Ирвин Шоу - Люси Краун
— Мне страшно думать о том, как ты болтаешься в одиночестве по этому огромному пустому дому. И ты всегда изнуряешь себя работой, когда меня нет.
— Обещаю тебе не переутомляться, — сказал Оливер. — И знаешь что… Побудь-ка здесь недельку. Посмотри на свое самочувствие. Как пойдут дела у Тони. Тогда если ты все еще будешь хотеть домой…
— Так что?
— Ну, тогда посмотрим, — сказал Оливер. Он застегнул последнюю пуговицу и нежно погладил ее по затылку.
— Посмотрим, — повторила Люси. — Всякий раз, когда ты говоришь «посмотрим», это означает «нет». Я знаю тебя.
Оливер рассмеялся и поцеловал ее в макушку.
— На этот раз это значит «посмотрим».
Люси сделала шаг назад и повернулась к зеркалу, чтобы накрасить губы. — Почему, — холодно произнесла она. — Почему мы всегда делаем то, что хочешь ты?
— Потому что я старорежимный муж и отец, — сказал Оливер, сам удивившись своим словам.
Люси густым слоем нанесла помаду, потому что знала, как это не нравится Оливеру, а ей так хотелось наказать его за этот отказ, хоть такой мелочью.
— А что если я в один прекрасный день стану старорежимной женой?
— Не станешь, — ответил Оливер. Он закурил сигарету, и заметив помаду, едва заметно нахмурил брови, что было признаком явного раздражения. — Не станешь, — повторил он, стараясь не терять игривости тона. — Поэтому-то я и женился так рано. Поймал тебя, прежде чем ты успела закоснеть в своих привычках.
— Только не говори, что я такая податливая. Это оскорбительно, сказала Люси.
— Клянусь, — с наигранной серьезностью он продолжал игру, сознательно уходя от спора. — Клянусь, что считаю тебя абсолютно неподатливой. Так тебе больше нравится?
— Нет, — сказала Люси. Она мизинцем размазала огромную вызывающе красную дугу на губах, недовольно скривив рот. Оливер никогда не выражал всего недовольства при этом, но она знала, как он не любил эти минуты, когда она застывала перед зеркалом в этой самодовольной позе с красным и жирным от помады пальцем, и намеренно тянула время.
— Мы знаем много современных семей, — сказал Оливер и отвернулся, притворяясь, что ищет пепельницу, чтобы не видеть неприятного зрелища, которые позволяют друг другу принимать самостоятельные решения. И всякий раз, когда я вижу женщину с недовольным выражением лица, я сразу же могу сказать, что ее муж разрешает ей решать самой за себя.
— Если бы я не была твоей женой, Оливер, — отметила Люси. — Думаю, что я ненавидела бы тебя.
— Ну вспомни наших знакомых, — продолжал свою линию Оливер. — Я прав? — Прав, — сказала Люси. — Прав. Всегда прав. — Она повернулась и с издевкой поклонилась ему. — Склоняю голову перед твоей вечной правотой. Оливер рассмеялся и Люси пришлось рассмеяться тоже.
— Смешно, — сказал Оливер, снова приблизившись к жене.
— Что смешно?
— Когда ты усмехаешься, — уточнил Оливер. — Даже когда ты была молоденькой девушкой. Будто здесь есть кто-то еще, — он погладил ее шею. Будто кто-то смеется за тебя.
— Кто-то другой, — сказала Люси. — Какая она — другая?
— С хрипотцой в голосе, — тихо начал Оливер. — С покачивающейся походкой и буйными рыжими волосами…
— Может мне лучше перестать смеяться, — произнесла Люси.
— Никогда, — запротестовал Оливер. — Я так люблю твой смех.
— Я так долго ждала этого слова.
— Любовь?
— Да. Так долго не слышала этого, — Люси схватилась за полы его пиджака и нежно притянула его к себе.
— Ни один из современных писателей и не подумал бы употребить это слово, — серьезно сказал Оливер.
— Продолжай.
— Продолжать что?
Продолжать использовать его. Пока никто не видит.
— Мама… Паап… — Донесся из гостиной голос Тони. — Я уже одет. Вы готовы?
— Еще минутку, Тони, — крикнул Оливер, стараясь высвободиться. — Мы сейчас выйдем.
— О, Оливер, — пробормотала Люси, продолжая цепко держать его. — Это все так ужасно.
— Что ужасно? — спросил Оливер озадаченно.
— Я так завишу от тебя.
— Паап… — снова позвал Тони вежливо не осмеливаясь заходить в спальню родителей.
— Что, Тони?
— Я пойду в отель и буду ждать тебя там. Я хочу доехать с тобой до ворот.
— Ладно, Тони, — согласился Оливер. — Скажи доктору Петтерсону, что я приду через пять минут.
— Лады, — сказал Тони.
Оливера передернуло.
— Где он набрался таких слов? — прошептал он.
Люси пожала плечами. Ее палец оставил небольшое красное пятно помады на плече пиджака Оливера, и она чувствуя себя виноватой решила ничего ему не говорить. Они слышали, как Тони вышел из дома, как его шаги наконец замерли в конце гравиевой дорожки.
— Ну… — Оливер еще раз оглядел комнату. — Вот наверное и все. — Он взял два чемодана. — Открой, пожалуйста, дверь, Люси, — попросил он.
Люси открыла дверь, и они вышли на крыльцо через гостиную. Гостиная была полна цветов, призванных скрыть неизгладимый отпечаток убогости чужой мебели. Их запах сливался со свежим ароматом озера.
На крыльце Люси остановилась.
— Мне хочется пить, — сказала она.
В действительности она не испытывала жажды, но это могло бы задержать отъезд Оливера еще на 10 минут. Она знала, что Оливер разгадал ее уловку, и что он обычно бывал раздражен, или по крайней мере нетерпеливо удивлен тем, что считал неоправданной задержкой, но она никак не могла примириться с мыслью, что вскоре гул мотора замрет на дороге и она останется совершенно одна.
— Ладно, — сдался Оливер после небольшой паузы, опустив на пол свои чемоданы. Он сам прощался очень по-деловому, сказав один раз «до свидания» и сразу же уезжал. Он стоял вглядываясь в даль озера, ожидая, пока Люси подойдет к столу возле стены, нальет немного виски из бутылки и разведет его в двух бокалах холодной водой.
Ястреб взвился с одного из деревьев у озера и начал медленно кружить, почти не двигая крыльями над водой, а с противоположного берега снова раздались слабые звуки горна, этот солдатский сигнал, отдающий воспоминаниями о стрельбе, победах и поражениях, которым детей сзывали в бассейн или на игры. Ястреб мягко скользил по ветру, в поисках малейших признаков возможной поживы, оставленной трагедиями маленького мира внизу, в шелестящей траве, в сплетениях ветвей.
— Оливер, — послышался голос Люси, приблизившейся к нему с двумя бокалами в руках.
— Что?
— Сколько ты платишь этому мальчику? Баннеру?
Оливер покачал головой, прогоняя смутные образы, пробужденные в его воображении птицей и горном и самой близостью отъезда.
— Тридцать долларов в неделю, — сказал он, взяв один стакан.
— Не много ли?
— Много.
