. Надоело, — перебила его дама. — Читатель каждый день видит эту правду за окном, открывает книгу, а там все та же чернуха…
— У меня нет никакой правды жизни, — признался Родионов. — Любовь, разлука…
— Нужна без разлуки! — приказала дама. — Пусть они в конце женятся, пройдя все положенные передряги. Хэппи энд. Нам не нужна трагическая любовь. Читатель видит за окном…
«Дался ей этот читатель за окном», — подумал Пашка и сказал:
— Счастливые обстоятельства очень часто губят настоящую любовь. Тот же брак, к примеру…
— Мысль не новая, — подумав, заключила дама. — Но нельзя ли одухотворить брак?
— Это будет уже другая повесть, — объяснил Родионов. — О добродетели и о терпении. О любви, конечно, тоже, но большей частью о терпении…
— Да, мужики мерзавцы, — сделала неожиданный вывод дама и снова стала нервно наматывать волосы на палец. — Тут я с вами согласна, именно терпение и именно со стороны женщины…
— Хотите, угадаю название вот этой рукописи? — благоразумно увел разговор в сторону Родионов. — Да-да, той что перед вами сейчас.
— Угадайте.
— «Сталь бурлит», — закрыв глаза, прошептал Родионов сомнамбулическим голосом. — Или кипит. Что-то такое клокочущее…
