Марина Козлова - Бедный маленький мир
– Теперь их канонизируют, – мрачно заметил Милош.
– Э, нет, – вдруг засмеялась Витка. – Плохо ты знаешь церковное начальство, о какой бы конфессии ни шла речь. Их, скорее, анафеме предадут. Ну, или просто сделают вид, что их не было никогда. Церкви они неудобны, мягко говоря. Католичка Иванна, баронесса Эккерт, она же философ и солдат МЧС, и композитор из маленькой балканской страны, православный человек Давор Тодорович организовали современному христианству непрерывную головную боль. Сами того не желая.
* * *И тогда Иванна услышала смех.
Она медленно, с неожиданным страхом, обернулась и увидела двух девочек – маленьких, полуголых, в каком-то линялом тряпье на худеньких коричневых бедрах. У них были немного плоские лица, но не монголоидные – эта была какая-то незнакомая ей, но, впрочем, вполне человеческая антропология. Девочки смеялись, толкались, что-то кричали друг другу и строили рожицы. Дети как дети. Иванна сделала к ним несколько шагов, и они отбежали на безопасное расстояние. Иванна присела на корточки.
– Не бойтесь, – сказала она. – Идите сюда.
Из тумана вышел и встал за девочками высокий человек в чем-то темном, длинном, одновременно похожем на тунику, бурнус и японскую юкату. Одежда болталась на его худом теле, как на вешалке, и что-то не то у него было с лицом. Что-то очень странное.
Человек отодвинул детей, жестом велел оставаться им на месте и пошел навстречу Иванне. И когда он приблизился, она замерла, почувствовав себя, как во сне, когда надо бежать изо всех сил, но не слушаются ноги. Нижней половины лица у него не было – вообще.
– Соль-вода, – неожиданно для себя прошептала Иванна и провела рукой перед собой.
Так они с Петькой в детстве отгоняли ос. Надо было много раз подряд повторять быстро «соль-вода-соль-вода-соль-вода» – и оса улетала.
– Соль-вода, соль-вода, – повторяла она, а человек приближался.
Иванна увидела серо-розовую шевелящуюся гортань, услышала сухой булькающий звук (с таким звуком остатки воды из раковины стекают в трубу) и потеряла сознание.
Горький вкус… Она понимает, что ей в рот вливают какую-то горькую жидкость. Жидкость течет по щекам, стекает на шею. Кто-то берет ее подбородок сухой шершавой рукой и придерживает его – наверное, чтобы жидкость не проливалась. Иванна делает глоток, и в груди разливается горячее озеро – как будто она только что сделала глоток водки. Она слышит булькающий звук, открывает глаза и видит человека, нижняя часть лица которого завязана бурым платком. По этому звуку и по странным желтым глазам понимает, что это тот самый человек, человек-без-лица. Человек вдруг гладит и похлопывает ее по руке, как бы пытаясь обратить на себя ее внимание, а потом резким движением поднимает вверх свою хламидку. И Иванна видит, что это женщина. Тело у нее худое, грудь плоская и высохшая, на теле кое-где пятна – то ли следы от ожогов, то ли старая экзема. Иванна думает, что ее лицо такое от какой-то болезни типа лепры, проказы. Или, может быть, какой-то зверь напал на нее. И еще думает, что женщина, наверное, мама девочек.
Иванна показывает на свое лицо, затем – на ее лицо. Женщина кивает и вытягивает длинную коричневую руку куда-то в сторону. Иванна следит за ее рукой и видит, что там, куда она показывает, на круглой железной пластине горит небольшой костер, и девочки сидят рядом с ним, прижавшись друг к другу, как два худеньких зимних воробья. Огонь, понимает Иванна. Женщина, держа руку по направлению к костру, вдруг резко поднимает ее кверху.
Большой огонь.
У Иванны в глазах плавают желтые пятна, горькая жидкость горячо просачивается в кровь, и она засыпает.
* * *А если бы она не пошла в магазин за оливковым маслом и шампиньонами?
Этот вопрос после возвращался к Витке с регулярностью курьерского поезда. Если бы не пошла? Если бы да кабы. Пошла же. Потому что ей так захотелось сырых шампиньонов с ложкой масла холодного отжима, да с черным перчиком, что мочи не было терпеть. Вот и постаралась ради такого дела преодолеть свою апатию и социофобию, влезла в джинсы (равнодушно отметила, что успела растолстеть, лежа на диване), сунула ноги в растоптанные кожаные вьетнамки и даже тщательно расчесалась перед зеркалом в прихожей (равнодушно отметила, что волосы лезут, наверное, авитаминоз).
А если бы не пошла?
Масла оливкового в супермаркете было – завались, и Витка некоторое время решала проблему выбора, да так и не решила. Купила практичную зеленую бутыль с ручкой сбоку, килограмм тугих кремовых шампиньонов изумительной красоты и свежести, а также (плевать, все умрем) плитку горького шоколада.
А сигареты забыла.
Вспомнила о них уже на выходе, перед раздвижной дверью, и долго стояла, с тоской глядя на очереди к кассам. Дверь перед ней то разъезжалась, то съезжалась, наконец сошла с ума и застряла на полпути. Витка поняла, что у нее нет сил снова становиться в хвост очереди. И заодно поняла, что не хочет иметь ничего общего с миром общества потребления и готова бросить жрать, пить и курить, только бы не входить в смрадные чрева города, где даже куры-гриль еще на вертеле переживают период полураспада. Попутно подумала, что внешний вид супермаркетов отражает начальный этап эволюции органических соединений, в то время как финальный этап стартует в районе канализационного коллектора.
И отправилась за сигаретами в ларек.
Рядом с сигаретным окошком, у прилавка белого фургончика «Форнетти», в дупель пьяная беременная девушка вдохновенно морочила голову продавщице, заказывая то «по сто грамм с сыром и курицей и двести с ветчиной», то «лучше вот эту кругленькую фигню двести – двести пятьдесят». Она постоянно меняла указания, и от нее одуряющее несло сложным перегаром. Витка, сжимая в руке пачку «Мальборо», со смутной рефлексией наблюдала за этой сценой.
– Тетя, – раздалось откуда-то снизу, и ее дернули за край футболки, – купите мне булочку.
Рядом стоял чумазый цыганский ребятенок женского полу. И рука была грязная и даже на вид липкая, и волосы. Из-под тусклой спутанной челки на Витку смотрели черные глаза наглой попрошайки.
– Ой, – тихо сказала девочка. – Ой, это ты?
Та-ак, а если бы она не пошла в магазин?
– Мэри! – Витка схватила девочку за плечи и оттащила в сторону. – Мэри, это я.
«И я свинья», – возникла тут же в голове отточенная формулировка.
Не то чтобы она забыла о них. Не то чтобы… Но ей самой было так плохо, так плохо, «шо просто кранты», – как на украинский манер полюбил последнее время говорить Милош, посетивший город Киев на предмет участия в международных филологических чтениях имени Потебни.
Мэри была грязная, тощая и отчаянно голодная. Голод светился у нее в глазах и выпирал ключицами. Витка поставила на асфальт пакет с маслом и шампиньонами и села перед девочкой на корточки.
– Мэри, что случилось? – спросила.
А случилось вот что: папу забрали какие-то люди. Одного из них Мэри видела – он приходил к ним домой «по работе».
– Только он был не наш, – пояснила Мэри с набитым ртом. Она один за другим заталкивала в рот пирожки «Форнетти» и еле поспевала за длинноногой Виткой, которая крепко держала ее за руку и стремительно тащила вперед.
– Дома расскажешь, – оборвала она рассказ девочки. – Нельзя одновременно жевать и говорить.
– Дома нет, – горестно сказала Мэри и остановилась. – Хозяйка квартиры выгнала меня. И кричала: «Понаехали тут!»
– А как же, – пробормотала Витка, – естественно. Но мы идем ко мне домой. Ко мне, а не к тебе. Ты будешь у меня жить.
Уже в ванной, когда у Мэри только голова выглядывала из высокой пены, Витка разрешила ей продолжать.
– Ну я и говорю, – начала обстоятельная Мэри, – он был не наш.
– Не азербайджанец? – догадалась Витка.
– Да, да. Он еще сказал: вас, азеров, надо мочить в сортире, как говорит наш президент.
– Ну, наш президент имел в виду… Ладно. Какая разница, кто он был. И что?
– А потом они пришли еще раз, когда папы дома не было. Все перерыли, раскидали, как свиньи, и ушли. И сказали, что если я буду… буду… выкать?
– Вякать, вероятно.
– Да, если я буду вякать, то они меня… Витта, ну, я не могу такие слова говорить.
Витка села на край ванны и закрыла лицо руками. Но слезы все равно протекали сквозь пальцы и падали ей на колени.
– Ты не плачь, – тоненько попросила Мэри, вытащила из пены мокрую и уже розовую руку и стала неловко гладить Витку по спине. – Не плачь, Виточка, они мне ничего не сделали. Но я теперь боюсь. А папа тогда с работы так и не вернулся. Они, я так думаю, забрали его. Тот мужик еще в первый раз требовал у него денег. А у папы не было.
Витка узнала много чего. Что папа Ильгам с одним «старым мужчиной» хотел купить шиномонтаж и сказал Мэри: «Теперь у нас все будет хорошо, я запишу тебя на плавание и на бальные танцы» (Витка кормила Мэри яичницей с ветчиной и зеленым горошком). Что потом «старый мужчина» куда-то делся, а папа даже пил водку и «почти плакал, Виточка, но ведь папы не плачут вообще-то» (Витка укрывала душистую Мэри махровой простыней и сверху пледом, пристраивала ей под голову еще одну подушку, маленькую). Что она не пошла к своим, потому что знакомых не осталось – Наиру побил и выгнал любовник (Мэри так и сказала «любовник») и та уехала куда-то, может, даже и домой, в город Закаталы. А к незнакомым «своим» девочка пойти побоялась. Мало ли что. Да и ехать надо было куда-то в район Черкизовского рынка или, например, к Теплому Стану, а она даже не знает, где это.
