Мужчины о счастье. Современные рассказы о любви - Емец Дмитрий Александрович
Но это ещё что! Другой старушечий голос вдруг подхватил:
Тема эта оказалась актуальной, и Гдову довелось услышать другой вариант этого же текста:
Ознакомился он также и с новой версией песни на слова крестьянского поэта XIX века Ивана Сурикова про тонкую рябину, которая хотела «к дубу перебраться»:
И наконец:
– Калина красная, калина вызрела, – вдруг грянул нестройный, но дружный хор под руководством неугомонного седого баяниста Николая Михайловича, который имел полное право сказать про себя «да меня здесь в «Пнёве-на-Нерехте» каждая собака знает».
Потому что родился здесь, жил и помрёт. Куда ему ещё деваться?
А Гдов закрыл глаза и перенёсся на сорок лет назад, в осень 1974-го, когда на колхозном рынке сибирского города Абакана внезапно узнал из обрывка газеты о смерти Василия Макаровича Шукшина.
Какой колхоз был в 1974 году, такой и колхозный рынок. Мясом ещё с утра отторговались. В провинциальных магазинах его тогда вообще не было, а на рынке за ним очередь тогда занимали наудачу, к пустым весам, а уж будет ли на этих весах свининка, говядина или баранинка – это уж как повезёт, может, и вообще ничего не будет. Картошку ещё не всю распродали, в том году картошки много уродилось, орехи кедровые ещё продавали, грибы свинушки, мёд, алтайское мумиё, рябину, калину, берёзовые веники, «лица кавказской национальности» ещё торчали со своими баснословно дорогими фруктами.
Ветер гонял по мусорной базарной площади обрывок какой-то газеты, который вдруг чудом прибило к ногам Гдова. Гдов увидел некролог, знакомое лицо и сразу же всё понял, сразу же поверил в то, что Шукшина уже больше нет на земле. Год назад он был у него в Москве на улице Бочкова, 5, и тот, узнав, что Гдов едет из города К. в Ленинград, написал ему записку к заведующему отделом прозы одного знаменитого ленинградского журнала на букву «З», где просил «Сашеньку» посмотреть рассказы «талантливого сибирского парня».
– Можно, я сам в редакцию не пойду, а рассказы по почте пошлю вместе с вашей запиской? – предложил Гдов.
– Нельзя, – отрезал Шукшин. – Рассказы нужно самому в редакцию носить, это унижение входит в писательскую профессию. Я вот позавчера к этому самому Сашеньке в гостиницу ходил как проститутка. На подборку его уговаривал…
– Так вы же лауреат, разве у вас тоже есть какие-то проблемы?
– Не того я сорта лауреат, чтобы всё моё с колёс печатали. Всё пробивать приходится.
– Не знаю, как я с такой рожей в редакцию пойду, – гнул своё Гдов.
Шукшин подошёл совсем близко и как-то по-киношному, по-режиссёрски осмотрел лицо Гдова.
– Рожа как рожа, – констатировал он. – Можно с такой рожей по редакциям ходить. Только пьяный по редакциям не ходи. Пьяный вообще никуда не ходи, сиди дома да пей, – неожиданно вывел он. И добавил: – Вообще, тебе уезжать надо из Сибири. Там для таких, как ты, три дороженьки. Или сопьёшься, или посадят за длинный язык, или в комсомольцы пойдёшь писать про успехи в сельском хозяйстве и строительстве ГЭС.
– Волки по этим редакциям сидят, – пробурчал Гдов.
– Какие волки! – воскликнул Шукшин. – Не волки, а шакалы гребучие, – употребил он непристойное прилагательное.
Окрылённый его словами, Гдов вышел на улицу Бочкова и, думая о наказах мэтра, с разбегу налетел на какую-то деревяшку временного тоннеля, возведённого около дома Шукшина по случаю перманентного строительства Москвы. Больно было, но Гдова дожидался на улице с литром водки его верный товарищ, поэт Лев Таран, автор подпольного романа в стихах «Алик плюс Алёна», который увидел свет лишь в постперестроечные времена, когда его создатель уже давным-давно лежал в могиле на Красной горке подмосковного города Дмитрова.
Друзья распили литр непосредственно перед посадкой сибиряка Гдова в поезд «Красная стрела». А одет был Гдов так – коричневая мятая шляпа без ленты, сапоги и чёрное кожаное пальто, скорее всего, снятое много лет назад с убитого фашистского лётчика и проданное Гдову за 15 рублей на рынке города К., подобном вышеописанному, абаканскому.
Поэтому, когда Гдов явился в чинную ленинградскую редакцию следующим ранним утром, «дыша духами и туманами», с огромным фингалом под левым глазом, и сказал заплетающимся языком, что вот письмо от Василия Макаровича, рукопись у него интеллигентная питерская старушка в седых кудельках с ужасом, но, конечно же, приняла, однако из журнала «З» Гдову не ответили ничего и никогда, даже когда он стал знаменитым и лично познакомился с «Сашенькой».
Из осени 1974-го возвращаемся в осень 2014-го, из Москвы и Питера в санаторий «Пнёво-на-Нерехте». Что там наш Гдов? А он в порядке, наш Гдов. Писатель Гдов продолжает отдыхать от внешнего мира в санатории «Пнёво-на-Нерехте», затерянном в костромских лесах, где водятся клещи и медведи, где погиб спасший царя Михаила Иван Сусанин и утонул в болоте последний секретарь местного райкома КПСС Бизяев, где возрос заместитель Лужкова Валерий Шанцев и другие замечательные люди, из которых нужно было, как предлагал коммунистический поэт Тихонов, делать гвозди, но теперь уже поздно.
Гдову продолжали класть на коленку лечебную торфяную мазь «Комед», не чужд был Гдов и лазера, инъекций в мягкие ткани задней части тела, лечебной физкультуры, тренажёрного зала, гидромассажных ванн, ароматерапии. По вечерам немного выпивал в одиночестве. Ведь когда выпиваешь в одиночестве немного, то ведь это даже и полезно, слышали, товарищи?
…Гдов поселился в номере один, приплатив за это к бесплатной социальной путёвке скромную сумму из расчёта 200 руб. в день. Гдов вообще жил на третьем этаже этой санаторной «хрущёвки» в одиночестве, потому что старые люди – они советские навсегда и не хотят платить деньги за такую западную глупость, чтобы жить в комнате без соседей. Ведь по их мнению, на людях и смерть красна, царство Божие внутри нас, скоро будет обратно коммунизм или что-нибудь такое же, не менее хорошее.
«Дивные, дивные здесь места, дивные, глухие, однако худо-бедно, но всё же освоенные, – писал Гдов. – Таковой в принципе может стать и вся Россия, если не погибнет, сумеет удержаться на плаву. Санаторий «Пнёво-на-Нерехте» – символ такой России, и в этом нет ничего дурного, потому что это всё же жизнь, а не смерть. Отвратная, якобы асфальтированная дорога из областного центра, с ямами и выбоинами, которые из путника душу вынут, а тело растрясут до самой печёнки, но горячая вода в санатории есть всегда, котлетки дают простые, но вкусные (мясо из них воровать теперь невыгодно, капиталисты больнее накажут, чем коммунисты), заводов кругом нету и не будет, Нерехта по-прежнему впадает в Каспийское море, из неё мужики по-прежнему тягают лещей, подлещиков, окуней. И, слава богу, никто никого пока не режет, не поджигает, не взрывает, не бомбит, кровь людская остаётся в артериях, венах, и нам пора бы уже по достоинству оценить этот скудный уют, антипод насилия и животной дикости».
