Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы
— Ты что орешь?! Боже мой, как я испугалась!
— Я вам говорю: положите ее на стол. Что это за сон — сидя?
Полонская пришла выручать нас.
— Лера Сергеевна говорит, надо вас выручать. Ну, давайте начнем выручать. Прежде всего — подготовить рабочее место. Стол должен быть чистый. Между прочим, у вас прекрасный стол.
— Это мы перед войной выиграли по облигации, — рассказывает мама. — Никогда в жизни не выигрывали, а тут вдруг выиграли. Этот стол купили, полку на кухню.
— Прекрасно, — говорит Полонская. — Придвинем стол к окну. Во-первых, светлей, а во-вторых, краски и щетки можно класть на подоконник, не будут мешать. Марлю раскладываем так… Есть у вас что-нибудь тяжелое? Утюг, например? Придавить, чтобы не ерзала. Так. Теперь берем бритву и режем…
Она просовывает бритву в марлю и одним движением вспарывает целый слой.
— Что вы говорите! — удивляется мама. — А я ножницами резала.
— Теперь будем красить…
— Ах, подумайте! — восхищается мама. — Что значит — дело мастера боится! Но я ведь так не сумею…
— Сумеете! Как хлебнете горя с мое, так все сумеете.
— Анна Матвеевна, милая, вы просто не знаете, о чем говорите. Уверяю вас, я его уже столько хлебнула!..
— А я вас уверяю, что вы пока во счастливицах.
— Ах, боже мой… — говорит мама. — Я понимаю, что вы имеете в виду. Никаких вестей от него?
— Какие ж могут быть вести? — Анна Матвеевна вздыхает и проводит по лицу рукой, измазанной в зеленой краске. Вся щека становится зеленой. — Я и не жду вестей. Мне сразу сказали: без права переписки.
— Бывает, иногда через людей удается что-то передать. С оказией…
— Нет, никаких оказий…
— Может, там все-таки не так опасно, как на фронте… Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Один Бог ведает…
— Бог!.. Мы ведь с вами, Нина Владимировна, в Бога не веруем — ни вы, ни я.
— Конечно… — соглашается мама. — Но чего я все-таки не понимаю — почему бы не выдать эту марлю в начале месяца? Почему обязательно дотягивать до последнего дня? Просто издевательство какое-то…
— Представьте себе, кое-что отбила! — говорит мама. — Угадайте, как?
— Да ну вас, Нина Владимировна, какой я угадчик!
— Пришла, думаю, нет, не стану показываться, пока он не выйдет. Поднялась площадкой выше, стою, жду. И действительно, около десяти появляется. На прощание еще нежно так ее поцеловал — я уж и не помню, чтобы меня кто-нибудь так целовал. Ну, как только он скрылся, я к дверям, звоню. Так и так, говорю, ваш муж, Анатолий Владимирович, по ошибке увез часть моих вещей. Она поначалу стала спорить, не знаю, говорит, не имею представления, но я настояла. Разрешите, говорю, я взгляну, поверьте, мне вашего не надо. И что вы думаете? Не успела войти, вижу — полотенце, то самое, которое Лидочка, подруга моя, вышивала. Это такая нестандартная вещь, что ошибиться просто невозможно. И пепельница наша на столе стоит, с русалкой, помните? Я ей говорю: это мое и это. И все соседи, говорю, и все правдисты могут подтвердить. Отец ваш, говорю, у нас, правда, не бывал, но другие сотрудники бывали. Вижу, она растерялась, аж побледнела вся. Как же так, говорит, Анатолий Владимирович мне сказал, что это трофейное. Нет, вы подумайте, каков мерзавец — трофейное!
— Да, — говорит Лера Сергеевна, — трофейное! На каких это, интересно, фронтах он, собачий сын, сражался? Всю войну в Москве проторчал. Даже корреспондентом ни разу в действующую армию не выехал.
— Да, — вздыхает мама. — И после этого, поверите ли? Сама стала меня по квартире водить, все шкафы распахнула, смотрите, говорит, может, что-нибудь еще признаете. Я, конечно, не стала рыться в их барахле, но что сверху лежало, взяла. И главное, туфли мои замшевые. Она говорит: как! Это Анатолий Владимирович мне на годовщину свадьбы подарок сделал! А я говорю: можете проверить, там внутри штамп есть: Ростовская фабрика модельной обуви имени Клары Цеткин. Это я еще до Светкиного рождения к маме в Таганрог ездила и в Ростове по дороге купила. Она глянула — и правда, есть штамп. Берите, говорит, все берите!
— Ну, Нина Владимировна, я, признаться, такой прыти от вас не ожидала! — смеется Лера Сергеевна. — Настоящий сыщик, Шерлок Холмс!
— Нет, знаете, — говорит мама, — вещи вещами, но самое обидное, когда считают тебя идиотом…
— Спускайся и жди меня, — говорит мама. — И никуда от подъезда ни шагу!
Девочки катаются по «каточкам», разгоняются и едут, подпихиваются ногой и едут дальше. Мне тоже хочется прокатиться, но мама не разрешает: говорит, что я протру калоши. Я стою и смотрю. Ну, один-то разочек, наверно, можно прокатиться — мама не узнает. Я разбегаюсь, качусь, но скоро застреваю посреди дорожки. Хочу двинуться дальше — ноги разъезжаются в разные стороны, я падаю.
— Пусти, уходи, не мешай! — кричат девочки. — Косолапая!..
Они убегают дальше, к другим подъездам, а ко мне подходит мальчишка с палкой. Сначала он просто крутится и машет палкой в воздухе, а потом подступает ко мне.
— А ну давай уходи отсюда! — говорит он. — Ты не с нашего двора, нечего тут на наших «каточках» кататься!
— Не уйду, — говорю я.
— Врешь, уйдешь! — говорит он, взмахивая палкой. — Ты тут не живешь!
— Живу, — говорю я.
— Врешь, не живешь! Ну, в каком подъезде ты живешь?
— В первом.
— Врешь! Я сам в первом живу.
— Нет, живу! У нас есть решение суда.
— Чего? — говорит мальчишка. — А ну, пошла отсюда! — Он замахивается и бьет меня палкой по лицу.
Я падаю в сугроб возле тротуара, хватаюсь за глаз — глаз жжет, невозможно открыть его.
— Что такое, что такое?! — говорит мама и вытаскивает меня за шиворот из сугроба. — Опять полные чувяки снегу? Опять? Ну погоди, я тебе задам!
Я тащусь за ней следом, из глаза текут слезы, я чувствую, как и глаз и щека разбухают и надуваются у меня в ладони.
— Становись здесь, — говорит мама, когда мы приходим в магазин. Сама она уходит в другую очередь.
— Это кто ж тебя так? — спрашивает старушка.
Я молчу.
— Чего не отвечаешь-то, а? — продолжает старушка.
— Да она немая небось, — подхватывает женщина рядом.
— Ты говорить-то умеешь? — пристает старушка. — Ты с кем пришла-то?
Я молчу. Слезы все текут и текут из глаза.
Подходит мама.
— Это ваша? — спрашивает старушка. — Она говорить-то у вас умеет? А то мы думали, немая. Кто ж это так ее изуродовал?
— Что? — не понимает мама.
— Да глаз-то!
— Боже мой! Что это? Как это случилось?
Я молчу.
— Что за наказание! Что за несчастье! — стонет мама. — На секунду нельзя оставить! Как это случилось? Отвечай, как это случилось!
