Морли Каллаган - Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу
— Мужская рубашка?
— Ага. Ее принес стюард.
— Вот что! А я как раз думал, откуда у нее эта рубашка. Ну, а то, чего ей больше всего не хватает?
— Вы про что, сэр?
— Про губную помаду.
— Попробую вытрясти губную помаду из Хендерсона.
— А, за неимением лучшего заимствует у девушек губную помаду! Трофеи! Я с ним поговорю.
На следующий день после полудня, когда он раздумывал, не выпить ли кофе, из машинного отделения на палубу поднялась компания кочегаров. Обычно кочегары держались особняком. Вечером они выбегали из машинного отделения, ели, возвращались к себе и засыпали. Но на этот раз они медленно подошли к поручням и остались стоять, глядя на море. Они всегда первыми чувствовали приближение опасности. Пока он смотрел на них, на палубе с обычным своим неприятно озабоченным видом появился Чоун.
— Видите — кочегары, мистер Чоун. Поглядите на них.
— А зачем, сэр?
— Обычно они себя так не ведут. Возможно, они что-то предчувствуют, мистер Чоун.
— А… Я кое-что и сам замечаю, — сказал Чоун. — Интересно. Очень интересно. Теперь все ходят точно кошки. Кругом тихо, спокойно, и все до одного точно крадутся куда-то. — Он широко улыбнулся. — Скоро и я начну ходить крадучись. Сколько еще дней до берега, сэр?
— Ну, мы же все время меняем курс.
— Три? Четыре?
— Возможно, и больше.
— Сейчас, сэр, прошу прощения, стюард должен принести мисс Биксби в лазарет чаю и сухариков. Она в каком-то напряжении. Как и остальные вокруг. Вот я и подумал, если вы сейчас свободны, ее бы очень подбодрило… вернуло бы все на свои места… если бы вы выпили с ней чаю, то есть с нами.
Его медлительная, чуть вычурная манера говорить словно бы придавала особое достоинство его заботам о Джине. Странные голубые глаза, перехватившие и удержавшие его взгляд, говорили о чем-то достойном и благородном. Его рыжая борода заметно отросла.
— Да, конечно, я с удовольствием выпью чашку-другую, — сказал он и пошел с Чоуном в лазарет. Она сидела там и, несомненно, обрадовалась.
— Спасибо за помаду, лейтенант, — сказала она. — Видите, я ею уже воспользовалась. — И с нервным смешком добавила слишком уж оживленно: — Стюард обещал принести большой чайник. Но как же мы тут все усядемся?
— На полу, — сказал он и сел, скрестив ноги, на коврике, закрывавшем стальные плиты. — Мы с мистером Чоуном вот так. А вы на койке. Вот и отлично. Так и устроимся. — Всего в двух шагах от него покачивалась ее босая нога. Покачивалась в солнечном луче.
— Очень уютно, — сказал Чоун, с довольной усмешкой усаживаясь поудобнее.
Стюард принес на подносе чайник с заваркой, кипяток, чашки и сухарики. Он поставил поднос на привинченную к полу тумбочку возле койки, и Джина начала чинно разливать чай.
— Наш стюард прекрасно заваривает чай, вы согласны? — спросил он. — Сахару, пожалуйста, совсем немного, мисс Биксби.
— Вы правда любите чай, сэр? — спросил Чоун.
— У нас дома, когда я был маленьким, мы всегда пили чай, — сказал он. — Еще, пожалуйста, чуточку кипятка.
Хотя они были затеряны в Атлантическом океане, она наливала, словно светская дама на званом чаепитии.
— Меня удивляет, каким образом такой человек, как] вы, настолько легко вошел в роль военного моряка, — сказала она. — Как вам это удалось?
— Просто старался хорошо выполнять свои обязанности.
— А все-таки?
— Нет, именно этот незабвенный совет дал мне отец. Он был врачом.
— Хорошо выполнять свои обязанности, — повторила она. — А когда же вы сядете и скажете: «Теперь уже нет обязанностей, которые надо выполнять хорошо. Теперь я добился, чего хотел»?
— Вероятно, когда окажусь в единственном правильном месте.
— И это единственное правильное место — Юкатан?
Словно не имело ни малейшего значения, что Чоун не поймет, о чем они говорят; он был необразованным тупицей, он был Рыжим Чоуном, подручным профессионального игрока. Однако Чоун кивнул и ухмыльнулся. Опираясь на огромные ладони, он откинулся, вытянул ноги и скрестил их.
Вспомнила ли она его рассказ о девушке майя? Что хочет узнать она о тех ночах в майяской деревне? Или она старается представить себе, каким он был тогда, услышать, как он говорил с той девушкой? Он начал рассказывать про забытый колодец, почти полный черепами — черепами принесенных в жертву: жертвоприношения, громоздящиеся одно на другое. Он задумался тогда о страшной потребности жертвоприношений. Ее безмолвное удивление и напряженный интерес в ее глазах незаметно заставили его забыть, что они находятся на просторах Северной Атлантики. Не слышал он и голосов матросов, проходивших мимо лазарета. Не замечал он и того, как Чоун, полностью расслабившись, поглядывал то на него, то на ее изменившееся лицо. Казалось, что она где-то далеко-далеко и совсем одна. Он спросил себя, почему это так, и замолчал, переводя дыхание.
— Я бы хотела поехать в Юкатан, — сказала она мечтательно. — Я бы хотела быть там с вами в то время. — Она задумчиво кивнула и наклонилась к нему. Большой палец ее правой руки поглаживал остальные пальцы, и ему почудилось, что они касаются его кожи. Ее задумчивые глаза опустились, они смотрели теперь на ее босую ногу, и когда он взглянул на эту босую ступню, на обнаженную лодыжку, в его воображении вдруг возникло все ее нагое тело, которое он видел здесь, на койке. Он искал выхода из своего желания, но пока ему оставались только слова.
— Там был город, который назывался Тулан, — сказал он. — Один из волшебных городов, город света. На протяжении темной цепи истории есть такие звенья света. Звенья теплого света.
Она слушала как завороженная, и он ощутил, что притягивает ее к себе, почти ощутил ее прикосновение, а он ведь только произносил слова, в которых даже не было чувственности. Никогда прежде он не делал ничего подобного ни с одной женщиной.
— Скажите мне… скажите мне… да, это так, именно так. Да, так, — сказала она тихо, не спуская с него глаз, пока он рассказывал. А потом она заколебалась, словно боясь сказать что-то, чего она не хотела говорить. — Этот город. Этот толтекский город, Тулан, — сказала она неожиданно. — Я хотела бы, чтобы меня назвали Тулан. Почему меня не назвали Тулан? — И он почувствовал, как она борется с собой, или, может быть, с Чоуном, или со своим отцом, а затем ее глаза стали морем, стали джунглями, и он почувствовал, что стремительно уносится с ней куда-то.
— Я все еще тут, — сказал Чоун невозмутимо.
— Что? Ах да.
— А чем плохо ее имя — Джина? — спросил Чоун.
— Да, конечно, — сказал он невпопад. То, что происходило между ним и Джиной, было бесстыдно очевидным, и Айре хотелось сказать что-нибудь, чтобы ей стало легче. Но она смотрела на Чоуна, а потом снова взглянула на него, почти исподтишка, как будто выдала себя и испугалась.
— Ты хотел бы поехать в Юкатан, верно, Джетро? — сказала она, кладя ладонь на плечо Чоуна.
— Пожалуй, нет, — сказал Чоун. — Я про Юкатан ничего не знаю. — И он продолжал лежать, удобно растянувшись на полу. Хотя он похлопывал Джину по руке, его глаза были по-прежнему полны насмешливого, снисходительного одобрения.
— Как хотите, мистер Чоун, — сказал он и растерянно поднялся на ноги.
— Во всяком случае, это очень интересно. Очень интересно, — сказал Чоун. — Верно, Джина? — добавил он, словно признавая, что ей нужно так или иначе отвлечься от грозящей им опасности.
— Вы увлекательно рассказываете, сэр, — сказал Чоун.
— Благодарю, — ответил он коротко. До них донеслись голоса проходивших мимо матросов.
— Чушь собачья.
— А пошел ты!
— Я говорю, чушь собачья.
— Да пошел ты!
А глаза Джины что-то говорили ему…
— Мне надо идти, — сказал он. — Было очень приятно. Благодарю вас. — И он ушел. Чоун — нет, это что-то невероятное. «Сумасшедший сукин сын, — сказал он себе. — Даже не из нашего времени. Прямо из какого-то старого ковбойского фильма». Это было забавно. Чоун — киногерой, едущий в дилижансе с молодой красавицей через дикий край, где полным-полно индейцев. Разбойники сожгли дилижанс, но их подобрал другой, и вновь они едут в окружении врагов, но он вполне доволен, если почтительный кондуктор дилижанса немного развлек мисс Биксби.
14Туман, надвигавшийся узкими курчавыми грядами, завивался вокруг, точно дым из тысячи труб, а там, где он расходился, появлялись полированные эбеновые полосы — дорожки, уводящие в скрытый мир дымчатых теней. Эти манящие, твердые, влажные дорожки на мгновение озарялись неясным холодным светом, и на одной из них он увидел ее, услышал в тумане дружелюбные голоса: «Здравствуйте, мисс Биксби!», «Эй, погодите минутку, а?», и увидел, как с ней соприкоснулась сначала одна тень, а потом другая. А на верхнем мостике Боузли, впередсмотрящий по левому борту, словно бы следил за морем, но косился на эти дорожки в тумане на палубе, пока не увидел мисс Биксби. Теперь она была одна и сидела на бухте каната возле рельсов для глубинных бомб, упершись локтем в колено, положив подбородок на ладонь, а корабль кренился, зарывался носом, и гребни волн плясали вокруг нее в беспокойном, жадном, ласковом движении. Когда он возник рядом с ней, она сказала:
