Александр Проханов - Последний солдат империи. Роман
― Товарищ маршал, вам хорошо, вам легко, вы у себя на даче, на улице солнце, цветы, чудесно поют птицы, и вам так легко и свободно... Сохранилась ли у вас папка под грифом двести сорок четыре дробь два, где вы храните записку, переданную американским другом?.. — Трунько погружал свой взгляд в глубину водянистых стариковских глаз, где возникали картины любимого сада, деревянного крыльца, клумбы с душистыми табаками и флоксами, и длинное, пергаментно-желтое лицо старика счастливо улыбалось.
― У меня есть папка под грифом двести сорок четыре дробь два, с запиской моего друга из ведомства объединенных штабов армии США, — отвечал Маршал, блаженно улыбаясь, вдыхая сладкий запах цветов.
― Вы отдыхаете, в легкой рубахе идете по тропинке, берете лейку, начинаете поливать цветы, и вам хорошо... Та ли эта записка, где перечислены имена агентов, завербованных ЦРУ среди советских военных, дипломатов, работников оборонных предприятий?
Тонкие губы Маршала улыбались, немигающие голубые глаза видели солнечные струйки воды из лейки, отяжелевший от влаги розовый куст и пчелу, на которую попали брызги, сердито улетающую с цветка.
― В этой записке действительно перечислены имена агентов, которые нанесли и еще нанесут непоправимый вред государству.
― Вы ставите лейку на землю, идете в глубину сада, где ваш любимый пруд, на нем расцвели еще две белых лилии. Вы созерцаете их, вам хорошо, вы счастливы... Та ли это записка, где рассказывается об уничтожении тяжелых советских ракет «Сатана», о потоплении флагмана атомного подводного флота, о сокращении космических орбитальных группировок, о досрочном разрушении космической станции «Мир», о закрытии оборонных заводов, где производятся ракетное топливо, танковые подшипники и электроника для систем наведения?
Маршал не мигая смотрел на Трунько благодарным любящим взглядом, видел заросший пруд, две нежные белые лилии, и рыбки, подплывая к поверхности, сверкали как блестки.
― Там перечислены все программы, реализация которых ослабит обороноспособность страны.
― Вы смотрите на березу, на ее белый ствол, на высокие ветки. Видите, как прилетела и уселась на ветку птица с розовой грудкой и чудесно поет. Вы слушаете малиновку, и вам хорошо... Не могли бы вы передать мне эту папку?
Маршал не сводил блаженного взора с Трунько, который, казалось, держит в невидимых щупальцах глазные яблоки умиленного старца, медленно их покачивает, и от этих нежных покачиваний рождаются восхитительные видения.
― Конечно, я передам вам папку, — Маршал, не опуская глаз, на ощупь открыл ящик стола, запустил в него длинные руки, извлек тонкую папку, протянул Трунько. Тот быстро принял, раскрыл. Бегло пролистал несколько листков папиросной бумаги. Пока читал, глаза Маршала остались без присмотра, и в них стала появляться тревога, неуверенность, веки дрогнули, и он собирался моргнуть. Но Трунько стремительно, грозно направил взгляд в глубину стариковских глаз, и они послушно замерли, остекленели, преданно смотрели на экстрасенса.
― Вы герой страны, фронтовик, любимец народа, — продолжал Трунько, пряча папку у себя на груди. — Вы защищали Родину на полях сражений, а теперь защищаете честь армии в своих замечательных телевизионных выступлениях. Вы заслужили отдых. Вы любите природу, птиц, цветы, прогулку по любимой аллее... Прошу вас, возьмите, ручку и напишите...
Маршал, погруженный в волшебное сновидение, внимал мягкому сладкому голосу любящего его человека. Медленно взял ручку, приблизил ее к бумаге. Не опуская глаз, с блаженной улыбкой, приготовился писать.
—Любимые мои, дорогие... — вкрадчиво диктовал Трунько, дожидаясь, когда его слова превратятся в строгие ровные строчки маршальского почерка. — В случившемся прошу никого не винить... Я очень устал и хочу отдохнуть... Я очень люблю птиц, и настало время самому стать птицей... Любящий вас...
Маршал завершил строку и держал над бумагой ручку, ожидая продолжения. Трунько, не отпуская остановившиеся глаза Маршала, приказал молчаливым спутникам:
― Приступайте!..
Один из них извлек из кармана сыромятный кожаный ремешок. Прошел к окну. Ловко вскочил на подоконник. Закрепил ремешок на высоком медном шпингалете. Ременная петля закачалась на фоне окна с белым златоглавым собором. Человек остался на подоконнике.
― Быстрее!.. — торопил Трунько, продолжая улыбаться, массируя взглядом глазные яблоки Маршала. — Вы птица... Вы прилетели на ветку березы... Вы поете... Вам хорошо...
Второй человек в черном подошел к Маршалу и поднял его со стула. Сильно, ловко приподнял легкое стариковское тело, подсадил на подоконник, и тот, что стоял наверху, поддержал Маршала, повернул его спиной к белокаменному собору.
― Теперь вам совсем хорошо... Вы на ветке... Кругом зеленые листья... Вы видите далеко... Видите дачу, своих детей, своих внуков... Вы птица и чудесно поете...
Человек в черных перчатках накинул на шею Маршала петлю, аккуратно затянул и спрыгнул. Маршал стоял во весь рост в парадном мундире, высокий, худой, с тощей шеей, на которой была петля. Золотые купола, чуть мятые, переливались роскошным праздничным солнцем.
― Кончайте! — приказал Трунько.
Люди в черном ухватили Маршала за тощие ноги, дернули, срывая с подоконника. Маршал повис, несколько раз трепыхнулся и замер,
* * *
В партийном здании на Старой площади, в гулком и пустом как фоб, в одном из кабинетов находились двое — Финансист и Ухов. Оба за маленьким столиком у открытого окна, перед целлофановым кульком вишен. Брали из кулька черно-красные ягоды, ели, выплевывали косточки в открытое окно, выходившее на пустой обширный двор, где не было теперь служебных автомашин, деловитых, с папками, аппаратчиков, серьезных, озабоченных посетителей, являвшихся в ЦК со всех концов страны. Розовые косточки летели в пустоту двора, падали на безлюдный асфальт. Пальцы у обоих были розовые от вишен, и время от времени они вытирали их о ненужную, не принадлежавшую никому занавеску.
Финансист, полный, студенистый, просвечивающий на солнце, колыхался, словно медуза, и только легкий, необъятного размера костюм мешал желеобразной массе расплыться по комнате. Недоразвитые маленькие ручки с пухлыми пальчиками брали ягоду, засовывали в отверстие на жидкой водянистой голове, где, казалось, не было черепа, а только упругая пленка, удерживающая в себе холодец. Через некоторое время мокрый отросток выталкивал косточку сквозь маленькие губки, и она летела по розовой траектории в открытое окно. Ухов, морщинистый, желтый, как урюк, виртуозно играл складками лица, создавая орнаменты и рисунки, напоминавшие наскальные руны.
― Ты видишь, я верен обязательствам. Черт-те в какое время явился сюда, чтобы подписать платежки в твой фонд «Взыскание погибших», — Финансист кивнул на рабочий стол, где лежали подписанные финансовые документы и бланк фонда с изображением Богородицы. — В эти дни — много погибших, дальше — больше, — хохотнул он, выплевывая на пальчики мокрую косточку. — Советую приобретать недвижимость в нефтяной отрасли и в электроэнергетике. И при социализме, и при капитализме то и другое всегда будет в цене. Центральный банк на эти дни прекратил операции, но эту платежку тебе проведут.
― Премного благодарен, — Ухов морщинами изобразил благодарность, создав из них подобие ветвистого дерева. — Столько людей вам обязаны. Стольких вы озолотили. Мы все готовы действовать по первому вашему слову.
― А что вам еще остается... Деньги партии никуда не исчезли. Просто мы их рассовали по разным углам — в коммерческие банки, в корпорации, фонды. Вложили в совместные предприятия здесь и за границей. Создали уставные капиталы газет, телеканалов и будущих политических партий. Все люди, кому передали деньги, известны, на каждого есть компромат, каждый управляем. Пусть как угодно высоко задирают носы, но хвосты их вот здесь, в кулаке, — Финансист показал свой пухленький кулачок, из которого выстрелила в окно мокрая косточка.
― Да никто и не посмеет дернуться. Все вам благодарны. Все будут работать под вашим руководством. Прибыль будем считать до копейки, все отчисления в общую кассу.
Мы ведь понимаем, строительство нового общества потребует много денег. Наш замечательный Президент, который все эти дни так великолепно держится в Форосе, будет иметь средства на завершение перестройки. Вы — контролер, и все вам безгранично преданы, — Ухов изобразил морщинами знак преданности, который напоминал осьминога, вытянувшего в длину чуткие щупальца.
― Я говорил этим дуракам из ГКЧП: «Все решит экономика. Ваши танки подорвутся на колбасе. Торговка из винного магазина авторитетнее в народе, чем космонавт. Этикетка на джинсах ярче всех ваших лозунгов. Нельзя вводить продразверстку в мире, где действуют транснациональные корпорации». Не слушали, дураки. Вот и поплатились. Теперь пусть ими занимается твой фонд «Взыскание погибших». Вряд ли их теперь взыщут, — Финансист хохотнул, заколыхав грудью. Перестал смеяться, а растревоженная грудь все расходилась волнами жира. — Меня тревожат фирмы, зарегистрированные на Кипре и в Гонконге. Ты передай мужикам, что если они задумают соскочить, мы их найдем, и тогда их родные получат хорошо просушенные и проглаженные скальпы. Пусть помнят, что предателей мы станем жестоко карать.
