Анна Матвеева - Завидное чувство Веры Стениной
— Мама, не надо перечислять, куда вы ходили, — рассердилась Вера. — Дальше что?
— Он привёл девушку, сказал, это его сестра. Такая расфуфыренная. Сидела с тобой, книжечки листала. У неё был какой-то блат, она могла ездить — и ездила. Венгрия, Румыния, Польша. Привозила эти книги, предлагала купить — я и покупала, дура. Думала, в приданое пойдут. Раз попросила их с тобой посидеть, а сама побежала к тёте Тане в торг, там босоножки давали. Вернулась, а ты стоишь в комнате и смотришь, как они… как они…
— Вот это да! — сказала Вера.
— Я ему так саданула коробкой с босоножками! — Мать ударила кастрюлю по дну, и та зазвенела победным гонгом. — И тварь эта получила! На твоём диванчике, можешь себе представить? При ребёнке! Они ещё и ограбить нас планировали, я потом догадалась.
— Может, просто извращенцы, — сказала Вера. Тайна рассеялась, ей было жаль, что пыль времени скрывала такой пошлый рисунок. А мама никак не могла успокоиться — рассказывала, как продала пианино, чтобы «глаза не смотрели», но альбомы решила оставить, закинула на антресоли.
— И тут вдруг ты со своим искусством!
«Искусство — обезьяна природы» — этой фразой Юлька донимала Веру почём зря. Сама же отчаянно увлеклась политикой, к сожалению, местного разлива. Вера считала, что в Екатеринбурге не может произойти ничего особо интересного, но Юлька спорила: «Историю будут писать у нас». Она быстро научилась разговаривать не обычными словами, а газетными заголовками или даже целыми врезами.
Неудачу с Вадимом Юлька пережила быстро, как это умеют делать только истинные красавицы. А вот Вера прострадала целый год, будто в тюрьме отсидела. Даже годы спустя, когда видела картины Вадима, сразу глохла и слепла — слишком много боли для отстранённого любования… Хотя, если честно, любоваться ими в принципе было сложно — с годами портреты Вадима стали безжалостными, а он полюбил писать именно портреты.
Вера, страдая, работала над очередной курсовой — хотела писать о Ренуаре, а дали Гюстава Курбе, и спасибо, что не Денисова-Уральского. Юлька же тем временем познакомилась с весьма оригинальным молодым человеком, решившим посвятить свою жизнь царским останкам.
Вообще, Юлька каждый день с кем-то знакомилась — это было и требование профессии, и естественное свойство личности. Охотно открываясь незнакомцам, Юлька брала у них что ей нужно, после чего отпускала на свободу — как птиц из клетки. Конечно, попадались и такие, что не спешили улетать, даже норовили поглубже забиться в угол, но Юлька вытряхивала их из своей жизни беспощадно.
Вера завидовала этому её умению — с лёгкостью избавляться от лишних людей: подобной виртуозностью могла похвастаться, пожалуй, лишь великая русская литература. Или же история двадцатого века. К тому времени зависть уже стала полноценной частью Вериного существа — одним из тех органов, что так таинственно и сложно действуют внутри каждого человека, пусть даже — лишнего. Вера носила её в себе, как дитя, которому не суждено появиться на свет.
«Человек с останками» был представлен Юльке на какой-то газетной пьянке — он был молод, косолап и напорист, как струя из пожарного ствола. Перекрикивал магнитофон, изрыгавший из себя Алёну Апину: Мой долг, как человека православного, отыскать святые останки помазанника Божьего. Вера, когда Юлька пересказывала ей, кривляясь, эту речь, вдруг вспомнила строки Гейне — совсем недавно проходили по зарубежке:
То, что пророчила звезда,
В сражении мы узнали.
Где ты велел, там были мы
И прах короля искали.
И долго там бродили мы,
Жестоким горем томимы,
И все надежды оставили нас,
И короля не нашли мы.
Возможно, благодаря этим строкам история косолапого искателя показалась Вере трогательной — она захотела с ним познакомиться. Это было легко: он распространял духовную газету в коридорах университета. Высокий мальчик с бородой, лицо сердечком, а брови такие, что хочется провести пальцем — сначала по одной, потом по другой. Зовут Валентин. «Валечка», — подумала Вера. Она смущённо вертела в руках духовную газету, не зная, что с ней делать.
— Завтра раскоп, — поделился Валечка, обращаясь напрямую к Юльке. Эта манера была Вере хорошо знакома: мужчины, глядя на Юльку, слепли, не замечая никого вокруг, и Стенина оказывалась равна вот именно что стене. Подавая Юльке руку на выходе из автобуса, никто не помнил про Веру — что ж, зато она научилась ловко спускаться на самых высоких шпильках с самых крутых ступенек.
Валечка говорил только про царские останки. След от сабли японского самурая, феномен Анастасии и оторванный палец Александры Феодоровны… Когда Юлька написала заметку про долгожданный раскоп в Поросёнковом логу, Валечка долго мучил её своими вычурными, архаичными какими-то благодарностями, с вензелями и приседаниями.
— При этом он меня почему-то очень волнует, — призналась однажды Юлька. — Проклятый мешок с костями! Надо переспать и успокоиться.
Валечка призыву не поддался, чем весьма озадачил Юльку и удивил Веру. Копипаста едва не заболела с досады, вызвала мальчика на откровенный разговор — и тогда он пробубнил, глядя на Юлькины коленки, что эти отношения возможны только после того, как мы обвенчаемся. Ты будешь первой у меня, а я у тебя.
— После этого мы будем, по всей видимости, искать царские останки — всю оставшуюся жизнь, — смеялась Юлька.
Вера не смеялась — Валечка казался ей особенным. Кто бы ещё смог так наивно верить, что Юлька по сей день пребывает в девушках? Копипаста, отсмеявшись, рассудила, что проще будет уступить Валечке — хочет отдаться ей только после штампа, так тому и быть. Она не против!
Старшая Стенина восприняла эту свадьбу как личное несчастье, о котором даже говорить больно. А у Юлькиной мамы впервые после Серёгиной смерти перестало дёргать в боку и отдаваться в грудине — точнее, оно по-прежнему дергало и отдавалось, просто мама этого почти не замечала. Юленька выходит замуж! Хотя как играть свадьбу — непонятно. Во что наряжать молодую — тоже.
— Распишемся, и всё, — твердила Юлька. Она жадно смотрела на Валечку, а он всё чертил какие-то таблицы и просматривал глаза ночами — любовался юными царевнами. Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия… Юлька не ревновала — бедняжек давным-давно не было на свете.
Вера ожидала Юлькиной свадьбы, как ждут боли после слов врача: «Сейчас придётся немножечко потерпеть». Её собственные мечты о замужестве хранились там же, где все прочие, — на свалке памяти. Мышь грустно летала над ними, наматывая круги, точно самолёт, которому не дают посадку.
