Сергей Жадан - Ворошиловград
— Так шо за дела? — переспросил я на всякий случай.
— Бензин бодяжите, — со злостью в голосе ответил главный.
— Разберемся, — пообещал я ему.
— Разбирайтесь, — недовольно согласился главный и пошел к джипу, стоявшему поодаль. Двое других двинулись следом. Тот, что держал Кочу, замахнулся, чтобы еще раз его пнуть, но наткнулся взглядом на Травмированного и отошел.
За джипом по асфальту тянулся след. Наверное, приехав, они резко затормозили. К бензоколонкам след не вел. Похоже, никто и не думал тут заправляться. Чуваки сели, дали по газам и помчались в сторону трассы. Коча поднялся и начал отряхиваться.
— Кто это? — спросил я его.
— Шпана, — нервно ответил Коча. — Кукурузные короли.
— Чего хотели?
— Ничего не хотели, — Коча надел очки и, проскользнув мимо меня, исчез за углом здания.
— Привет, Герман, — подошел Травмированный и пожал руку.
— Привет. Что тут у вас?
— Сам видишь, — он кивнул головой в сторону трассы. — Еще и брат твой уехал.
— А почему уехал?
— А откуда я знаю, — резко ответил Травмированный. — Думаю, заебался от всего, вот и уехал. Я тоже уеду. Вот доделаю карбюратор одному хую из Краматорска и уеду. А как же, — Травмированный угрюмо осмотрелся вокруг, но, не увидев никого, кого бы это касалось, повернулся и пошел в гараж.
Настроение Травмированного меня не удивило. Он постоянно был всем недоволен. Всегда будто искал, от чего завестись. Хотя, скорее, он так защищался. Травмированный старше меня лет на десять. Он был живой легендой, лучшим бомбардиром за всю историю физкультурного движения в нашем городе. В начале девяностых мы с ним еще успели поиграть в одной команде. Уход из большого спорта стал для него тяжелой психологической травмой — Травмированный озлобился и растолстел. Был небольшого роста и с пижонскими усиками и солидным пузом походил не столько на бомбардира, сколько на какого-нибудь клубного массажиста. Или на футбольного комментатора. Начав новую жизнь, Травмированный быстро обрел славу лучшего механика, но идти на кого-то работать не хотел, вот только брату удалось с ним договориться — он взял его партнером, не влезая в дела и мало интересуясь его проблемами. Травмированного это устраивало. Он приезжал когда хотел, уезжал когда хотел и делал то, что ему нравилось. Но была у него еще одна страсть, проявлявшаяся в свободное от работы время. Еще с поры его звездной бомбардирской карьеры у Травмированного была чрезмерная тяга к женщинам. Из-за чего и не женился, ведь на ком ему было жениться, если спал он одновременно с шестью женщинами? И что интересно, после завершения футбольной карьеры количество их не уменьшилось. Скорее наоборот — с возрастом Травмированный обрел некий шарм, старательно лелея и поддерживая вокруг себя эту странную ауру — сорокалетнего пузатого женолюба. Женщины Травмированного обожали, и он, сука, об этом знал. В нагрудном кармане своей белоснежной рубашки всегда носил металлическую расческу, которой время от времени поправлял усики. При нем всегда был одеколон и кассеты с романтическими мелодиями, или, как он сам это называл, музыкой любви. Иногда Травмированный огребал за аморалку от обиженных мужей. Тогда он закрывался в гараже и сидел там целыми днями, крутя какие-то гайки. Был он добрый, но немного скованный, возможно, поэтому всем постоянно хамил. Я к этому привык.
Ну, в общем, что получалось? Получалось, что какие-то хуи прессовали тут Кочу, и если б не Травмированный, то вполне возможно, что начали бы прессовать и меня, владельца заправки. Поскольку именно я считался ее официальным владельцем. Брат, чего-то опасаясь, еще лет пять назад предусмотрительно оформил всю документацию на меня. Отношения у нас с ним были доверительные. Он знал, что даже если я захочу сделать с его бизнесом что-то плохое, то всё равно не сумею, поэтому просто попросил не волноваться и расписаться в нужных местах. Потом он научился подделывать мою подпись, так что я даже не знал, как там у него дела, какие налоги он платит и какую имеет прибыль. У него были свои проблемы, а у меня до последнего времени проблем вообще не было. И вот вдруг оказалось, что их, проблем, у меня на самом деле целая куча. И нужно их как-то решать. Можно было, правда, на всё забить. И тоже свалить в Амстердам. Хуже всего, что брат ничего не сказал. И как теперь быть, я даже не догадывался. Еще несколько дней назад я считался свободным и независимым экспертом, который боролся непонятно с кем за демократию, а теперь вот на мне висел бизнес, с которым нужно было что-то делать, потому что брата рядом не было и подделывать за меня подпись некому.
Так или иначе нужно было идти к этой их Ольге и хоть что-то узнать. Домой я сегодня не попадал никак. Лучше позвонить Лелику и предупредить. Я зашел в будку. На стене висел телефонный аппарат. Снял трубку.
— Не работает, — Коча стоял на пороге и смотрел на трубку в моей руке. — Я же тебе говорил.
— А мобила у тебя есть?
— Есть. Но тоже не работает, — ответил Коча.
— А у Травмированного?
— У Травмированного есть. Но он не даст.
— Хуй там не даст, — не поверил я и, отпихнув Кочу, пошел в гараж.
Травмированный успел переодеться в синюю спецовку и натянуть на голову черный берет. Перед ним покачивалось, подвешенное на лебедке, какое-то железо, которое Травмированный ощупывал, как скотобоец коровью тушу.
— Шур, — сказал я, — дай мобилу. Я тут у вас до завтра остаюсь, нужно своих предупредить.
— Остаешься? — посмотрел на меня Травмированный. — Давай. Только у меня денег на счету нет, так что болт.
— А откуда можно позвонить?
— Сходи на телевышку, тут недалеко. И не мешай мне, блядь! — крикнул он вслед.
Я обошел будку, миновал вагончик и по тропинке двинулся вперед. Спустился в балку, поднялся наверх и, продравшись сквозь заросли малины, вышел на асфальтовую дорогу, ведущую от трассы. Подошел к ограде, которая тянулась вокруг телевышки. На воротах было написано «Вход запрещен». Однако сами ворота были открыты. Прошел во двор. Дорожка вела к одноэтажному зданию, в котором, очевидно, и находился пульт управления или что там бывает на телевышках. Сама вышка стояла поодаль, обсаженная цветами и оплетенная колючей проволокой. Из-за угла выбежала старая овчарка, подошла, лениво обнюхала мою обувь и пошла своей дорогой. Из людей никого. Даже если допустить, что за телевизионные трансляции тут отвечала овчарка, обязанностями своими она откровенно пренебрегала. Я постоял, подождал, пока кто-нибудь выйдет, и, не дождавшись, подошел к дому. Дверь была закрыта. Я постучал. Никто, ясное дело, не ответил. Подошел к окну, заглянул. Было темно и пусто. Вдруг изнутри вынырнуло лицо. Я испуганно отступил назад. Лицо тут же исчезло, послышались шаги, дверь открылась, на пороге стояла девочка лет шестнадцати. С коротко подстриженными черными волосами, большими серыми глазами и пластмассовыми сережками в ушах. В светлой короткой майке и джинсовой юбке. На ногах — легкие сандалии.
