Орхан Памук - Снег
Первые шесть месяцев они жили в одной из комнат отеля "Снежный дворец", где Фазыл работал на рецепции. А когда я приехал в Карс, они вместе с ребенком переехали в другое место. Кадифе каждое утро приходила со своим полугодовалым ребенком Омерджаном в отель "Снежный дворец", Ипек и Захиде кормили ребенка, и, пока Тургут-бей играл с внуком, сама немного работала в отеле, а Фазыл, чтобы не зависеть от своего тестя, работал и в фотомастерской «Айдын», и на карсском телеканале «Граница» в качестве как он, улыбнувшись, сказал мне, "ассистента телепередач", нона самом деле был "мальчиком на побегушках".
На следующий день после того, как я приехал в город, и после того, как мэр города устроил в честь меня ужин, в полдень мы встретились с Фазылом в их новой квартире на проспекте Хулуси Айтекина. Пока я смотрел на снег, медленно, большими хлопьями падавший на крепость и на реку Карс, Фазыл добродушно спросил, почему я приехал в Карс, я разволновался, решив, что он узнал о том, что вчера вечером, за ужином, который давал мэр города, Ипек вскружила мне голову, и с преувеличенным восторгом рассказал ему о стихах, которые Ка написал в Карсе, и что, возможно, напишу об этих стихах книгу.
— Если стихов нигде нет, как же ты можешь написать о них книгу? — спросил он по-дружески.
— Я тоже не знаю, — сказал я. — В телевизионном архиве должно быть одно стихотворение.
— Мы разыщем его вечером. Но ты все утро бродил по улицам Карса. Наверно, собираешься написать роман о нас.
— Я все время ходил по тем местам, которые Ка описал в своих стихах, — сказал я, нервничая.
— Но я по твоему лицу вижу, что ты хочешь рассказать о том, какие мы бедные, насколько мы отличаемся от людей, читающих твои романы. Я не хочу, чтобы ты писал обо мне в таком романе.
— Почему?
— Ты же меня совсем не знаешь! И даже если ты узнаешь меня и сможешь рассказать, какой я есть, твои европеизированные читатели не смогут понять мою жизнь потому, что будут сочувствовать моей бедности. Их насмешит, например, то, что я пишу исламистские научно-фантастические романы. Я не хочу, чтобы обо мне рассказывали, как о человеке, которому симпатизируют и, улыбаясь, презирают.
— Хорошо.
— Я знаю, ты расстроился, — сказал Фазыл. — Пожалуйста, не расстраивайся из-за моих слов, ты хороший человек. Но и твой друг был хорошим человеком, наверно, хотел нас полюбить, но потом сделал очень большое зло.
Фазыл смог жениться на Кадифе потому, что Ладживерт был убит. Поэтому сейчас мне показалось нечестным то, что он обвинял Ка в том, что он донес на Ладживерта, словно это было зло, которое Ка причинил ему самому, но я промолчал.
— Как ты можешь быть уверен в том, что это правда? — спросил я намного позднее.
— Об этом знает весь Карс, — сказал Фазыл мягким, почти нежным голосом, совершенно не обвиняя ни Ка, ни меня.
Я увидел Неджипа в его глазах. Я сказал, что готов посмотреть научно-фантастический роман, который он хотел мне показать; он спросил, буду я читать то, что он написал, или нет, сказал, что не сможет отдать мне написанное и хочет быть рядом, когда я буду читать. Мы сели за стол, где они по вечерам с Кадифе ужинали и смотрели телевизор, и, не говоря ни слова, вместе прочитали первые пятьдесят страниц научно-фантастического романа, написанного Фазылом, о котором четыре года назад мечтал Неджип.
— Ну как, хорошо? — спросил Фазыл только один раз и так, будто бы извинялся. — Если тебе стало скучно, давай закончим.
— Нет, хорошо, — сказал я и с удовольствием продолжал читать.
Позднее, когда мы вместе шли по заснеженному проспекту Казыма Карабекира. я еще раз искреннее сказал, что нахожу роман очень приятным.
— Ты, наверно, говоришь так, чтобы порадовать меня, — сказал Фазыл весело. — Но ты сделал мне добро. А я хочу сделать что-то для тебя. Если хочешь написать роман, можешь рассказать и обо мне. При условии, что я скажу кое-что твоим читателям.
— Что?
— Я не знаю. Если смогу найти эти слова, пока ты в Карсе, скажу.
Мы расстались, договорившись вечером встретиться на карсском телевизионном канале «Граница». Я смотрел вслед Фазылу, пока он бежал в фотомастерскую «Айдын». Видел ли я Неджипа внутри него? Чувствовал ли он до сих пор Неджипа в себе, как он говорил Ка? Как человек может слышать в себе голос другого человека?
Утром я бродил по улицам Карса, разговаривая с людьми, с которыми разговаривал Ка, сидя в тех же чайных, и много раз чувствовал себя похожим на Ка. Рано утром я сидел в чайной "Удачливые братья", где он когда-то написал стихотворение "Все человечество и звезды", и, так же как мой любимый друг, представлял себе мое место в мире. Джавит на ресепшн отеля "Снежный дворец" сказал мне, что я беру ключ торопливо, "точно, какКа-бей". Бакалейщик позвал меня, когда я шел по одному из переулков: "Это вы писатель, приехавший из Стамбула?", и пригласил меня внутрь; попросив меня написать, что во всех статьях, вышедших в газетах о самоубийстве его дочери Теслиме четыре года назад, была неправда, он разговаривал со мной так, словно говорил с Ка, и тоже угостил меня кока-колой. Насколько все это было случайностью, а насколько — моими умозрительными построениями? В одно мгновение, поняв, что я иду по улице Байтархане, я заглянул в окна обители Глубокочтимого Шейха Саадеттина и, чтобы понять, что чувствовал Ка, когда приходил в обитель, поднялся по крутой лестнице, о которой рассказал в своем стихотворении Мухтар.
Я нашел стихи, которые Мухтар дал Ка среди его бумаг во Франкфурте, а значит, Ка не отправил их Фахиру. А Мухтар уже на пятой минуте нашего знакомства сказал о Ка: "Какой почтенный человек!" — и после этого рассказал, что Ка очень понравились его стихи, когда он был в Карсе, и что он с хвалебным отзывом отправил их крупному высокомерному издателю в Стамбуле. Своими делами он был доволен и надеялся, что на будущих выборах его выберут мэром города от недавно образованной партии исламистов (прежняя Партия Благоденствия была запрещена). Благодаря Мухтару, уживающемуся со всеми, мягкому, мирному человеку, нас приняли в Управлении безопасности (нам не позволили спуститься на самый нижний этаж) и в больнице Социального страхования, где Ка целовал труп Неджипа. Мухтар, показывая мне помещения, оставшиеся от Национального театра, которые он превратил в склад бытовой техники, согласился с тем, что несет «небольшую» ответственность за то, что было разрушено здание, построенное сто лет назад, но постарался меня утешить тем, что "вообще-то здание было не турецкое, а армянское". Он показал мне по очереди все места, которые вспоминал Ка с тоской и желанием однажды вновь увидеть Ипек и Карс: покрытый снегом овощной рынок, ряды лавок с мелкими скобяными изделиями на проспекте Казыма Карабекира, и, познакомив меня со своим политическим противником в деловом центре Халит-паши адвокатом Музаффер-беем, ушел. Выслушав прореспубликанскую историю Карса, рассказанную мне бывшим мэром города, в точности повторявшую ту, что он рассказывал Ка, я побрел по темным и тоскливым коридорам, и в этот момент один богатый владелец молочной фермы, стоявший в дверях Общества любителей животных, позвал меня: «Орхан-бей» — и, пригласив внутрь, рассказал мне, вспоминая все с поразительной точностью, как Ка четыре года назад вошел сюда тогда, когда был убит директор педагогического института, и как в зале для петушиных боев сел в углу и задумался.
Мне не понравилось до встречи с Ипек выслушивать подробности того момента, когда Ка понял, что любит ее. До того как пойти на нашу с ней встречу в кондитерскую "Новая жизнь", я вошел в пивную "Зеленая страна" и выпил порцию ракы, чтобы снять напряжение и чтобы спастись от страха влюбиться. Но как только я сел перед Ипек в кондитерской, я сразу понял, что предпринятые мною меры сделали меня еще более беззащитным. Ракы, которую я выпил на пустой желудок, не успокоила меня, а смешала мои мысли. У Ипек были огромные глаза и удлиненное лицо, как я люблю. Пытаясь осознать ее красоту, которая показалась мне еще несомненнее, чем я постоянно представлял себе со вчерашнего дня, я захотел еще раз безнадежно попытаться убедить себя, что именно любовь, которую она пережила с Ка, лишала меня разума и то, что все подробности этой любви я знал. Но эта боль напомнила мне еще одну мою слабую сторону: то, что я, вместо того чтобы быть настоящим поэтом, который может жить сам по себе, как того хотелось Ка, был писателем с простой душой, который каждое утро и каждый вечер работает в определенные часы, как секретарь. Может быть, поэтому я в розовых тонах отразил ежедневную жизнь Ка во Франкфурте как довольно упорядоченную: каждое утро он вставал в определенное время, проходил по одним и тем же улицам, садился за один и тот же стол в одной и той же библиотеке и работал.
— Вообще-то я решила поехать с ним во Франкфурт, — сказала Ипек и рассказала о многих деталях, которые подтверждали ее решение, вплоть до того, что она собрала чемодан. — Но сейчас мне уже трудно вспомнить, какой приятный человек был Ка, — сказала она. — Однако я хочу помочь вам написать книгу из-за уважения, которое испытываю к вашему другу.
