Халед Хоссейни - Тысяча сияющих солнц
— Хастегар. Жених. Его зовут Рашид. Его хорошо знает деловой партнер твоего отца. Рашид — пуштун, он родился в Кандагаре, но живет в Кабуле, в районе Дих-Мазанг. У него свой двухэтажный дом.
Афсун кивнула, подтверждая слова Хадиджи.
— И он говорит на фарси, как все мы. Тебе не придется учить пуштунский, — добавила она.
Комната крутилась у Мариам перед глазами, пол под ногами ходил ходуном.
— Рашид — сапожник, — опять взяла слово Хадиджа. — Только он не обычный уличный мучи, нет-нет. У него свой магазин, и он один из самых востребованных мастеров в Кабуле. У него заказывают обувь дипломаты, члены семьи президента — словом, важные лица. Так что ему есть на что содержать жену.
Мариам испытующе смотрела на Джалиля. Сердце у нее так и прыгало.
— Это правда? То, что она говорит, — правда?
Но Джалиль даже не взглянул на нее. Закусив губу, он не отрывал глаз от кувшина.
— Он, конечно, постарше тебя, — заговорила Афсун. — Ему... чуть за сорок. Самое большее — сорок пять. Скажи, Нарджис.
— Да-да. При мне девятилетних девочек выдавали за мужчин на двадцать лет старше твоего жениха, Мариам. Да и нам всем доводилось такое видеть. Сколько тебе лет, пятнадцать? Вполне созрела. В самый раз для невесты.
Женщины оживленно закивали. А как же сестры Мариам, Сайдех и Нахид? Им ведь тоже по пятнадцать. И обе они учатся в женской школе «Мехри» и собираются поступать в Кабульский университет. Вот они, наверное, еще не вполне созрели. Для замужества.
— Больше тебе скажу, — продолжала Нарджис, — его тоже постигли потери. Десять лет назад умерла при родах его жена. А три года тому назад его сын утонул в озере.
— Очень, очень печально. Он несколько лет искал себе жену, но подходящая все не попадалась.
— Я не хочу. — Мариам глаз не спускала с Джалиля. — Я не хочу замуж. Не заставляйте меня.
Надо требовать, а она просит! Да так жалобно!
— Веди себя разумно.
Мариам даже не обратила внимания, кто из женщин произнес эти слова. Она ждала, что скажет Джалиль.
Ведь не может же все это быть правдой!
— А то как бы тебе не пришлось всю жизнь прожить здесь!
— Ты что, не хочешь, чтобы у тебя была своя семья?
— Свой дом, дети?
— Под лежачий камень вода не течет.
— Конечно, лучше выйти за местного, за таджика, но у Рашида со здоровьем все в порядке, и ты ему интересна. У него есть дом и работа. Это самое важное, ведь так? А Кабул — прекрасный, потрясающий город. Нельзя упускать такую возможность. Другой такой может и не представиться.
— Я буду жить у муллы Фатхуллы. — Теперь Мариам обращалась к женам. — Он меня приютит. Я знаю.
— И что хорошего? — поинтересовалась Хадиджа. — Он — старик, и он...
Хадиджа никак не могла подобрать нужное слово, и Мариам закончила про себя: «...живет слишком близко от нас». Она поняла, что крылось за словами «другой такой возможности тебе может и не представиться». И им тоже. Ее рождение было для них бесчестьем, и они хотели избавиться от нее раз и навсегда, стереть саму память о постыдном поступке мужа. Ведь она — живое воплощение их позора. Нет, ее надо сослать подальше.
— Он — старик, и он уже дряхлый. А что ты будешь делать, когда он умрет? Станешь обузой для его семьи?
«Как сейчас ты обуза для нас», — договорила за нее Мариам. Да тут и договаривать-то было почти нечего.
Мариам попробовала представить себя в Кабуле, огромном чужом многолюдном городе, до которого, как ей как-то сказал Джалиль, от Герата шестьсот пятьдесят километров. Целых шестьсот пятьдесят. От своей хижины она в жизни не отходила дальше двух километров, и то только в тот день, когда ей вздумалось наведаться к Джалилю. Как ей жить в Кабуле, так невообразимо далеко, в доме чужого мужчины, чьи прихоти ей придется выполнять? Убирать за ним, стирать за ним, готовить? Да и прочие обязанности — Нана рассказала ей, каких гадостей мужья требуют от жен. От одной мысли об этом Мариам бросило в дрожь.
Она опять повернулась к Джалилю:
— Скажи им. Скажи, что ты запрещаешь поступать так со мной.
— Вообще-то твой отец уже дал жениху ответ, — заметила Афсун. — Рашид в Герате, приехал из самого Кабула. Ника[9] состоится завтра утром, автобус отъезжает в Кабул в середине дня.
— Скажи им! — закричала Мариам. Женщины затихли и тоже уставились на Джалиля. В комнате стало очень тихо.
Джалиль вертел на пальце обручальное кольцо. Лицо у него было беспомощное, растерянное.
Часы в шкафчике на стене громко тикали.
— Джалиль-джо? — нарушила молчание какая-то из жен.
Джалиль медленно поднял глаза, посмотрел на Мариам и потупился.
Стон его был полон боли. Но никаких слов не последовало.
— Скажи хоть что-нибудь, — прошептала Мариам.
— Будь все проклято, — тоненьким, дрожащим голосом произнес Джалиль. — Не поступай так со мной, Мариам.
Она? С ним?
И напряжение сразу спало.
Жены опять взялись расписывать достоинства жениха. Мариам смотрела в пол. В ее глазах отражались изысканные изгибы ножек стола, темная блестящая столешница. Полированная поверхность при каждом выдохе затуманивалась — и легкая дымка сразу исчезала, чтобы немедля появиться вновь.
Наверх ее провожала Афсун.
Дверь за ней захлопнулась. Со скрежетом повернулся ключ в замочной скважине.
8
Наутро Афсун вручила Мариам изумрудное платье-камиз с длинными рукавами, белые шальвары, зеленый хиджаб и сандалии.
Мариам отвели в уже знакомую комнату. Посередине длинного темного стола стояла ваза с засахаренным миндалем, тут же лежали Коран, зеленая вуаль и зеркало. За столом сидели двое мужчин (по-видимому, свидетели) и мулла, которого Мариам тоже видела впервые в жизни.
Джалиль (коричневый костюм, красный галстук, пушистые волосы только что вымыты) указал ей на стул и попытался ободряюще улыбнуться. Хадиджа и Афсун на этот раз сидели с той же стороны стола, что и Мариам.
Мулла сделал движение головой в сторону вуали, и стоявшая рядом Нарджис моментально нацепила ее на Мариам.
— Позовите его, — велел кому-то Джалиль.
Мариам еще не видела жениха, а уже чувствовала чужой густой запах табачного дыма и сладкого одеколона. От Джалиля так никогда не пахло. На пороге комнаты остановился высокий, широкоплечий и пузатый мужчина — такой огромный, что у Мариам дыхание перехватило. В смущении она опустила глаза. Сердце у нее колотилось. Мужчина, тяжко ступая, прошел к столу — ваза с миндалем мелодично звякала в такт его шагам — и опустился на стул рядом с Мариам.
