Исмаил Шихлы - Антология современной азербайджанской литературы. Проза
— Я хотел, чтобы они узнали тебя…
— Научи их вначале узнавать самих себя!
* * *И исчезло между ними разделение. Тело каждой каплей крови, каждой клеточкой своей предалось духу, преисполнившись силой духа, утратило оно свою силу, вес, запах, боль, страх, и, став иссохшим листом, оно воспарило над землей. И обретенная страна, и мир, где жили его потомки, стали меньше пылинки и пропали из глаз. Подобно солдатам в строю, прошли перед ним миры. И не знал он, сам ли обходит мир или это миры, прорезая мрак, устремляются к его стопам. Оказалось, что свой шатер он разбил в столице мира, и мир, устремив туда взоры, ждал спасения…
Кровь стыла в жилах, грудь не вздымалась. Пробудилось все, с помощью чего дух мог выразить себя — видели глаза, звучал голос, говорил язык. Но это нельзя было назвать ни зрением, ни речью — взгляд видел даже самую маленькую свечку, горящую на краю мира, голос, слово, мыслью одной, беззвучными волнами разливались по миру. Остальное все молчало — тело умерло.
Впрочем, ему и в голову не приходило размышлять, жив он или умер, ибо тело забыло вкус ощущения смерти — страх смерти. И сама смерть застыла в теле, смерть перестала убивать. Пройди хоть тысяча лет, тело сохранит этот возраст, этот облик. И отныне оно не посылало в мозг ни вестей о своих желаниях, ни новых повелений. Одна лишь мысль жила теперь в его голове:
— Я — Бог, я бессмертен, я существую, я буду… Весь мир произошел от меня и в меня же вернется… Я — владыка мира… Я — Бог…
И, проходя сквозь миры, эта мысль отзвуком чужого сердца, чужих слов возвращалась к нему:
— Ты — Бог, ты бессмертен, ты сущий, ты будешь вечно… Мы все вернемся в тебя… Ты — место нашей встречи, ты — наш владыка… Ты единственный сущий в Ничто… Ты — Бог…
* * *А наутро, вскричав, как новорожденный, он вернулся из сна в явь. И когда вновь возвратилось к нему дыхание, кровь, забурлив, ударила в голову, бремя тела стало невыносимо тяжелым, вернулся страх, и он, как старое дерево, упал на землю и разбил себе лицо. Члены судорожно задрожали, глаза вращались, изо рта повалила пена. Он старался дрожащими руками и ногами отогнать, отдалить от себя дух свой, испугавшись Бога, он выталкивал его из себя наружу.
Сбежались внуки и с трудом привели его в себя. Очнувшись, он долго непонимающе глядел на них покрасневшими выпученными глазами, потом же, поняв, где он, преклонил голову на подушку, дал отдых телу. И до тех пор, пока сон не одолел его, он рассказывал внукам об аде, который узрел в глубинах своего тела, на миг отделившегося от духа. Он рассказывал, и дрожь била его тело, он испытывал теперь иной страх перед Богом.
Завершив же свой рассказ, он поднялся, чтобы испугать потомков, которые были объяты дымом адова огня, его оставленного Богом тела:
— Пожелавший отвернуться от моего Бога сам проложит себе дорогу в ад!
С трепетом внимали ему внуки. Их состояние было очень похоже на недавние муки патриарха…
* * *Ночью же он вновь стоял лицом к лицу с собой на горе.
— Что ты хотел сделать? — вопросил Господь. — Пытался изгнать меня из себя?
— Воистину, — стыдясь, признался раб, — после увиденного вчера я возненавидел тебя. Ты едва не убил меня!
— Но ведь во время нашей прогулки ты не боялся…
— Не боялся, ибо не в себе был.
— А теперь боишься?
— И сейчас не боюсь, однако днем боялся. Боялся тебя. И пытался руками и ногами изгнать тебя из себя.
— Знаешь ли ты, что мой уход означает твою смерть?
— Теперь знаю, но тогда не ведал. Если б знал, то не стал бы так стараться умереть.
— Смешно: страшась смерти, ты пытаешься отдалить меня от себя — и не понимаешь, что тем самым приближаешь смерть. Попробуй же теперь разберись, бежишь ли ты от смерти или стремишься к ней?.. Несчастный, как же мало ты знаешь о себе! Как бы ты жил в этом мире, не будь меня?!
— Каждое желание влечет меня к смерти — сейчас рядом с тобой я сознаю это. Однако нет у меня иного пути…
— Я показал тебе самую безболезненную, самую прекрасную смерть. Теперь же выбирай сам.
— Это верно, я постиг счастье, которое и не приснится ни одному смертному. Я увидел жизнь без смерти, прожил эту жизнь, вкусил ее. Но по своей воле я не могу подступиться к дарованной тобой смерти. Я не хочу смерти извне, хочу умереть своей смертью. Ты же не оставляешь меня.
— Так скажи, что сделать мне, как быть, чтобы ты признал меня собой, чтобы не строил границ между собой и мною?
— Дай мне вновь вознестись к небесам. Дай еще раз увидеть ту вечную жизнь. Дай вновь наполниться тобой, чтобы хоть на миг отпустила меня рука смерти. Дай мне в этом полете расколоться на куски, вырваться из тенет, пылью рассыпаться в черном небе. А потом ты сметешь с небес ту пыль и ничто обратишь в ничто. Да останется тебе бытие твое. Аминь!
* * *Жители недавно покоренной страны гибли от голода, как мухи. Была засуха, земля не родила хлеба. Его потомки обходили дом за домом, учили изрыгающих голодную пену, сжимающих голодные животы людей довольствоваться малым — рассказывая, что, побеждая собственную жадность, умеряя свой аппетит, человек может утолить голод единственным зернышком, одним фиником. Так они хотели бороться с голодом. Однако умирающие гнали их с порога:
— Вы обещали нам хлеб, — говорили они, — а сейчас учите, как добровольно умирать от голода.
Так они, не желая добровольно предаваться смерти извне, гнали эту смерть, являющуюся к ним в человеческом обличье, забрасывали ее камнями. Потом укрывались каждый под своим кровом, опускали головы на колени своей смерти, ибо хотели предать свою жизнь собственной смерти…
* * *Как-то ночью его хижину сотряс вопль о помощи одного из жителей голодающей страны. Он в это время, мыслями обращая грезы души своей в слова, вырисовывал изображения тех слов на бумаге. Человек тот, целуя землю, по которой ступала его нога, омыл слезами пыль с его ног.
— О пророк, я пришел к тебе, — сказал он. — Из семерых моих детей четверо умерли от голода, трое — находятся при смерти. Горе мое столь велико, что даже голод мне не страшен, в сравнении с моим горем умереть от голода было бы для меня величайшим счастьем. Помоги мне, о пророк, спаси моих детей! Дай нам хлеба, пророк!
— Внемли мне, сын мой, — он поднял сломленного горем человека, распростершегося перед ним, — хлеб не спасет от голода. Не хлебом насытится человек, а словом Божьим. Если б хлеб спасал от голода, то нашедшие его не умирали и не было бы на земле столько смертей и утрат.
И он подарил несчастному три изречения.
— Прочитай их детям своим. Пусть пробудятся их уснувшие души. Да поможет им их Бог!..
* * *И в следующую ночь вновь пришел к нему отец голодных детей, и потрескались стены от его вопля:
— Я прочитал на ухо моим детям твои слова, о пророк, каждое слово твое влил в их разум. Однако не помогли им твои слова, еще один из моих младенцев умер, о пророк. Заклинаю тебя твоим Богом, помоги нам, дай нам хлеба, о пророк!
Поднялся он и одарил несчастного отца еще двумя изречениями:
— Сын мой, голод и болезни, подобно жадности и страху, — суть сила и оружие тела. Выхватив это оружие из его правой руки и переложив в левую, мы не спасемся от атаки нашего тела. Лишь Бог спасет нас от нападений дьявола. Читай эти изречения, не переставая, своим детям. Пусть слово Божье укрепит их дух…
* * *Наутро страдающий отец застал его за трапезой.
— Еще один из моих детей умер, о пророк. Спаси же от смерти хоть последнего из моих детей. Не дай прерваться роду моему, о пророк, дай нам хлеба!
Кусок застрял у него в горле, жемчужины слез засверкали в его бороде. Он призвал слугу, велел собрать все съедобное в своем доме, и сам вместе со скорбящим отцом отправился спасать умирающего ребенка…
* * *А ночью он опять проклинал себя:
— Не говорил ли я тебе, что нет милосердия без любви? Не говорил ли, что помощь, исходящая не от меня — не помощь, а бессилие, самобичевание, ограбление себя, хлеб, данный не мной, — не хлеб, а яд?! Не говорил ли я тебе, что, пока не предашь себя мне, не обрести тебе покоя? Не говорил ли я?!
Шериф Агаяр (род. 1976)
«БУДРУДУМ!!!»
© Перевод П. Ахундова
Хоть я и бодрствую наполовину, но разумеваю моментально. Это был пушечный грохот. Пушечный грохот… Если даже пропустить мою память через жернова ручной мельницы, этот грохот не пройдет мимо моих ушей.
…На Физулинском базаре я купил королек и, вытерев с него пыль об рукав пиджака, едва надкусил его, как вдруг поднялась паника, словно все произошедшее непосредственно было связано с моим надкусом. Все вокруг перемешалось: беготня, погоня, нападающие, встающие, спотыкающиеся, кричащие, стонущие… Вдруг: «Будрудум!!!» Вслед за этим грохотом послышался дикий гул, разрывающий слух… И снова город подвергли пушечной стрельбе. Бежать не представлялось возможным. Каждый застывал на своем месте, обхватив руками голову. Я посмотрел в ту сторону, откуда доносился грохот, однако ничего не было видно. Ужасный гул придавил мои плечи книзу, и я присел. В этот момент второй грохот и второй гул взяли в свои объятья полость небесного пространства. В течение времени, меньшего, чем секунда, я почувствовал, как что-то черное пролетело над городом. Помимо гула, послышался взрывоподобный звук, город затрясся. Я начинал уже бояться. По всему было видно, что армянские военные, закрепившиеся на одной из стратегически важных высот на севере города Физули, достаточно точно определили координаты базара. И, как назло, был воскресный день, и базар был до отказа переполнен людьми. Любой снаряд, упавший на территорию базара, в мгновение ока мог послужить причиной тяжелых последствий, а одним из людей, на голову которого мог упасть снаряд, мог оказаться и я.
