Мартин Эмис - Лондонские поля
Затем, уже на площадке, откуда все расходились (и где над набухшей от воды травой тяжело и под каким-то странным углом пролетел черный грач), Николь Сикс, которая выглядела очень-очень славно, да и говорила нисколько не хуже, разъяснила различным заинтересованным лицам, кто она такая и что там, собственно, делала. Стариков немного утешило то, что относительно молодая женщина преисполнена такой жалости. Она обозревала всю компанию взглядом, предостерегающим от дальнейших расспросов, словно слегка внутренне недоумевая от некоего разочарования. На стоянке несколько человек предложили подвезти ее, куда требуется, и она приняла одно из предложений — более или менее наобум.
Водитель, оказавшийся зятем брата умершей женщины, высадил ее на Портобелло-роуд, как она и просила. Николь премило распрощалась с ним и его семейством, протягивая каждому обтянутую перчаткой руку и принимая от них слова благодарности и признательности за то, что присутствовала на похоронах. Поправляя свою вуаль, она долго слышала их речи и после того, как машина скрылась вдали. Какая милая девушка. И как хорошо с ее стороны, что она явилась на кладбище. Что за кожа! А эти волосы! Всю обратную дорогу Николь думала о том, как эффектно смотрелась бы сигарета, белая и округлая, между ее пальцами в черных перчатках. Но сигарет у нее больше не было — по дороге в Голдерз-Грин она все их прикончила, накурившись чуть ли не до одурения. Теперь, продвигаясь по Портобелло-роуд, она наткнулась на паб, название которого показалось ей привлекательным. Ниже на рисованной дверной вывеске значилось: «ТВ И ДАРТС», — а к вывеске этой был пришпилен кусок картона, на котором возвещалось: «А ТАКЖЕ ПИНБОЛ». Все небеса Лондона, казалось, собрались прямо у нее над головой, готовые разразиться громом…
Она вошла в «Черный Крест». Вошла в паб, в его полумрак, и, как только дверь за ней закрылась, почувствовала, что сердца у всех присутствующих пропустили один удар. Но этого она и ждала. В самом деле, дурным оказался бы такой день (но этот день в ее жизни никогда не наступит), когда она вошла бы в полное мужчин помещение, в такое вот битком набитое заведение — и никто не обернулся бы на нее, никто бы не охнул или не стал бы перешептываться с приятелями. Она прошествовала прямо к бару, обеими руками, как невеста, подняла вуаль, обозрела главных действующих лиц этой сцены — и тотчас же поняла (с болью, с задержкой дыхания, какие случаются у беременных, с неистово хлынувшим узнаванием), что вот, она нашла его, своего убийцу.
Вернувшись наконец в свою квартиру, Николь разложила на круглом столе все свои дневники. Сделала запись, необычайно живую и подробную: последнюю запись. Тетради, которыми она пользовалась, были из Италии, на их обложках красовались латинские изречения… Теперь они свое отслужили, и она раздумывала, как ими распорядиться. Повествование не было окончено, но жизнь — уже была. Она уложила тетради в стопку и потянулась за лентой… «Я нашла его. Я нашла его в заведении под названием „Черный Крест“, что на Портобелло-роуд».
Думается, не кто иной, как Анри де Монтерлан сказал когда-то, что счастье пишет белыми чернилами: оно ничем не проявляет себя на исписанной странице. Все мы это знаем. Письмо с заграничной маркой, в котором говорится об отличной погоде, превосходном питании и не вызывающем никаких нареканий жилье, далеко не так забавно читать (или писать), как письмо, в котором сообщается о прогнивших шале, дизентерии и беспрестанной мороси. Кто, кроме Толстого, сумел в выгодном свете представить на своих страницах счастье? Когда я примусь за третью главу, за Гая Клинча, мне придется поступить так же… ну, скажем, не со счастьем, но с добродетелью. Это уж в любом случае. И — ох, как же это будет нелегко…
В то мгновение, когда Кит Талант увидел Николь Сикс, он уронил третий свой дротик. И выругался. Этот тридцатидвухграммовый вольфрамовый снаряд с треугольным наконечником проткнул ему большой палец ноги… Мне казалось, что здесь я мог бы как следует поиграть словами. Дротик Купидона — или что-то наподобие. Стрела желания? Но Николь Сикс вызвала в Ките Таланте не желание. То есть не главным образом. Я бы сказал, что на первом месте были жадность и страх. Разоряясь возле стола для пинбола, Гай Клинч, вдруг оцепенев, не успел нанести удара: слышно было, как шар укатился в желоб. Затем настала тишина.
Когда разворачивалась вся эта сцена, я, как говорится, полностью стушевался. Я, конечно, не имел никакого представления, что именно разворачивается передо мной. Никакого представления? Ну, может, что-то вроде намека. Это мгновение в пабе, это долгое мгновение… я собираюсь возвращаться к нему снова и снова. Примостившись у края стойки, я был заинтригован чисто по-обывательски — но заинтригован весьма и весьма основательно. В каждом пабе есть свой герой, своя суперзвезда, свой чемпион, и Кит-то как раз и был рыцарем «Черного Креста»: он должен был выступить вперед и разобраться с этой великолепной залетной пташкой. Он должен был сделать это ради всех парней: ради Уэйна, Дина, Дуана, ради Норвиса и Шекспира, ради Ужастика, ради бармена Годфри, ради Ходока Берка, ради Басима и Мэнджита, ради Богдана, Мацека и Збигнева.
Кит действовал во имя мужественности. Еще, конечно, он действовал во имя своего класса. Классовость! Да, вот она, тут как тут. Ужасающе живучая сила, которой наплевать на все исторические катаклизмы. Что случилось с этой древней, с этой дремучей туфтой? Классовая система попросту не ведает, когда ей суждено окочуриться. Полагаю, даже ядерное самоубийство не оставит на ней и малой зазубрины. Ползая по пропитанному йодом раздолбанному сортиру, который когда-то был Англией, людишки, как и прежде, будут раздумывать о разнице в выговоре, о прическах, о женских именах, о том, как правильнее сказать — «софа» или «диван», и о том, как надлежит есть жареную рыбу в приличном обществе. Ну, скажите-ка, как? С головы начинать или с хвоста? Классовость никогда не тревожила Кита; он никогда не думал о ней «как таковой»; будучи частью давно отошедших времен, она его ничем не доставала. Воображаю, как бы он удивился, скажи я ему, что именно классовость отравляла ему каждое утро, когда он пробуждался ото сна. Во всяком случае, из-за склонности к сублимации или чего-то еще, как раз классовость заставила Кита привлечь третье действующее лицо к своим отношениям с Николь Сикс. Как раз она заставила его привлечь Гая Клинча. А может, это сделала будущая убиенная. Может, он был ей нужен. Может, он был нужен им обоим — как мотору нужно горючее.
Был ли он нужен мне? Да. Ясное дело. Гай был необходим мне так же, как и двое других.
