Владимир Мальцев - О том, что сильнее нас
Гипноз. Примерно таким у меня сложился первый вариант ответа на всё сразу. Но наличие у Миши таланта гипнотизёра — как бы ни из чего не вытекало. Если бы такой талант был — были бы и профессия, и высокооплачиваемая работа. В особенности при его полной беспринципности. Вариант гипноза с помощью винта – на сей раз отпадал. Я много выяснил про винт, и то, как Ленка разговаривала, как выражала свои мысли, отвергало вероятность того, что разговор вёлся на дозе. Что угодно, когда угодно, но этот разговор — нет.
Второй вариант подразумевал, что Ленка уже привыкла к обстановке лжи, трусости и подлости и теперь сама в полной мере такая. Во многом — на то было похоже. Но отдельные фразы, отдельные реплики — не давали принять эту гипотезу в безусловном порядке. Почему-то больше всего против этой гипотезы работали несколько фраз, вырвавшихся случайно. Из которых следовало, что Ленка чуть ли не ежедневно просматривает в Интернете все мои новые фотографии. Не просто смотрит. Запоминает. Вот даже тогда, с Никой, — за секунду опознать через дверной глазок по единственной карточке двухмесячной давности, с другой причёской… Так ведь и не просто смотрит и запоминает. Внимательно читает все комментарии, которые написали к карточкам самые разные люди. И ведь тоже запоминает… Да на самом деле и то, что Ленка ни в письме, ни в разговоре слова против новеллы не высказала, только оправдания, — тоже ведь показательно. По большому счёту новелла ведь была изрядным свинством с моей стороны в её адрес. Ни убрать не попросила, ни вырезать не попросила ни одного эпизода… Наоборот — сказала, что перечитывала раза четыре и ещё собирается.
* * *В общем — спустя неделю после разговора я решил своё обещание нарушить и одно-единственное письмо всё же написать. Большое. Имея в виду второй вариант, но допуская пути отхода. Расписал этот второй вариант. Не стесняясь в выражениях. На протяжении целой страницы, фигурально выражаясь, мешал Ленку с навозом. Подвёл к логичному выводу, что раз уж она всякий раз, соприкоснувшись хоть со мной, хоть с воспоминаниями, немедленно предаёт и продаёт очередной кусок той памяти, — сейчас если чего и осталось, то уже мало, а если после этого письма продаст ещё кусок, не останется и вовсе ничего. Отсюда — вердикт. Если Ленка сорвётся, не дожидаясь, пока улягутся и устаканятся последние события, — помогать буду в полном объёме и с радостью. А если дождётся, на что я давал месяц, и сорвётся только потом — дальнейшая помощь будет чисто номинальной: только по прямой просьбе, только вещественная и конкретная, только в рамках, безо всякой собственной инициативы. Более того — каждое Ленкино слово будет изучаться под микроскопом. И при наличии подозрения на малейшую ложь, на малейшую недомолвку — помощь будет прекращена полностью. Ещё более того. В этом случае я не приму сам её звонка или визита, а увижу где на улице — перейду на другую сторону. У нас есть общий друг Лёша. Я ему доверяю. Пусть к нему и обращается. Простейшие вещи и пути для оказания Ленке помощи, вплоть до той конной базы, я отдам ему. Если этого будет достаточно — предпочту, чтобы он меня и в известность не ставил. Если нет — пусть он обратится ко мне и объяснит, почему, на его взгляд, необходимо моё прямое участие. Гм. Это здесь оно всё так кратко, а на самом деле писулька получилась страницы на три. В целом сводящаяся к тому, что оставляется одна лазейка, и та узкая-узкая. Причём только для вещественного. А что до восстановления уважения или доверия, так оно теоретически-то также возможно, но требует гораздо больших сил и гораздо большего времени, и это уже совсем иная тема, про которую, пока не на свободе, речь не может идти в принципе.
Я уже готов был отправлять письмо, перечитал его трижды, дал прочитать Нике, по её совету ослабил ядовитость пары фраз, залез в Интернет, открыл почту, и… И там лежала записка от Ленки. Что она собралась-таки сходить на выставку, завтра там будет, что она хочет туда отвезти свою единственную близкую подругу, которая из Питера, но сейчас у неё в гостях… И хочет попросить, чтобы меня там не было.
Хорошо. Раз так — с письмом подождём. Если она собирается подруге показать — ещё лучше. Есть шанс, что она с подругой, не ограничившись показом, ещё и поговорит и даже посоветуется… Хотя — откуда у неё питерские подруги, да ещё лучшие? Сроду не было. Да и в Питер за последние немало лет она только пару раз с Мишей к его родственникам ездила. Значит — из его круга? Или? Да и вообще питерский народ — странный. Как и сам город. Город, в котором что ни улица, то проспект, а что ни подъезд, то парадное. Не люблю Питер. Ладно, увидим. Сейчас же — надо отменять обе запланированные на выставке сегодняшние встречи.
Оказавшись на выставке через пару дней я, конечно, не удержался от того, чтобы опросить бабушек-хранительниц, одна из которых всегда находится в зале. Бабушки — народ наблюдательный. А меня очень интересовало, была ли Ленка, на что была похожа, долго ли бродила, с подружкой ли — был ли у них трёп или молчали, пошли ли они потом на выход или же в кафе, продолжать разговор… Ленку бабушки не заметили, хотя обе, когда я им фотографии, на стенках висящие, показал, начали клясться, что заметили бы обязательно. Гм. Обдумывая, что бы это значило, я механически полез пролистать гостевую книгу за последние дни. Ленкина запись там оказалась. Как ни странно. Вот уж не ожидал. Хм. Книгу — отложил. Начал расспрашивать бабушек тщательнее. Заметил систему. Похоже, что они обращали внимание на одиночных посетителей только если те вели себя очень уж неадекватно или выделялись особо экзотической внешностью. А вот тех, кто вдвоём, замечали всех. А если двое разговаривали — то и в мельчайших деталях. Понятно. Значит, подружки не было, подружка предлогом была. Взял книгу опять. Бабушки продолжали свой рассказ. Вдруг в их описаниях проскочило нечто знакомое. Ну-ка, ну-ка, а вот такие жесты были? Были. Ясно. Сашка со своим новым кавалером. Вот сюрприз так сюрприз! Так, а это что такое? Абсолютно бессмысленная запись с основательно поносной руганью… Неужели? А вот такого-то — не было часом? Был… Перед самым закрытием, собственно — последний посетитель в тот день. Минут через пятнадцать после предпоследнего. Один был. Быстро пробежался, а потом черкнул что-то в книге, мы пока не прочли.
Придя домой, первое, что я сделал, — достал то неотправленное Ленке письмо. Мало-мало даже дописал, теперь оно было намного крепче, ехиднее и даже злее. Объяснил, что хотел отправить вот это вот, далее нетронутый полный текст, а теперь вижу, что мало, и вот тебе ещё и постскриптум. В постскриптуме же — выдал ещё одну страницу самой поганой ругани, на которую был способен. Нет, без матюгов, на матюги никто не обижается, — самая поганая руготня, она без единого крепкого слова бывает. Добавил, что раз у неё столь мощный комплекс вины, что он её там и держит, — так пусть хоть не подличает, а разозлится как следует. Лучше всего — до ненависти. Не может на себя, не может на этого ублюдка — так пусть хоть на меня. Пусть это письмо предлогом будет. С удовольствием. Но вот то, что эта мразь притащилась ко мне на выставку на её хвосте, воспользовавшись полученной у неё информацией, что меня там нет, — та самая последняя капля. Тот самый последний проданный кусок всего, что было. Хватит. А ещё — если Миша вдругорядь начнёт гадить в мой адрес, словит очень крепко. И отправил.
Через два дня та запись в гостевой на выставке исчезла. Кто-то вырвал страницу, да так ловко, что бабушки-хранительницы умудрились этого не заметить.
Позвонил Лёше. Рассказал, что к чему, передал бразды управления ситуацией. Попросил, тем не менее, Ленке периодически звонить, а возможно, и приглашать куда-либо в поездки. Мне рассказывать только то, что сам считает необходимым, не более. По-моему, он на этом подумал, что у меня совсем колпак поехал.
* * *А всё равно, несмотря ни на что, поверить в то, что Ленка превратилась именно в это, я не мог. Что-то было двойственное во всех разговорах с ней. Что-то было двойственное и во всех её действиях. Дальнее отслеживание ситуации необходимо было продолжать, но единственное, что можно было делать, — это, если вдруг замечу существенные признаки изменения, звонить Лёше и просить ускорить очередной его звонок Ленке.
А он — звонил. Раз в пару недель. Приглашая в очередную вылазку в катакомбы. Каждый раз Ленка отвечала, что в этот раз не может, но просила обязательно продолжать приглашать. Больше ничего особого не происходило. Даже её Миша практически никак и нигде не обозначался. Его всё же взяло на работу какое-то микроскопическое новостное агентство, снабжающее совсем уж бульварную прессу позавчерашними новостями и «эксклюзивными» комментариями на непонятные темы никому не известных политиков и учёных, с гонораром в один доллар за один эксклюзив. Так — тянулось до апреля.
