Юрий Азаров - Паразитарий
— Я знаю, что тебя мучит. Ты боишься конечного результата. Ты думаешь о том, как огонь, если тебя будут сжигать, полоснет по живому мясу. Еще хуже, не спорю, прикоснуться окровавленными мышцами к земляным комьям. Ощущение, клянусь Брамапутрой, не из лучших. Но напрасно ты просчитываешь только худшие варианты. Может быть и иной финал. История знала немало случаев, когда человек с распятия шел прямо в благодатные топи, которые миряне называют хорошей жизнью. И твой Юст из Тивериады тому пример. Поговори с ним, авось будет какая-то польза.
Не успел я оглянуться, как передо мной оказался старый человек в иудейской одежде конца первого века по Рождеству Христову.
— Да, я Юст, тот самый непримиримый и бунтующий Юст, который в шестьдесят седьмом году был распят солдатами Тита Флавия Веспасиана. У меня в момент распятия, клянусь иудейскими пророками, не было выбора. Но раньше выбор был. Я мог бы бежать из Иерусалима. Мог покинуть Храм, но я этого не сделал, так как предпочел тогда умереть. Но, когда меня римляне положили на доску, сорванную с портала восточной стороны Храма, я благословил Господа, что мой крест есть последнее напоминание о Храме, и я проявил мужество и сказал: "Счастлив я". Распинавший меня римлянин понимал по-арамейски, он бросил молоток и убежал прочь. Тогда другой воин стал искать новые гвозди и не нашел и вынужден был вбить в мою левую руку старый ржавый гвоздь, который он вытащил из доски. Ноги мои не стали прибивать, так как не оказалось гвоздей. А вот в ладони мои они вогнали по гвоздю, и след до сих пор остался. Как только на улице сырость или пурга, так начинает ныть рука, потому что задели кость. Поэтому я тебя сразу предупреждаю. Виси на кресте спокойно. Не дергайся. Правую ладонь у меня отняли врачи, потому что, когда снимали с креста, римлянин сильно дернул за руку, надо было выдернуть сначала гвоздь, а потом уж снимать с креста, а с солдата какой спрос, да и где бы он взял гвоздодер или клещи, инструмента, конечно, не было, поэтому он воткнул свой меч в ладонь, чтобы сделать дырку побольше, и сорвал ладонь. И за это ему спасибо, а то я знал случаи, когда с крестов снимали самым варварским способом: шарах по ладони мечом, сколько я видел этих крестов с оставленными на них человеческими дланями! А мне повезло. Я и сам не знаю, как это произошло. Потерял сознание, помню только, что последнее мгновение было сладостным и мучительным, и спасительным, и благодарным. Я видел уже мертвых моих друзей и в последний раз поблагодарил Господа… Когда и как снимали меня с креста — не помню. Очнулся в лазарете. Это была огромная палатка, в которой я был один с доктором. Я спросил: "Кто меня спас?" Мне ответили: "Спас Иосиф бен Маттафий". Дикий стон вырвался из моей груди, но потом я смирился: так было угодно Богу. И я прожил после распятия сорок два года и девять месяцев. Так что и у тебя может быть такой исход.
— Ты за этим и пришел ко мне?
— Меня прислали, чтобы я пришел это сказать.
— Ты его предал?
— Иосифа? Его никогда не предавал. Первосвященник Иоаким Даната поручил мне следить за ним и всякий раз говорить ему о том, чтобы он помнил, что является сыном Иудеи и должен служить нашему Богу. Я ему завидовал. Это другое. Я его ненавидел, потому что у него все получалось. Помню, как он за две недели написал свой блистательный трактат против ректора Александрийского университета Апиона.
— Он воспел славу еврейскому народу?
— Он защитил доброе имя Иудеи.
— Аудиенция закончена, — сказала девица в фиолетовом хитоне, и Юст исчез. И обратилась ко мне, улыбаясь: — Все повторяется в этом мире. Чья судьба вам предпочтительней — Иосифа или Юста? Юст пережил своего спасителя на целое десятилетие.
— Мне они оба неприятны. Один был откровенно лживым, а другой прятал ложь в мнимо справедливые одежды.
— Словечки вы придумываете, однако… Что же с вами делать?
— Простите, а чего вы все со мною носитесь? Вздернули бы, и дело с концом.
— Я вот и думаю, почему с одними носятся, а других, не спрашивая, миллионами живьем закапывают или в клочья раздирают. Вот и вокруг вас все ходят стаями, и так вам, и этак предлагают, а вам не угодишь. Чего вы сами-то хотите? Или и это вам неведомо?
— Ведомо. Ведомо. Душу хочу сохранить в чистоте, вот моя вся правда!
— Да, — улыбнулась не то Катрин, не то Зила, не то пришлая девица в фиолетовом хитоне. — Спрос сейчас на чистые души сильно повысился. Нашли из чего делать дефицит. Всегда, когда жрать нечего, когда вот-вот все в тар-тарары полетит, спрос повышается на нечто совсем пустое… Умом я это понимаю, а сердце мое протестует…
— И у вас есть сердце?
— А как же иначе? — на лестничной площадке раздался шум, и девица помахала мне ручкой. — Я сгинула. Там Горбунов с Хоботом к вам жалуют. Оделись бы, господин чистодушный…
48
В дверь настойчиво постучали, а мне не хотелось открывать. Я приоткрыл дверь и обратил внимание, что рядом с Хоботом и Горбуновым стоит моя Катрин, это уж точно была она, только на ней был не хитон, а обыкновенный широкополый плащ фиолетового цвета. Зато Хобот был наряжен в белоснежную тогу с пурпурной каймой, на ногах были полуботинки также с красной каймой. Однако полуботинки были не настоящие, то есть отнюдь не древнеримского происхождения. Они сделаны были по типу римских, но кожа была поддельной, из синтетического кожзаменителя, и пряжки были не ручной работы, а какой-нибудь фабрики — "Красная заря" или «Буревестник». И я заметил по этому поводу:
— Однако конспирация у вас слабо поставлена.
— Dum spiro, spero, — ответил Хобот, который, когда я присмотрелся, был вовсе не Хобот, праховский противник и одно из главных лиц империи, это был действительно бывший вольноотпущенник Феликс Марк Антоний собственной персоной.
— Вам необходимо выслушать прокуратора в подлиннике, — сказал Горбунов. — Он вам скажет такое, чего никто не скажет. Он одобрил основное направление Референдума и сказал, что вселенские масштабы — это то, чего добивался Рим.
— Что он намерен мне сообщить? И знают ли о вашем посещении команды Прахова? — спросил я.
— Что вы, Степан Николаевич, — ответил Горбунов. — Вы ведете сложную политическую борьбу, а рассуждаете, как неграмотный зилот… Мы здесь строго конспиративно. Дадим вам полезную информацию, а дальше действуйте на ваше усмотрение. Прокуратор расскажет вам о борьбе партий и о роли процессов в политической борьбе…
— Да, да, — подтвердил прокуратор Феликс, присаживаясь на диван. — Когда я был рабом, мне часто приходилось убивать, а затем по приказанию моего господина хоронить и воздавать почести умершим от насильственной смерти пленникам. Были, конечно, и другие случаи, когда мне приходилось снимать с крестов пленников и наказывать смертью казнивших их. Всякий раз я познавал необходимость и смерти, и воздаяния хвалы умершим, потому что только таким образом укрепляется власть, без которой нет жизни, нет покоя, нет мира. Если бы я располагал временем и способностями, я бы написал несколько посланий будущим начальникам когорт, губернаторам провинций, полководцам, трибунам, консулам и, может быть, императорам, в которых изложил то, как надо создавать и хранить сильную власть. Заметьте, и Тиберий, и Калигула, и Клавдий, и наш владыка Нерон начинали с процессов, в ходе которых сносились головы тем аристократам, которые иронизировали над властью. Затем конфисковывались их земли, владения, строения, ценности, одним словом, все имущество, и это конфискованное добро значительно пополняло казну и укрепляло власть.
Процессы — это то единственное измерение, благодаря которому можно узнать о крепости власти, о силе государства. Государь правит до тех пор, пока идут процессы. Кончились процессы — кончилась и власть. Процессы могут быть двух видов. Первый вид — кинжальный или цикутно-венный процесс нацелен на немедленное уничтожение тех, кто способен дурно отозваться о государе и приближенных первого доступа. Второй вид — это процессы бражно-зилотные. Да, да, мои господа, важно вовремя и в определенное время бросить в толпу мятежных элементов дрожжи и слегка подогревать брагу — пусть все бродит, бурлит, шипит, пенится. К бурлению как раз расположены бражные элементы общества — это скрытые и открытые пьяницы, обжоры, разбойники и воры. Тут, милостивые, все связано. Я не знал ни одного разбойника, который не был бы обжорой, вором или пьяницей. Разница между аристократами и рабами, между фарисеями и зилотами состоит в том, что аристократы, скажем, и фарисеи склонны к обжорству и к сибаритству одновременно. Набив брюхо мясом, пирогами, фруктами и овощами, залив вином нутро свое, аристократ блаженно отходит ко сну, а просыпаясь, принимается за всякие там растирания, массажи, обмывания, а раб и зилот после обжорства и возлияний становятся бунтарями, они ищут все новых и новых собутыльников, чтобы вместе найти свежие жертвы и заманчивые способы кажущегося им освобождения. Они не понимают, что их единственная свобода — это крест на палящем солнце или гладиаторская арена. Они жаждут мести. И, должен сказать, они больше мне по душе, нежели свинообразные аристократы. Идя сюда, я заметил несколько лозунгов, которые несли полупьяные зилоты. На лозунгах было написано: "Нет — Референдуму!", "Долой руководящую партию!", "К ответу лидеров-преступников!" Я подумал: если эти лозунги брошены в толпу, чтобы организовать процессы, тогда власть будет прочной. Если же правящая партия рассчитывает утвердиться с помощью одних демонстраций и так называемых внешних свобод, то она, эта правящая партия, заведомо проиграет.
