Зэди Смит - Белые зубы
Обе стороны зашли в тупик. Стало ясно, что пора делить территорию. Айри потребовала свою комнату и чердак, Арчи — разумный спорщик — попросил только комнату для гостей, телевизор и спутниковую тарелку (установленную за счет государства), а Кларе досталось все остальное, кроме ванной, признанной нейтральной территорией. Настало время хлопанья дверей, потому что время переговоров прошло.
25 октября 1991 года в час ночи Айри перешла в наступление. По опыту она знала, что переубедить ее мать проще всего перед сном. В это время она начинала говорить тихо, как ребенок, от усталости у нее появлялась легкая шепелявость. Именно тогда было легче всего получить то, чего хотелось: деньги на карманные расходы, новый велосипед, перенесение комендантского часа на более позднее время. Эта тактика была стара как мир, так что Айри сначала даже не думала ее применять в этом важном и долгом споре. Но другого выхода не было.
— Айри? Ф фем двело? Щас ночфи… Лофысь фпать…
Айри открыла дверь пошире, впуская в спальню свет из коридора.
Арчи зарылся в подушку.
— Черт, дочка, правда, уже час ночи! Некоторым завтра вставать на работу.
— Я хочу поговорить с мамой, — твердо сказала Айри, подходя к кровати. — Днем она не хочет со мной разговаривать, так что приходится говорить ночью.
— Айри, пжаа-лста… я уфтала… я хофу фпать.
— Мне не просто хочется отдохнуть год, мне это необходимо. Жизненно важно. Я хочу набраться опыта. Я всю жизнь прожила в этой дыре. Тут все одинаковые. Хочу посмотреть на других людей. Вот Джош тоже хочет побольше увидеть, и родители его поддерживают!
— А мы не можем тебя поддержать. У нас на это нет денег, — проворчал Арчи, накрывая голову одеялом. — Мы же не великие ученые.
— Мне не нужны от вас деньги. Я найду работу или еще что-нибудь придумаю, но мне нужно ваше согласие! Чтобы вы оба мне разрешили. Я не хочу полгода жить в Африке и каждый день думать, что вы на меня сердитесь.
— Да я-то не против. Я ничего и не говорю, а вот мама…
— Спасибо, пап, а то я без тебя не знала.
— Ну и ладно, — обиженно проворчал Арчи, отворачиваясь к стене. — Ни слова тебе больше не скажу…
— Пап, прости, я не то хотела… Мам! Ты не могла бы сесть и нормально поговорить со мной? Мне необходимо с тобой поговорить. Иногда у меня возникает такое чувство, что я говорю сама с собой, — сказала Айри корявым языком — в этом году все английские дети так заговорили благодаря сериалам антиподов. — Мне нужно твое разрешение.
Даже в темноте Айри разглядела, как Клара нахмурилась.
— Какфое ражрешение? Хошешь поехать погляветь на неффясных негров? Новый доктор Ливингштон? Этому тевя науфили Шалфены? Хошешь погляветь на неффясных негров — шиди ждесь и шмотри на меня школько влежет. Хоть фше пофгофа!
— При чем здесь это! Я просто хочу посмотреть, как живут другие люди!
— И ждохнуть от малярии! Пройдишь по улише — пошмошришь, как живут друфие!
Айри сердито схватилась за столбик кровати и обогнула угол, чтобы подойти ближе к Кларе.
— Почему ты не можешь просто сесть и нормально со мной поговорить. Нормально, а не как будто говоришь с пятилетним ребенком…
В темноте Айри не заметила стакан с водой. Она охнула, когда ледяная вода пролилась ей на ноги и просочилась на ковер. А потом, когда вода стекла, Айри показалось, как это ни странно, что кто-то кусает ее за ногу.
— Ай!
— Боже мой! Что опять? — спросил Арчи и включил ночник.
Айри посмотрела вниз. Война войной, но это был подлый удар. На ее правой ноге висели чьи-то вставные челюсти.
— Черт! Что это?
Но спрашивать было глупо. Она и сама догадалась, в чем дело. Ночной голос. Идеальная белизна днем.
Клара быстро сняла свои зубы с ноги Айри и, поскольку теперь уже не было смысла их прятать, положила на тумбочку.
— Дафольна? — устало спросила Клара. (Не то чтобы она специально скрывала это от Айри, просто как-то не нашлось подходящего момента, чтобы сказать.)
Но Айри было шестнадцать, а в этом возрасте кажется, что все всё делают специально. Для нее это стало еще одним доказательством родительского лицемерия и скрытности, еще один пример тайн Джонсов-Боуденов, тайн, о которых тебе никто не расскажет, истории, которая всегда будет покрыта мраком слухов, и в них никогда не разберешься. Каждый день наполнен намеками и недомолвками. Кусочек шрапнели в ноге Арчи… фотография белого дедушки Дарэма… имя Офелия и слово «сумасшедший дом»… велосипедный шлем и древний брызговик… запах из «О’Коннелла»… слабое воспоминание о какой-то ночной поездке на машине и о том, как она махала мальчику, улетающему на самолете… конверты со шведскими марками, Хорст Ибельгауфтс, «если что, вернуть отправителю»…
Какую сложную паутину мы плетем. Прав был Миллат: наши родители ущербные люди, у одного нет руки, у другой — зубов. Они знают массу тайн, которые ты хотел бы узнать, но боишься. Но теперь ей все это надоело. Ей больше не нужны тайны. Ей нужна правда — вся целиком. Она возвращается к отправителю.
— Да не смотри ты так удивленно, — дружелюбно сказал Арчи. — Это всего лишь зубы. Теперь ты знаешь. Ну и что, конец света, что ли?
Но в некотором смысле это и был конец света. Она пошла в свою комнату, взяла тетради и учебники, самую необходимую одежду, сложила все в большой рюкзак и надела длинное пальто прямо на ночную рубашку. На секунду подумала о Чалфенах, но она знала, что не получит там ответов, там ей могут дать только убежище от вопросов. Кроме того, у них была всего одна свободная комната, и сейчас ее занимал Миллат. Айри знала, куда надо идти — к самому сердцу тайн, туда, куда в это время суток можно добраться только на 17-м автобусе, сидя на втором этаже среди сидений, залитых рвотой, и до места назначения ехать 47 остановок. Но в конце концов она добралась.
— Боже мой! — пробормотала Гортензия, сонно моргая. Она стояла в халате, а на голове у нее были железные бигуди. — Айри Амброзия Джонс, ты, что ли?
Глава 15
Чалфенизм против боуденизма
Да, это была Айри Джонс, ставшая на шесть лет старше с тех пор, как они последний раз виделись. Выше, шире, с грудью, без волос, в тапочках, выглядывающих из-под длинного бобрикового пальто. И это была Гортензия Боуден, на шесть лет постаревшая, ставшая ниже, шире, ее грудь свисала на живот, и волос у нее тоже не было (хотя она, непонятно зачем, завивала свой парик), тапочки выглядывали из-под длинного ватного халата бледно-розового цвета. Но самое главное — Гортензии было восемьдесят четыре года. И она не стала маленькой сухонькой старушкой. Круглая, крепкая. Ее жир так натягивал кожу, что морщины просто не могли появиться. И все же восемьдесят четыре — это не семьдесят семь и не шестьдесят три. В восемьдесят четыре впереди тебя ждет только смерть, надоедающая постоянными напоминаниями о себе. Смерть наложила отпечаток на ее лицо, и это показалось Айри новым. Ожидание, страх и благословенное успокоение.
