Подменыш - Донохью Кит
— Не понимаю, зачем мы притащились сюда?! Что, больше нигде нет учителей музыки? Ты же знаешь, я ненавижу большие города. Тут даже припарковаться негде! — возмущался отец.
Мама показала рукой куда-то вперед:
— А вот и местечко нашлось. Повезло как!
Мы вошли в лифт, отец тут же полез в карман за своим «Кэмелом», и как только двери открылись на пятом этаже, сразу зажег сигарету. Мы приехали на несколько минут раньше назначенного времени, и пока родители обсуждали, можно ли войти или нужно подождать, я открыл дверь и вошел первым. Если бы я не знал, что мистер Мартин — обыкновенный человек, подумал бы, что он эльф. Высокий и худой, с лохматой мальчишеской шевелюрой, он был одет в потертый костюм сливового цвета. Этакий повзрослевший Кристофер Робин. Позади него стоял самый прекрасный музыкальный инструмент, который мне доводилось видеть: блестящий рояль глубокого черного света, в клавишах которого, казалось, собралась энергия всего мира. Их безмятежность могла в любую минуту взорваться миллиардом звуков и эмоций. Я был слишком потрясен, чтобы поздороваться.
— Чем могу быть полезен, молодой человек?
— Меня зовут Генри Дэй, и я пришел к вам научиться играть.
— Дорогой юноша, — ответил мистер Мартин со вздохом, — боюсь, это невозможно.
Я подошел к роялю и сел на табуретку перед ним. Вид его клавиш вдруг оживил во мне далекое воспоминание о моем немецком учителе музыки, который, стоя надо мной, постоянно заставлял меня убыстрять темп. Я растопырил пальцы как можно шире, проверяя диапазон, который они могут охватить, и прикоснулся к слоновой кости, из которой были сделаны клавиши. Я не стал играть, но почувствовал, что мистер Мартин, стоя у меня за спиной, внимательно изучает мои руки.
— Вы занимались раньше?
— Когда-то давным-давно…
— Покажите мне «до» второй октавы, мистер Дэй.
Мне не пришлось даже задумываться.
Мама с отцом, вежливо покашливая, вошли в комнату. Мистер Мартин выпрямился и повернулся к ним. Пока они приветствовали друг друга и пожимали руки, я играл гаммы — туда и обратно. Звуки рояля воскрешали в моем сердце партитуры, которые я знал когда-то. В моей голове возник голос — heiss-bliitig, heissbliitig… Больше страсти! Больше чувства!
— Вы сказали, он не умеет играть.
— Ну, да, — ответила мама. — Он ни разу не видел настоящего инструмента.
— Тогда этот мальчик — феномен.
Чтобы поддержать мистера Мартина в этом мнении, я сыграл Twinkle, Twinkle, Little Star так же, как на игрушечном пианино моих сестер. Я специально тыкал в клавиши одним пальцем, будто не видя разницы между инструментом и игрушкой.
— Он всему научился сам, — гордо сказала мама, — у нас есть игрушечное пианино, и он сам научился на нем играть. А еще он замечательно поет!
Я увидел, что отец при этих словах бросил на меня быстрый неприязненный взгляд. Мистер Мартин, слишком изумленный объемами моей мамы, этого не заметил. А мама продолжала превозносить мои таланты. Я же тем временем начал играть Шопена, но специально так переврал мелодию, что даже мистер Мартин не догадался, что это был Шопен.
— Мистер Дэй, миссис Дэй, я беру вашего сына, но должен предупредить, что минимал ьный срок занятий — восемь недель. По вечерам, в среду и в субботу.
Потом он понизил голос и сообщил цену. Отец нервно закурил и отошел к окну.
— Но для вас, — теперь он обращался только к моей матери, — я готов снизить плату вдвое. Только для вас и только для вашего сына. Я впервые встречаюсь с таким врожденным талантом, так что только для вас и только для него. Но тогда не восемь, а шестнадцать недель. Четыре месяца. Надо посмотреть, как далеко мы сможем продвинуться.
Я сыграл одним пальцем Happy Birthday. Отец затушил сигарету и положил руку мне на плечо, намекая, что пора уходить. Затем подошел к матери, взял ее за мясистое предплечье:
— Дорогая, нам пора.
И уже к мистеру Мартину:
— Я позвоню в понедельник. В три тридцать. Нам надо подумать.
Мистер Мартин кивнул, а потом посмотрел мне прямо в глаза:
— У вас дар, молодой человек.
Когда мы ехали домой, я наблюдал, как в зеркале заднего обзора уменьшается и исчезает большой город. Мама трещала без умолку, планируя наше будущее и рисуя перспективы, открывавшиеся передо мной. Билли молча стискивал руль.
— Знаете, что я сделаю?! Я куплю несколько куриц! Помните, мы собирались снова превратить наш дом в ферму? Купим несушек и станем продавать яйца, вот вам и денежки на оплату обучения. Вы только подумайте: каждое утро у нас будут на завтрак свежие яйца! А Генри может на школьном автобусе ездить до автостанции, а там пересаживаться на автобус до города. Билли, тебе же не очень сложно по субботам отвозить его на автостанцию?
— Я могу мыть полы в супермаркете, чтобы оплатить его проезд.
— Билли, но ты же видишь, как Генри хочет учиться музыке! К тому же мистер Мартин говорит, что у него врожденный талант. И этот мистер Мартин, он такой утонченный… Ты видел, какой у него потрясающий рояль?! Он, наверное, полирует его каждый день.
Отец приоткрыл окно и впустил салон немного свежего воздуха.
— Ты слышал, как Генри сыграл Happy Birthday! Будто он с рождения знает, как это играть! Я просто в восторге! Деточка наша!
— А как он будет заниматься? Даже я знаю, что на пианино надо играть каждый день! Я готов оплатить эти уроки, но покупать пианино — это уже слишком!
— Пианино есть в школе, — сказал я. — На нем никто не играет. Я попрошу, чтобы мне разрешили.
— А что с домашними заданиями? Ты и так-то едва успеваешь их делать. Я не хочу, чтобы ты стал двоечником и тупицей.
— Девятью девять восемьдесят один. Атомную бомбу в 1945-ом создал Оппенгеймер, чтобы мы победили японцев. Святая Троица — это Бог, Сын и Святой Дух.
— Ладно, Эйнштейн. Занимайся. Но только восемь недель. А дальше посмотрим. Пусть мама пока купит куриц, но ты станешь помогать ей ухаживать за ними. В школе этому не учат, да?
Руфь засияла от счастья и одарила мужа взглядом, полным любви и нежности. Они обменялись хитрыми улыбками, смысл которых ускользнул от меня. Сидя между ними, я впервые не испытывал чувства вины за то, что не был их ребенком. Мы мчались по автостраде, самые счастливые из всех счастливых семей на свете.
Недалеко от нашего дома, когда мы по высокому мосту переезжали реку, я заметил внизу, у самой воды, какое-то движение. К моему ужасу, это были подменыши. Они шли цепочкой по берегу реки среди низкого кустарника, почти неразличимые на его фоне, грациозно и легко, как олени. Мои родители ничего не заметили, но меня бросило сначала в жар, а потом в холод. Я как-то совсем забыл, что они никуда не делись, что они рядом. При мысли, что эти лесные создания способны в одночасье разрушить мою так удачно начинавшуюся жизнь, мне стало так худо, что я даже хотел попросить отца остановиться ненадолго на обочине. Но тут он зажег очередную сигарету и снова открыл окно. Свежий воздух ворвался внутрь, и тошнота прошла, но страх никуда не делся.
Мама сказала:
— А может, мистер Мартин сделает нам скидку? Хотя бы на четыре недели?
— Я позвоню ему в понедельник, и мы все обсудим. Давайте попробуем позаниматься для начала два месяца, вдруг Гарри не понравится…
Я занимался все следующие восемь лет, и это было счастливейшее время моей жизни. Я приходил в школу пораньше и, с позволения учителей, занимался перед началом уроков в школьной столовой, где стояло старенькое пианино. Каждое утро мои руки ощупывали теплые лежанки куриц в поисках яиц или цыплят, и каждый день мои пальцы, бегая по клавишам, становились все искуснее. Поездки в город по средам и субботам окрыляли меня — я окунался в другой увлекательный мир. И еще я стал забывать о своей жизни в лесу, превращаясь в человека искусства и надеясь в скором времени стать настоящим виртуозом.
Глава 6
Записывая эти воспоминания о своем детстве, я, как и всякий человек, вижу все иначе, чем было на самом деле. Память проделывает с нами злую шутку. Мои родители, которые, скорее всего, уже умерли, в моих воспоминаниях по-прежнему живы и молоды. Девушка в красном плаще, которую я встретил всего лишь однажды, более реальна для меня, чем то, что я делал вчера, или то, что ел сегодня на завтрак — чертополох с медом или ягоды бузины. Мои сестры-близняшки — теперь уже взрослые женщины — для меня все еще младенцы, два херувима в кудряшках, пухлые и беспомощные, как новорожденные лисята. Память, которая занимается подгонкой наших ожиданий к реальности, пожалуй, является единственным нашим утешителем, пока безжалостное время выполняет свою неспешную работу.
