Ирина Волчок - Главный приз
— Сама принесет. — Виктору вдруг очень не понравилось, что она уйдет — пусть даже на пару минут. Взрослый человек…
— Вы разве вставать не будете? — спросила Юлия с такой интонацией, будто обращалась к непонятливому ребенку. — Я чай сама принесу. Вам пяти минут хватит?
— Мне пяти секунд хватит, — заявил Виктор, рывком садясь на постели и сбрасывая простыню.
Ему очень захотелось, чтобы она увидела, какая у него красивая фигура, какие тренированные мышцы, какой ровный загар… Но Юлия уже вышла, не оглянувшись. И даже в зеркало на двери не заглянув — он специально следил. Не интересно ей, какая у него фигура. Наверное, ей интересно, какая фигура у мужа… Стоп, Витюша, притормози. А то лоб расшибешь. У нее есть муж. Она — чужая жена. Аргумент? Аргумент. Во всяком случае, до сих пор для него это всегда было аргументом.
Но, черт возьми, почему именно эту девочку понесло замуж за какого-то совершенно постороннего человека?! И чем, черт возьми, этот человек лучше его, Виктора? И, черт возьми, в конце концов, она не выглядит безумно счастливой женой своего проклятого мужа! И, черт возьми, что это за муж, который даже не может жену на вокзал проводить, а посылает своего престарелого брата?
Все это Виктор думал, бреясь в туалете перед тусклым зеркалом, раздражаясь все больше и больше. Два раза даже порезался, и это добавило раздражения, к тому же напор воды в кране был слишком сильным, и Виктор обрызгался с ног до головы, а вода оказалась очень холодной… Одним словом, когда Виктор вернулся в купе, он, кажется, был близок к тому, чтобы высказать все, что думает о ее муже.
В купе было тихо, душисто и уютно. Обе постели убраны, стол застелен желтой льняной салфеткой, а на салфетке — завтрак, сервированный на двоих. И ведь настоящий завтрак, и ведь по-настоящему сервирован! Виктор шлепнулся на свое место, изумленно таращась на две коричневые стеклянные тарелки, на ножи и вилки, на горку оладий в неглубокой деревянной миске, на кусок сливочного масла в масленке, на крошечный, не больше стакана, керамический бочонок с медом… И чай был крепкий, горячий, душистый — совершенно не вагонный чай.
— Как вы это делаете? — Виктор оторвался от созерцания стола и с тем же изумлением уставился на Юлию.
Она вопросительно глянула на него непроницаемыми черными глазами, помолчала несколько секунд и, догадавшись, что он имеет в виду завтрак, спокойно объяснила:
— Меня мама Нина в дорогу собирала. Она ни одной мелочи никогда не упускает. Даже соль, перец и горчицу. Даже зубочистки. Оладушки вчера специально мне в дорогу напекла. Леночка их только что в тарелке над чайником разогрела. Ешьте, пока теплые.
— Спасибо. — Виктор, к собственному удивлению, даже растрогался. — Я ваш вечный должник. Даже не помню, когда я нормально завтракал. Чаще всего кофе да бутерброд с колбасой — и погнал на службу…
Он совершенно не собирался рассказывать ей о себе всякую ерунду. Он собирался порасспрашивать о ее жизни. Разговорить ее хотя бы до обычной беседы попутчиков. Вытянуть из нее хоть что-нибудь… А вместо этого уплетал за обе щеки оладушки с маслом и с медом, пил душистый индийский чай, грыз миндаль в шоколаде и — трепался без умолку. Неизвестно о чем. О том, что вот ему, например, такого чаю в поезде сроду не давали, а дома он чай вообще редко пьет, потому что чаепитие — это ритуал, а какой же это ритуал, если в одиночку, и чайных чашек у него осталось всего ничего, да и то — от разных сервизов, а остальные разбились постепенно, а Катька обещала какой-то особый сервиз привезти, но забыла, они с Аланом оба вообще очень забывчивые, из-за этого все время ссорятся — выясняют, кто виноват, что опять что-нибудь забыли, но быстро мирятся, потому что жить друг без друга не могут, и это даже удивительно, потому что, кроме забывчивости, у них ничего общего, таких разнополюсных людей он вообще никогда не видел; когда они поженились, он думал — это недели на две, а потом разбегутся, если раньше друг друга не поубивают, а вот уже пять лет живут — и ничего, сыну три с половиной, и еще детей хотят, особенно Алан…
Виктор замолчал, с удовольствием наблюдая, как Юлия быстро и бесшумно наводит порядок на столе — как-то так ловко, что казалось, будто все само собой устраивается: сахарница и бочонок с медом — в пластиковую коробку, масло — в крошечный термос, ножи, вилки и стеклянные тарелки — в полиэтиленовый пакет… И ничего ни разу не звякнуло, надо же! Наверное, у нее дома в кухне все так же чисто, тихо и вкусно пахнет.
— А у вас дети есть? — спросил он, заранее представляя маленькую тихую девочку с мрачными черными глазами.
— Нет, — помолчав, ответила Юлия. — Пойду посуду вымою. Вам чаю еще принести?
— Я помогу. — Виктор поднялся, глядя на ее отражение в зеркале. В зеркале у ее отражения было, кажется, не такое каменное выражение лица.
Отражение Юлии встретилось с ним взглядом, и на миг ему показалось, что это совсем незнакомый человек и в то же время — человек, которого он где-то видел. Такое тревожное чувство…
— Нет, — опять помолчав, сказала Юлия и вышла.
Она привыкла, что ее слушают, это точно. Слушают и повинуются. И все-таки, почему она так долго молчала перед тем, как ответить, что у нее нет детей? Давала понять, что он лезет не в свое дело? Или вспоминала, есть у нее дети или нет? Виктор опять почувствовал раздражение. Ну вот как с ней общаться? И тут же вспомнил, как только что болтал, словно заведенный, и прекрасно себя мироощущал, такого душевного комфорта он давно ни с одним собеседником не испытывал. Хм, собеседник… За всю их оживленную беседу она сказала три слова. Ну, пять… И тем не менее в ее обществе ему весело и как-то уютно. Вот повезло ее мужу…
— Вы недавно замуж вышли? — Виктор и сам не ожидал, что спросит это, слова как-то сами собой слетели с языка, как только она появилась в дверях с вымытой посудой в мокрых руках.
Юлия без выражения глянула на него, прошла к столику, бесшумно поставила посуду, потянулась за полотенцем и только тогда ответила:
— Десять лет назад.
Он недоверчиво хмыкнул, откровенно окидывая ее взглядом:
— Это во сколько же?..
— В четырнадцать часов семнадцать минут.
Виктору показалось, что в ее черных непроницаемых глазах мелькнула хмурая насмешка. Он засмеялся, потер ладонью короткий ежик волос и уточнил:
— Я имел в виду — сколько вам лет тогда было? Десять? Или уже одиннадцать?
— Восемнадцать. — Она не ответила улыбкой, но он был уверен, что в ее глазах опять мелькнула насмешка. — Сейчас мне двадцать восемь. Замуж я вышла десять лет назад. Двадцать восемь минус десять получится восемнадцать.
