Эйфель (СИ) - Д'
— Мадам Саль… Клер Саль… Ну что за дурацкая фамилия…
ГЛАВА 10
Бордо, 1859
Гюстав не сразу разыскал оранжерею. Она была в другом конце парка, за огородом, на опушке рощицы, такой густой, что казалась дремучим лесом. Около полусотни молодых людей смеялись, танцевали, уединялись, чтобы посекретничать, осушали бокалы с шампанским, расхватывали маленькие пирожные с подносов, которые приносили слуги. И все это под звуки пианино, которое установили в центре лужайки. Видно было, что гости веселятся уже давно, и Гюстав пожалел, что явился с опозданием.
— Эйфель! — фамильярно воскликнула Адриенна и бросилась к нему, не успев отдышаться после танца.
Несколько гостей обернулись, удивленно глядя на незнакомое лицо, но тут же вернулись к своим разговорам.
А девушка, схватив на бегу бокал с подноса, протянула его Гюставу.
— Я надеялась, что вы придете пораньше, господин инженер.
Эйфель поморщился. Ему были неведомы правила этого нового мира. Но Адриенна, заметив его смущение, успокоила:
— Я пошутила, Гюстав. Это обычный семейный праздник, здесь все свободны.
— Лично я свободен только работать, — ответил он, раздражаясь от собственной скованности. — Перед тем как идти сюда, я заглянул на стройку.
Адриенна была искренне удивлена.
— Работать? В воскресенье?
— Там наверняка был еще один утопленник, требующий немедленного спасения, — произнес рядом чей-то голос.
Гюстав узнал Эдмона, которому, видимо, очень хотелось взять над ним реванш. И ему это явно удалось, так как Адриенна расхохоталась и решительно взяла под руки обоих.
— Эдмон, сегодня я объявляю всеобщее перемирие! — сказала она, подводя их к роскошному буфету. Эйфелю редко приходилось видеть такое обилие лакомств, к которым никто из гостей не притрагивался, словно все они были красивой, но несъедобной декорацией.
Неподалеку, на лужайке, Бурже беседовал с какой-то пожилой парой. Отвлекшись на минуту, богач заметил инженера, прищурился, стараясь определить, он ли это, но, так и не поняв, пожал плечами и продолжал разговор.
Гюстава вполне устраивала короткая память хозяина — он пришел сюда лишь ради Адриенны.
Внезапно музыка смолкла. Все замерли. И когда пианист с бешеной энергией заиграл галоп «Орфей в аду» [21], праздник превратился в подлинный шабаш. Адриенна схватила Эйфеля за рукав и так дернула, что он едва не облился шампанским.
— Ну, иди же!
Это фамильярное «ты» воспламенило его.
Десятка полтора молодых людей забегали вокруг пустых стульев. И Гюстав вспомнил эту игру своего детства — она называлась «музыкальные стулья». Он даже представить себе не мог, что взрослые люди могут предаваться таким забавам! Не спуская глаз с Адриенны, он вошел в круг; они почти касались друг друга.
Когда музыка оборвалась, все кинулись к стульям. Гюстав оказался рядом с Адриенной, которая хохотала взахлеб. Только одному юноше не хватило стула, и он стоял посреди лужайки с убитым видом, неловкий и нелепый.
— Проиграл! — закричала Адриенна. Убрали еще один стул.
Сколько времени продолжалась эта игра? Гюстав не смотрел на часы, наслаждаясь веселой детской забавой. Он уже много лет не знал столь беспечного веселья. В других обстоятельствах он, конечно, ушел бы, но здесь была Адриенна. Она была душой этого праздника, феей, которая, словно мановением волшебной палочки, оживляла его участников. Без нее все эти нарядные, лощеные молодые люди походили бы на автоматы или восковые фигуры, взять того же Эдмона, который не спускал с Гюстава ревнивых глаз. У Адриенны были свои придворные, как у маленьких девочек — свои куклы; ей хватало одного взгляда, одного переливчатого смешка, чтобы вдохнуть в них жизнь и веселье. И Эйфель был уже готов принять странные правила этого чуждого ему мира, в который он попал с черного хода. Но разве не всё в жизни происходит именно так? В один прекрасный день человека повышают в звании, и неважно, как это произошло: с достигнутой высоты жизнь кажется такой прекрасной, что трудности восхождения мигом забываются. Впрочем, Эйфель не углублялся в эти мысли: он вертелся, танцевал, бегал, стремясь лишь к одному — быть рядом с Адриенной. Когда она кидалась к свободному стулу, он выбирал соседний; когда она спотыкалась, подхватывал ее, а стоило ей уронить какую-нибудь мелочь — платок или бантик, как он ловил его на бегу, не выходя из игры.
Каждый жест преображался в ласку. Казалось, эта детская нелепая беготня отворяет ему дверь в волшебный сад, куда более благоуханный, более таинственный, чем этот обширный буржуазный парк. Временами ему чудилось, будто он — единственный гость на этом празднестве, и Адриенна смотрит только на него одного. Ее кошачьи глаза, ее бархатная, такая нежная кожа, которой он касался на бегу, и эта странная, загадочная, временами пугающая улыбка, — всё наводило на мысль о Медузе горгоне [22]. А миг спустя это юное, стройное, грациозное тело, увенчанное огненной шевелюрой, казалось ему телом феи. «Или колдуньи», — подумал он в тот миг, когда она снова успела занять свободный стул.
Давненько же его не чаровали юные женщины… Сколько лет Эйфель так истово работал, так безжалостно подгонял себя? И теперь ему казалось, что он на краткий миг, пока длится этот праздник, вновь обрел свою беспечную молодость — ту самую молодость, которую украли у него годы учебы. Но разве можно сравнить ночные гулянки в обществе Рестака с неземной чистотой нынешнего празднества?! Внезапно Адриенна стала несравненной, несравнимой. Ни с кем. Единственной в мире.
Когда группа играющих почти растаяла и им пришлось бороться за последний стул, Гюстава вдруг одолела робость, и он помедлил, чтобы уступить победу Адриенне.
— Нет, Гюстав, мы с вами ex aequo [23]. Вы останетесь…
Ну вот, она снова обращается к нему на «вы». Значит, конец мечте?
Инженер покорно отступил на три шага и поклонился, словно танцор, благодарящий даму за подаренный вальс. На какое-то мгновение их взгляды встретились, слились, — казалось, она умоляет его не отдаляться, — но ее тут же увлек буйный вихрь игры. И все же ее смех стал еще звонче, лицо — еще прекраснее, а силуэт — еще светозарнее.
Инфернальный танец Оффенбаха продолжал звучать, а Гюстав подошел к буфету, где нос к носу столкнулся с Бурже. Тот жадно поедал лимонный торт, пачкая кремом губы; теперь он узнал инженера:
— Ах, это вы, Эйфель!
— Великолепный праздник.
— Рад вас видеть. Ну-с, как дела? Надеюсь, вам сегодня никого не пришлось вытаскивать из воды?
Ох уж этот юмор богачей!
— По воскресеньям я только рыбу ловлю, — ответил Гюстав, подцепив кусок торта метким жестом рыболова, подсекающего добычу.
Бурже рассеянно усмехнулся и отошел, пробормотав напоследок:
— Ну-ну, развлекайтесь, юноша. Пользуйтесь случаем.
«Потому как долго вам развлекаться не суждено», — мысленно закончил Эйфель, глядя на грузную фигуру хозяина, уходящего к «взрослым» гостям, для которых отвели другую часть лужайки. Тут и госпожа Бурже узнала молодого инженера и, не спуская с него глаз, что-то шепнула мужу на ухо. Наверно, спросила: «Разве ты его приглашал?»
Ее супруг пожал плечами и что-то ответил, скорее всего: «Даже и не думал. Это очередная прихоть Адриенны…»
— Ванильное, фисташковое или шоколадное? — спросила Адриенна, протянув Гюставу три рожка с мороженым; мелкие кудряшки на ее лбу, взмокшие от пота, сейчас были просто очаровательны.
— Нет, спасибо, — ответил он и снова смущённо съёжился.
— Разве вы не любите мороженое?
— Не очень…
Бросив быстрый взгляд на толпу гостей и едва удержавшись от хохота, Адриенна швырнула все три рожка в ведерко со льдом для шампанского. Потом взяла Гюстава под руку.
