Сергей Парфёнов - Виа Долороза
– Гарантировать ничего не могу, Юрий Алексеевич! – сказал, как можно бесстрастней. – Сначала нужно посмотреть пленку… К тому же окончательное решение буду принимать не я, а Бельцин… Только, Юрий Алексеевич… (Кожухов тяжело навалился на сложенные перед собою руки.) Вот, что я хочу вам сказать… Вы опасный свидетель… И для Михайлова, и для путчистов… И пока эта пленка у вас, вы подвергаете себя очень и очень большой опасности… Эти стены не панацея… Раз здесь есть свои уши, как вы говорите, значит, найдутся и руки… Так, что думайте… Но помните – время работает против вас!
Сказав это, Кожухов неторопливо поднялся и отошел к окну. Достав сигарету, он щелкнул зажигалкой и жадно затянулся. Плешаков, оставшись понуро сидеть на табурете, посмотрел на грязный, истертый пол у себя под ногами, – надо было принимать решение… Неожиданно откуда-то из угла кабинета выбежал большой черный таракан. Подбежав к ботинку Плешакова, он зашевелил тонкими усиками, а затем резво припустился к противоположной стене и исчез там под облупившимся плинтусом… Отвратительное насекомое вдруг показалось Плешакову чем-то похожим на могильщика. Нахмурившись, он постарался отогнать от себя неприятное предчувствие и сосредоточиться на припрятанной пленке – эта пленка была его спасением, его индульгенцией, – отдавать ее просто так не было никакого смысла… Но, с другой стороны… И оставаться здесь, среди этих сырых стен, где в глубине подвала, как зловещий спрут дышал трупной плесенью коридор с глухой стеной, было глупо и страшно…
– Хорошо, Александр Василич… – произнес Плешаков, оборачиваясь к Кожухову. – Я скажу, где можно забрать эти документы, но только дай мне слово офицера, что ты вытащишь меня отсюда…
Кожухов, не отрывая взгляда от окна, сделал длинную затяжку. Выпустив в сторону струю густого, плотного дыма, сказал ровным голосом:
– Врать не буду, Юрий Алексеевич… Сделаю только то, что от меня зависит…
– Ладно… – окончательно сдался Плешаков. – Документы у меня в служебном автомобиле, под задним креслом, с правой стороны… Там есть ниша, в ней кассета и ключевая дискета… Но помни, Александр Василич, ты обещал – все, что от тебя зависит!
Кожухов едко усмехнулся.
– Все что от меня зависит? – переспросил он.
Подойдя к Плешакову, он наклонился, так что их лица почти касались, и посмотрел Плешакову прямо в глаза, – не отрываясь и не моргая, по-змеиному.
– А вот интересно… Что ж тогда, когда Бельцина сбить должны были, вы обо мне и о моей семье не подумали? А, Юрий Алексеевич? А я ведь тогда с ним в одном самолете летел…
Взгляд у Плешакова сразу стал жалким, словно бы скулящим. Кожухову стало противно и он с силой вдавил выпирающую с краю стола кнопку звонка. Дверь кабинета торопливо распахнулась и в помещении появился охранник. Кожухов, не говоря ни слова, вышел.
Плешаков отдал пленку Бельцину в тот же день. Смотрели ее у Бельцина в кремлевских апартаментах, в комнате отдыха. Сидели, развалившись в мягких кожаных креслах – тонкая кожа сидений едва слышно поскрипывала. Изображение на экране было не слишком контрастным, но даже в черно-белых тонах на экране была хорошо различима плешь Михайлова с его темным родимым пятном на темени, а главное звук на кассете оказался достаточно ясным, отчетливым – хороший, в общем, был звук, выразительный. Бельцин злорадно усмехнулся.
"Неудачник!" – брезгливо бросил он, едва видеозапись закончилась, а потом ещё прибавил, как будто Михайлов мог его услышать:
"А история неудачников не прощает… Вот так вот! Не справился – слазь!"
Он взял со стола пульт дистанционного управления и оборвал прыгающую на экране рябь – экран большого японского телевизора судорожно мигнул радужной кляксой и погас. Плешаков, поднимаясь с пышного кресла, спросил:
– Владимир Николаевич, а с Плешаковым что будем делать?
Бельцин недовольно насупился.
– Ничего… Они там будут хорошо смотреться вместе на одной лавке… В суде…
Кожухов тяжелым шагом подошел к видеомагнитофону и нажал кнопку на лицевой панели. Видеомагнитофон со скрежетом выплюнул длинную черную кассету. Постояв немного, Кожухов осторожно обернулся:
– Владимир Николаевич, может не нужно никакого процесса? Квалифицировать это как переворот будет трудно… Переворот означает смену власти… А власть у путчистов и так была… Михайлова никто же от власти насильно не отстранял, – его обязанности официально были возложены на Линаева… На время отпуска… Так, что по большому счету, им можно предъявить лишь превышение полномочий за введение несанкционированного чрезвычайного положения…
Бельцин удивленно замер, вскинул растерянные глаза на Кожухова, но потом (словно спохватившись) грозно нахмурился и угрюмо набычил седую голову. Взгляд сердитый, исподлобья, пиджак замялся крупными складками. Он вдруг напоминать большого, разгневанного носорога.
– Значит так! – произнес он тихо, но в его голосе легко угадывались плохо сдерживаемое раздражение. – Ты, я вижу, Александр Васильевич, уже забыл, как про подземный ход мне докладывал и про то, как меня сбить хотели, понимаешь! (Кулак его на столе угрожающе сжался.) А раз нет, запомни! Путчистами была предпринята попытка уничтожить демократию….
Кожухов хотел было напомнить президенту, что штурма никакого не было, но Бельцин в ярости гулко припечатал кулаком по столу:
– Все! Точка! Их осудят! А потом… Потом может быть я их помилую! Вот так! А ты не суйся, Александр Василич, куда тебя не просят… Не твоего ума это дело… Сделай мне копию, – кивнул он на кассету в руках у Кожухова. – И отправь сегодня Михайлову… Понял? А эту верни мне… Иди, иди… – и нетерпеливо махнул рукою.
Кожухов резко, на каблуках развернулся и направился к двери президентского кабинета. Но стоило ему выйти, как Бельцин расслабленно откинулся на кожаном кресле и в каком-то буйном, переплескивающимся через край восторге, подумал:
"Все! Теперь сам буду вершить историю! Осталось только с республиками договориться…"
В это время рядом с ним, на столике зазвонил телефон. Бельцин снял трубку.
– Владимир Николаевич… Звонит президент Белоруссии Сушкевич…– послышался в трубке голос секретаря. Бельцин довольно усмехнулся – "На ловца и зверь бежит!" – и плотнее прижал трубку к уху. Через секунду из телефона донесся радостный голос:
– Приветствую тебя, Владимир Николаевич! Хотел поинтересоваться, как там у тебя дела?
В памяти у Бельцина всплыл образ белорусского президента – большеголового, нескладно скроенного профессора филологии, добывшего себе славу и популярность пламенными речами на митингах. Бельцин снисходительно ухмыльнулся.
– Нормально, Павел Андреич! Нормально… У тебя как?
– Тоже ничего… Хорошо б, конечно, встретиться, обговорить, как будем жить дальше… А то, знаешь, Украина собралась у себя референдум о независимости проводить… Приехал бы… Поохотились бы вместе, отдохнули… А заодно обговорили промеж себя наши проблемы… Как? Владимир Николаевич?
Бельцин настороженно подался вперед, – пока все складывалось, как нельзя лучше.
– А Травчук приедет? – спросил он нетерпеливо.
– Он, сказал, приедет, если ты приедешь…
– Я приеду! – ответил Бельцин. – Передай ему, что я обязательно приеду…
Затем положил трубку и радостно потер ладони. Взяв с хрустальной вазы гроздь винограда, оторвал несколько крупных градин и отправил их себе в рот. Сладкий сок фонтанчиком брызнул во рту и Бельцин, сложив губы трубочкой, довольно захрустел, глядя на вид за окном. За окном тяжелыми хлопьями падал первый снег – робкий, мокрый, ненадежный. Бельцин выплюнул в мусорную корзину большие темные косточки и, обхватив мягкие подлокотники кресла, замер, – словно сидел на троне.
Через пару дней он вылетел в Белоруссию.
Матерый кабан вышел из чащи на опушку леса и остановился. Посреди небольшой поляны стояли ясли с кормом, но старого вожака насторожил запах. Запах человека. В сущности, этот запах ему был давно знаком. Он знал, что люди устраивают кормушки. К этим кормушкам он и его стадо приходит, когда под снегом становится трудно отыскать сочные, пузатые желуди. Так было всегда, сколько он себя помнит. Но сейчас старый кабан учуял запах чужого человека, а не тех, кто обычно загружает ясли. Кабан повел в сторону волосатым рылом и скосил глаза назад. Позади него нетерпеливо переминались с ноги на ногу несколько молодых секачей, за которыми плотной стайкой жались свиньи с полосатым молодняком. Молодые кабаны с нетерпением щетинили мохнатые загривки и играли мускулами под жесткой темной шерстью. Когда-нибудь один из них нанесет вожаку смертельный удар своими остро отточенными клыками и займет его место в стае, но пока что они еще слишком молоды, очень неопытны и слишком нетерпеливы, чтобы кто-нибудь из них мог противопоставить что-то серьезное его силе и опыту. Поэтому единственно, что они могут, так это показывать пренебрежение к осторожности вожака.
![Андрэ Нортон - Повелитель зверей [Мастер зверей, Властелин чудовищ, Повелитель животных]](/uploads/posts/books/103606/103606.jpg)