Дибаш Каинчин - У родного очага
Чернобородый хозяин вынес все подносы, чашки с кушаньем из юрты, выплеснул на землю, но даже собаки не притронулись к их содержимому.
— Сваты дорогие! Родня наша будущая! Гости Мои! — закричала хозяйка, размахивая большим ножом. — Не подам повода плохо говорить о моем очаге! Сейчас еще одного коня заколем, на ваших глазах!
Так и похолодело на душе у Болота. Старался, помочь девочке, а выходит наоборот: когда еще они коня заколют, когда сварят да съедят, а сколько снова разговаривать будут... Эх, ошибся, только навредил делу!
Не стал он ждать, побежал обратно к девочке, посмотреть, как она там. Девочка все так же лежала. Болот присмотрелся — грудь ее изредка приподнималась. Может быть, жива еще?
Смотрит Болот на бедняжку, а сам от жары задыхается. «Где же алтайский ветерок прохладный, живительный?» — трясет он подол рубахи, но и это не приносит ему облегчения...
Вышел Болот из аила, а над долиной уже вечер опустился. «Какие тут дни короткие», — подумал он. Поднял голову, взглянул в небо и оторваться не может. Тьма звезд, а одна среди них ярче других, ближе, живее. Мигает она Болоту зеленым глазком, зовет к себе. Родною и теплою кажется эта звезда Болоту, и сердце почуяло, подсказало ему, что это — Земля его, матерь родная.
— Земля моя! — ноги Болота ослабели, и он упал на колени. — Колыбель моя! Я твоя частица, я сын твой! Ты меня родила, вскормила, вырастила. Зачем выронила меня, зачем обронила из-за пазухи, где жил я в тепле? Верни меня к себе, пожалей, помоги! Каждому камню твоему кланяться буду, каждый стебелек твой буду хранить. Что я дурного сделал, почему так сильно наказан? Ни одна мать звериная или птичья не погибла от моей стрелы, ни одно дерево живое не упало под моим топором, ни разу за всю жизнь не вспорол я, не порушил твой черный покров, дарующий жизнь... Если и сделал что — прости, мать-земля... — и Болот заплакал. — На Алтае у тебя живут родные мои — жена Ай-Билдирлу, дочка Кумижек-Ару, сын Солоон-Мерген! Я хочу быть с ними... Я хочу жить на родине... А, может быть, я уже умер, а? И это не я, а моя душа , бродит-скитается по вселенной — неприкаянная, беспокойная?..
Тут донесся топот копыт. Мелькая на фоне красноватого звездного неба, с гребня горы спускались хозяева.
Болот не стал ждать, когда на него опять набросится черная четырехглазая собака, и влез на лиственницу. Собака закружилась у дерева, залаяла.
— Что эта чертова собака увидела на дереве?! Чуму она накличет на нашу голову! Завтра же повесьте ее! — кричала толстая женщина. Проезжая, она огрела собаку плеткой, та взвизгнула и замолкла, легла у юрты, и, зло рыча, пронизывала Болота свирепым взглядом.
И черная лошадь храпела, прядала, не хотела проходить мимо лиственницы, за что получила от своего седока — круглолицего парня — несправедливые удары...
— Эй, люди, почему темны наши дымоходы? — удивленно воскликнул кто-то.
Вскоре дымоходы ало засветились, искры протянули над ними в небо серебряные нити.
— Дочка! Кровиночка моя! Как нам теперь жить? — послышался из юрты плач толстой женщины.
Люди, испуганно озираясь по сторонам, тихо переговариваясь, сходились к ней в юрту. Шли осторожно, бесшумно, как мыши — башмаками не стукали, одеждой не шебуршали.
Вскоре оттуда выскочил круглолицый парень, вскочил на черную лошадь и ускакал.
— Дочка, очнись, встань! Радость, надежда наша. Ведь мы только тобою и жили! — причитала толстая женщина. — Как ты бегала с жеребятами и телятами, как резвилась с ягнятами и козлятами... Белого верблюжонка своего вспомни. Как же он будет без тебя? Кто за ним присмотрит, кто его приласкает?..
«Беда везде одинакова, — думал Болот и тоже плакал, — горе — всюду горе, и всюду от него на сердце — рубец, на лице — морщина... Хоть бы ты поднялась, поправилась, милая. А все я виноват, я...»
Тут вернулся парень на черной лошади. С ним примчалась краснощекая девушка. Красавица, слов нет! Круглолицего не видать в темноте, а девушка точно светилась — каждую черточку можно различить. Глаза большие, в пол-лица, и светятся, зеленые лучики летят из них. Волосы черные, длинные, густые, струятся, как хвост аргамака на скаку. Блестят, звенят, переливаются украшения на девушке. От самого уродливого в мире родила бы она красивого ребенка! И лошадь у нее — белая, словно молоко, стоит, переступает, как невесомая.
«Э-э, а что это такое у девушки в руках — круглое, темное? — сердце у Болота так и оборвалось. — Да это же — бубен! Боже, да она шаманка! Потому за ней круглолицый и ездил. Сейчас начнет шаманить, болезнь лечить, нечисть изгонять, а нечисть — это я и есть!.. Совсем пропал! О, помогите, Алтай мой, Земля моя!»
Похолодел Болот от страха. Вот тебе и красавица!
Девушка легко спорхнула с лошади и красиво, словно поплыла, заскользила, направилась к юрте. От дверей обернулась, глянула на Болота, сидящего на лиственнице, кивнула ему и улыбнулась.
В юрте развели большой огонь. Искры полетели густо, заспорили — какая из них прыгнет выше и дольше будет светиться. Из щелей юрты протянулись в темноту светлые волосы.
Бубен забухал, загудел, зарокотал. Крепился Болот, но сердце его вместе с ударами бубна запрыгало, задергалось — то заколотится бешено, то сорвется и чуть теплится, затухает, вот-вот остановится, то опять так застучит в ребра, точно вырваться хочет! Ни пошевелиться, ни вскрикнуть не может Болот. Будто душит, давит его страшный дурной сон.
Долго шаманила девушка. Долго мучила Болота.
Наконец послышался ее усталый голос:
— Вот что узнала я. Со звезды, называемой Землею, из среднего мира, где носят кушаки на пояснице, явился к нам нечистый. Наши беды, болезни — из-за него...
Распахнулась дверь, выскочила шаманка с чашкой, полной жидкого огня. Встала на колени и четырежды окропила огнем четыре стороны света.
Присмотрелся Болот — жутко стало: заходила шаманка в юрту девушкой красоты невиданной, а вышла древней старухой с глазами злыми, болезненными, они так и буравят, так и пронизывают насквозь, в душе шарятся... Боже, а это что? На лбу у старухи появился... третий глаз! Большой, с донышко чашки. Алмазный.
Шаманка вскочила. Плеснула огнем в сторону Болота. Попали капли ему на грудь, жгут нестерпимо. Он и не заметил, как слетел с дерева и покорно, как мышь перед змеею, присел перед шаманкой.
— Говори! — сказала она и угрожающе сунула палец в жидкое пламя. — Возвратишься или останешься?
— Домой мне надо, домой, — еле слышно проговорил Болот.
— Может, останешься? Со мной. Смотри, какая я красивая!
— Нет. Домой, домой мне надо...
Шаманка устало опустилась. Вздохнула она тяжело, и глаза ее налились слезами. Выплеснула она свой жидкий огонь за спину, через левое плечо, и, точно через силу, пошла к лиственнице, на которой только что сидел Болот. И только тут увидел он, что на нижнем суку дерева висит лошадиный череп и четыре белых мосла с копытами, а сама лиственница, как две капли воды, похожа на ту, земную, на вершине горы...
Шаманка сняла с дерева кости и череп, положила на землю и пошептала над ними. Кости медленно наполнились кровью, обросли сухожильями и мясом, покрылись шерстью. Шаманка вскочила, вскинула руки, словно выпустила птицу, и все, над чем она колдовала, превратилось в белоснежную крылатую лошадь.
Лошадь звучно заржала, заплясала разгорячившись, застучала копытами, вздымая пыль. Глаза косят диковато, а изо рта точно пламя пышет.
Если решил домой — садись! — приказала шаманка и опять взмахнула руками. — И скажи всему среднему миру, передай своим, которые носят кушаки на пояснице, — пусть мирно живут, пусть одумаются, образумятся, не воюют! Пусть будет у них много детей, много скота и хлеба! Пусть умножается и расцветает род их!
— Да сбудется все, что ты пожелала, исполнятся добрые слова твоя! Спасибо тебе! — сказал Болот и поклонился шаманке.
Тут старушка превратилась в девушку-красавицу, и третий жуткий глаз на челе ее исчез.
— Несчастная я, — тихо произнесла она. — Остался бы… Упала бы я тогда веред нашими богами, превратила тебя в здешнего жителя с кушаком под мышками. Жили бы вместе, детей поднимали — задрожал ее голос, умолкла девушка, а слова ее невысказанные, застывшие в груди, ясны были по ее глазам: «Один раз бог дал мне счастье… Но Земля твоя, Алтай твой, семья твоя — пересилили меня — Не смогла я их одолеть. Вечно одной мне быть…»
Отвернулась девушка, смахнула слезы, воскликнула:
— Садись в седло! Держась крепко! Да отвернется от меня лицо твое, да повернется ко мне спина твоя!
Вскочил на лошадь Болот, крепко ухватился за гриву, лошадь поднялась на задние ноги и прыгнула вниз.
— Проща-ай! Долгой жизни тебе-е! — донесся голос красавицы.
Взглянул Болот назад — лица людей светятся в лучах восходящего солнца, каждое словно днище бронзового котла. Стоят люди, держась за руки, а впереди всех — девушка машет, машет рукой, кричит наверное: «Счастья тебе! Детей тебе, скота и хлеба!..»
