Луна над горой - Накадзима Ацуси

Зимой армия Цзинь вторглась в княжество Вэй с запада. Одновременно чиновник по имени Ши Пу поднял мятеж и напал на столицу: он знал, что князь собирается с ним расправиться, и решил действовать первым. Поговаривали, будто в заговоре замешан наследник Цзи.

Чжуан-гун закрыл все городские ворота и обратился с башни к мятежникам, суля разные блага и предлагая решить дело миром, но Ши Пу не удостоил его ответом. К исходу дня у князя осталась лишь горстка сторонников.

Тогда, воспользовавшись темнотой безлунной ночи, он решился бежать. С ним отправились несколько прислужников и сановников, а в руках он сжимал своего драгоценного петуха с пышным плюмажем и хвостом. Тайком они перелезли через задние ворота – но князь, не привыкший к подобным упражнениям, упал, растянув лодыжку и ушибив пах. Времени заниматься его увечьями не было – князю наскоро помогли подняться, и маленький отряд в кромешной темноте поспешил в степь, прочь от городских стен, намереваясь до рассвета перейти границу княжества Сун. Они шли уже довольно долго, когда небо вдруг посветлело и, залитое тусклым желтым светом, будто стало выше: над горизонтом появилась луна. Мутно-красная, медного оттенка, она была точь-в-точь как та, что Чжуан-гун видел с террасы замка, когда очнулся от дурного сна.

– Плохой знак! – подумал князь, и в тот же миг из кустов появились черные фигуры и бросились на беглецов. Кто это был? Преследовавшие их мятежники или обычные грабители? Гадать было некогда – схватка шла не на жизнь, а на смерть. Большинство спутников Чжуан-гуна погибли, но ему удалось отползти, скрывшись в высокой траве, – то, что он хромал и не мог встать, неожиданно сыграло ему на руку.

Он вдруг заметил, что до сих пор крепко сжимает в руках петуха. Тот не издал во время боя ни звука: птица была мертва. Чжуан-гун не мог заставить себя просто бросить петушиный труп и потому продолжал ползти, сжимая его в руках.

В отдалении, у края равнины, виднелись какие-то постройки – похоже, там жили люди. Чжуан-гун полз из последних сил, пока не достиг первого из домишек – где ему помогли перебраться через порог и дали воды.

– А вот, значит, и ты! – услышал он – и с удивлением поднял глаза. Хозяин дома, с красным обветренным лицом и выступающими зубами, пристально смотрел на беглого князя. Чжуан-гун понятия не имел, кто перед ним.

– Не помнишь меня? – продолжал тот. – Наверняка не помнишь. Но ее-то, поди, не забыл? – Он махнул рукой, подзывая женщину, сидевшую на корточках в углу. Взглянув при тусклом свете фонаря ей в лицо, Чжуан-гун выронил мертвого петуха и едва не лишился чувств. Перед ним в намотанном на голову платке была та, чьи волосы он приказал остричь, чтобы сделать парик для любимой наложницы.

– Простите, – хрипло проговорил князь. – Простите меня!

Дрожащими руками он принялся развязывать пояс, где были спрятаны прихваченные в дорогу драгоценности.

– Умоляю, отпустите меня! Я все отдам! – Он протянул хозяину свои сокровища.

Но тот, вытаскивая из ножен кривую саблю и подходя ближе, лишь усмехнулся:

– А если тебя убить – разве побрякушки исчезнут?

Так закончил свою жизнь Куай Куй, правитель княжества Вэй.

Ученик

«Этого Кун-цзы [19], чью мудрость нынче превозносят на каждом углу, не мешало бы поставить на место», – думал Чжун Ю по прозванию Цзы Лу, странствующий воин родом из Бянь, что в княжестве Лу. Наверняка так называемый мудрец – просто шарлатан! Придя к этому выводу, Цзы Лу с самым задиристым видом – с всклокоченными волосами, в воинском облачении и сдвинутой на затылок шапке – зашагал к дому Кун-цзы. В правой руке он держал петуха, в левой – поросенка, намереваясь их визгом и кукареканьем потревожить покой философа, занятого музыкой, стихосложением и беседами с учениками.

Когда Цзы Лу с верещащими животными ворвался в дом и возмущенно уставился на Кун-цзы, тот, в круглой шапочке ученого мужа и расшитых туфлях, с нефритовыми подвесками на поясе, восседал в кресле.

– Что тебе дороже всего на свете? – благожелательно спросил мудрец.

– Мне-то? Длинный меч! – дерзко выпалил Цзы Лу.

При виде его наивного бахвальства Кун-цзы не удержался от улыбки. Но прямота молодого человека с суровым, раскрасневшимся лицом, густыми бровями и ясным взглядом подкупала.

– А как насчет учения? – спросил Кун-цзы.

– Учения? Что в нем за польза? – сердито заявил Цзы Лу: ведь именно затем, чтобы это сказать, он и пришел.

Мимо такого легкомыслия Кун-цзы пройти не мог – и потому принялся терпеливо объяснять. Если у правителя нет советников, которые осмеливаются с ним спорить, он забудет о том, что правильно; если у человека нет друзей, которые его наставляют, он разучится слушать других. Ведь деревья подвязывают веревками, чтобы росли прямо, лошади нужен хлыст, а луку – мастер, который выправит его изгиб. Как же человеку обойтись без образования, которое обуздает его натуру? Любой материал становится полезным, лишь когда очищен и обработан.

Кун-цзы отличался красноречием, какого мы, зная его слова только по дошедшим до нас книгам, и вообразить не в силах. Убедительны были не только его доводы, но и голос, и манера говорить – спокойные, но полные удивительной уверенности. Цзы Лу, стоя перед ним, постепенно утратил дерзкий вид и теперь внимал с почтением.

– Но ведь бамбук на склонах Южных гор… – сказал он, по-прежнему не желая уступать, – бамбук растет сам по себе, никем не направляемый – и вырастает прямым, а если срезать его, пробивает шкуру носорога. Если человек от рождения одарен талантами – много ли пользы принесет ему учение?

Кун-цзы без труда нашел изъян в столь детских рассуждениях.

– Если ствол бамбука со склонов Южных гор отшлифовать, да приставить к нему острый наконечник с одной стороны и оперение – с другой, то он сгодится на большее, чем пробивать шкуру носорога.

Цзы Лу, человек прямой и чистый сердцем, не нашелся, что возразить, – так и стоял перед Кун-цзы, залившись краской и лихорадочно соображая, пока наконец не опустил на пол петуха с поросенком и не склонил голову:

– Прошу, разрешите мне учиться у вас…

Дело, конечно, было не в том, что Цзы Лу не нашелся с ответом, – просто он, встретившись с лицом к лицу с философом, был подавлен его величием и понял, что напрасно думал уязвить его своими выходками.

Так Цзы Лу признал Кун-цзы своим наставником, а тот принял его в ученики.

Никогда прежде Цзы Лу не встречал такого человека. Он знал силачей, которые одной рукой поднимали огромные жертвенные треножники из литой бронзы; слышал и о ясновидящих, от которых не могло укрыться происходящее за тысячу ли. Но дар Кун-цзы был другим – он не заключался в единственной, почти сверхъестественной способности. Нет, то был здравый смысл, доведенный до совершенства. Учитель сумел развить свои ум, чувства, волю, а вместе с ними и тело – так, что результаты были поразительны, не выходя, однако, за рамки обыденного. Цзы Лу впервые видел натуру столь разностороннюю – и до того все в ней было в меру, без избытка или недостатка, что на первый взгляд исключительная одаренность Кун-цзы не бросалась в глаза. При этом разум Учителя был свободен от мелочности и предубеждений, которыми нередко грешат ученые моралисты. Цзы Лу сразу почувствовал: Учитель много пережил и то, чего он достиг, не досталось ему даром. К удивлению Цзы Лу, даже физической силой и боевыми навыками, которые составляли предмет его гордости, он не мог превзойти Кун-цзы, хотя тот едва ли часто применял подобные таланты. Все это не могло не восхищать – особенно Цзы Лу, который, как мы помним, был странствующим воином.

Что до знания человеческой природы – тут Кун-цзы обнаруживал такую проницательность и такое глубокое понимание мельчайших движений души, что Цзы Лу невольно думал: а что, если Учитель когда-то не чурался порока и оттого так хорошо знает низменные стороны человека? Тем поразительнее был его идеализм, столь возвышенный, что никакая грязь к нему не приставала. Все вмещал разум Кун-цзы, соединяя в себе и безупречную нравственность, и житейскую мудрость. До сих пор в глазах Цзы Лу ценность людей определялась их полезностью. Кун-цзы же был ценен сам по себе – тем, что существует. По крайней мере, так считал Цзы Лу, полностью им очарованный. Не прошло и месяца с тех пор, как он поступил в ученики, – а уже ощущал, что без опоры на Учителя не сможет более обойтись.