Мигел Соуза Тавареш - Экватор
«Энн,
Ты сказала, что, если я тебя люблю, я должен бороться за тебя. Я люблю тебя, и отчаянно хочу видеть тебя сейчас, и далее, на протяжении всей моей жизни. Я знаю и понимаю, почему ты не отправишься со мной на ближайшем пароходе. Но мне очень важно знать, сядешь ли ты со мной на мой последний пароход, тот, что увезет меня отсюда в другую жизнь, которая будет иметь смысл только, если я проживу ее вместе с тобой. Зная, что ты это сделаешь, дальше я буду готов принять все, что бы ты ни сказала. Мы можем продолжать встречаться во имя того времени, когда перейдем к отношениям, которые не надо будет скрывать от других. Или же я перестану встречаться с тобой — во имя будущего, лучшего, чем это наполненное страданиями настоящее, — до того дня, когда ты, наконец, сядешь со мной на пароход. Решение за тобой».
Он доверил записку Себаштьяну, коротко приказав передать ее из рук в руки. Ответ пришел на следующий день. Себаштьян получил его от ее служанки:
«Дорогой Луиш,
Я тоже до отчаянья хочу видеть тебя, каждый день, каждую ночь, и даже во сне нет мне покоя от этого. Мне очень хотелось бы сказать „иди ко мне“ или „не подходи ко мне“, но я не чувствую себя в состоянии сказать ни того, ни другого. Единственное, чего бы мне горячо хотелось — это мира, мира и взвешенности в принятии решений, которые уже нельзя будет исправить, отыграть назад, потому что сделанный выбор окажется единственно возможным. Но такое решение суждено принимать не мне. Или не так: я не могу и не хочу принимать его. Поэтому я и сказала, что могу однажды оставить своего мужа, но бросить его я не смогу. Эти две вещи для меня совершенно разные, и разница эта является той моральной основой, без которой я бы не смогла начать с тобой все сызнова. В связи с этим я также сказала, что именно тебе придется бороться за меня, хотя я не могу тебе ни что-либо советовать, ни гарантировать, что, в конце концов, уплыву с тобой на одном пароходе, пусть даже и на том, на последнем. Я понимаю, что этим не поможешь и не дашь тебе ту надежду, которая убедит тебя бороться за меня. Но, поверь, все это — отражение моей собственной растерянности, смешанных чувств и утраты ориентиров. Это то состояние, в котором я живу, и, наверное, в конечном счете, меня ожидает лишь полное поражение и крах. Прости меня, мой дорогой, если это всё, чем я могу тебе помочь. Я всегда любила тебя и люблю, всем своим рассудком, не только страстью. И это, по крайней мере, является настоящим, тем, что существует и способно сопротивляться».
* * *С началом очередного сезона дождей Луиш-Бернарду вдруг заскучал по своим поездкам в горы, на вырубки. Ему снова захотелось увидеть джунгли, услышать, как по ночам с гор текут ручьи, почувствовать запах напитанного влагой леса и искупаться в пугающем своей темной водой озере, вдруг образовавшемся посреди деревьев. Его тянуло в это царство поющих птиц и прокладывающих свой извилистый путь змей, наводивших ужас на лошадей, отчего их гладкая шерсть топорщилась, пронизывая страхом каждый волосок. Он хотел опять проехаться верхом по здешним узким, едва пропускавшим лошадь тропам, пробираясь сквозь ветви деревьев, которые хлещут всадника по лицу, будто приветствуют его возвращение в этот темный и таинственный мир. За ним разливались поля и просторы с разводившимися здесь под вечер кострами, запахами разложенного для сушки какао, жареного кофе и питающих собой печи поленьев из свежеспиленных деревьев. И он вернулся туда, истосковавшись по африканским ароматам, зная, что уже никогда, ни на один день в жизни, они не оставят его, где бы он ни находился. Его взору вновь открылась безупречная геометрия построек, домов, крытых родной португальской черепицей, с белыми известковыми стенами, погруженными в коричневую влажную землю. Он ходил по их скрипящим истертым половицам, слушал по вечерам пение негров, возвращавшихся в свои соломенные хижины после построения, ужинал в Большом доме с розовой посудой из Сакавена, с расшитыми полотенцами из Каштелу Бранку и пил бренди на веранде, окруженный невероятными звуками ночного леса, который начинался прямо тут же, за углом.
Так он посетил несколько хозяйств, где был встречен по-разному — то с удивлением, то с подозрением, а то и с плохо скрываемой враждебностью. В один из дней, сам даже не зная почему, Луиш-Бернарду решил нанести повторный визит на «Нова Эшперанса», никого об этом не предупредив. Как и в прошлый свой приезд, он прибыл туда поздним утром и сразу же встретился с Марией-Аугуштой. Он застал ее за работой на конюшне, где она помогала подковывать лошадь. Обернувшись и увидев его стоящим около входа, она слегка испугалась. Лицо его было потным, раскрасневшимся от жары и от проделанного пути, волосы растрепаны. Судя по всему, ей было неприятно либо неловко встретиться с ним при таких обстоятельствах.
— Луиш-Бернарду, какими судьбами?
— Навещаю хозяйства, и вот забрел к вам. Однако, помня содержание нашего последнего разговора, вполне готов согласиться, что, возможно, я здесь некстати. Одно ваше слово, и я тут же уеду.
Мария-Аугушта с любопытством посмотрела на него. Было похоже, что она старается догадаться, что же, на самом деле, привело его сюда. Судя по тому, что выражение ее лица вскоре потеряло напряженность, она посчитала, что догадалась.
— Нет, нет. Оставайтесь обедать, я буду очень рада.
Как и в первый раз, она приняла его так, будто бы ждала его приезда, на ходу сымпровизировав обед, напомнивший ему достойный и без лишних претензий прием, который ему не раз оказывали где-нибудь на ферме на севере Португалии. Во второй половине дня они опять проехались по выстроившимся длинными рядами посадкам и посетили самые горячие рабочие участки. Потом вернулись домой, где Луиш-Бернарду согласился на предложение принять ванну, переодеться и остаться на ужин. Мария-Аугушта, надо сказать, не стала специально для него переодеваться и прихорашиваться. Она ограничилась лишь тем, что накрыла стол, с хорошим ужином и потом с хорошим портвейном, и вела застольную беседу, пока ее надсмотрщик, сеньор Албану, долго и враждебно молчал. Когда тот удалился, они снова остались на веранде одни. Луиш-Бернарду никуда не торопился, чувствовал себя комфортно, однако при этом было заметно (она заметила), что выглядел он, как никогда одиноким и неприкаянным. Он вызывал сочувствие и сострадание, однако она не собиралась во второй раз попасть в ту же самую ловушку. И поэтому спросила его, с некоторой иронией:
— Ну, и как же, сеньор губернатор, обстоят эти ваши любовные дела?
— А как ваши дела, Мария-Аугушта?
Она засмеялась. Ее смех, как и все ее естество, казался честным и открытым. Как у человека, который никому ничем не обязан:
— Ах, мои любовные дела вряд ли станут когда-нибудь новостью или поводом для разговоров!
Луиш-Бернарду посмотрел на нее так, будто видел ее впервые. Взгляд его был предельно трезвым, раздевающим, оценивающим. Взгляд самца, однако в то же самое время, — и это больше всего раздражало ее, — это был обыкновенный потерявшийся в лесу мальчишка.
— Вам это должно быть на руку, Мария-Аугушта. Именно поэтому, а, может быть, потому, что теперь между нами нет особых секретов, я осмелюсь спросить вас о том, о чем в обычных обстоятельствах никогда бы не спросил: могу ли я остаться и провести с вами ночь?
Мария-Аугушта рассмеялась, немного натужно. Однако при этом грудь ее (он это отметил) слегка приподнялась над краем корсажа. Он тут же вспомнил эту большую, тяжело дышащую, предложенную ему во всей своей прелести грудь и отчаянно захотел, чтобы она не гнала его сейчас прочь. Он захотел, чтобы она приласкала его, как тогда, прижав его голову к своей груди, охваченная глухим страстным желанием, подавляя собственный крик, и заставила бы его забыть всё, всё вокруг, даже несравненное и незабываемое тело Энн.
— Ах, мой бедный Луиш-Бернарду, что же сделала с вами эта англичанка? Позабавилась, а теперь вернулась к мужу? Старая, как мир история! Значит, вы хотите, чтобы я помогла вам стереть ваши воспоминания? Договор вполне справедливый: вы удовлетворяете мое желание, а я даю вам обезболивающее от тоски. За кого же вы меня принимаете — за ту, что заменит вам эту вашу замужнюю любовницу губернатора?
Луиш-Бернарду ничего не ответил, и ей пришлось самой подводить черту под сложившейся ситуацией.
— А, с другой стороны, если подумать, то почему бы и нет?! Кто будет знать, что между нами было, кроме нас самих? Никто ничего не теряет. И, несмотря ни на что, такая перспектива гораздо лучше, чем если бы я сейчас смотрела, как вы уходите, а потом еще переживала, что не воспользовалась подвернувшимся случаем. Так, пойдемте же, утопим каждый свою боль в том, что не оставляет следов, лишь удовольствия ради, как это делают негры, там, в деревне.
* * *Политическая развязка ситуации вокруг Сан-Томе и Принсипи приближалась, и можно было подводить итоги почти двухлетней нелегкой миссии Луиша-Бернарду. Вооруженный информацией, полученной ранее по результатам поездки на острова Джозефа Берта, а также отчетом, который представил ему консул Дэвид Джемисон, представитель группы компаний, отвечавших за ввоз в Англию какао с Сан-Томе, сэр Уильям Кэдбери назначил в Лиссабоне встречу с владельцами плантаций. Министр известил Луиша-Бернарду о намеченном собрании, и из-за океана, полный тревоги, будучи уже не в состоянии что-либо изменить, тот ожидал принимаемого без его участия решения, которому было суждено повлиять на всю дальнейшую судьбу Сан-Томе.
