Алексей Поликовский - Рок на Павелецкой
Он снова разлил коньяк по рюмкам, и мы выпили. Бармен за стойкой перетер все бокалы и теперь стоял, просто глядя перед собой. Стойка и бармен были ярко освещены, а мы сидели на мягком диванчике в темноте, отчего казалось, что бармен – это актер на сцене, изображающий перед нами бармена. Я позавидовал его способности смотреть в пустоту. Он как будто заморозил себя, остановил в себе все жизненные процессы. Возможно, в такие моменты кровь в нем действительно замедляла бег, и процессы старения не шли. Мне захотелось подойти и помахать перед его глазами рукой, проверяя реакции.
– Ты знаешь, я встречался с Басом, – сказал я. – Он передает тебе привет.
– С Басом! – сказал Роки Ролл. – Бас… единственный нормальный человек в дурдоме под названием Final Melody. Скромный, тихий Бас. Что он делает?
– Торгует тетрадками с лотка у Павелецкого вокзала.
Роки сидел, глядя в коньяк, медленно крутил рюмку и ничего не говорил. Потом сказал:
– Печально. Я мог бы помочь ему с работой.
Он сказал это как-то тускло. Энтузиазма в нем не было. Он сказал это для меня – не хотел быть в моих глазах сукиным сыном, которому безразлична судьба старого фрэнда, с которым он играл в одной группе. Я это понял. Мы оба – и Роки Ролл, и я – все время делали поправки на прошлое, все время думали о том, как бы не оказаться ничтожными на его фоне. Не знаю, как нам это удавалось.
– Роки, я хотел спросить тебя о записях.
– У меня ничего нет.
– А у кого-нибудь есть?
Он пожал плечами. – Черт его знает.
Он сказал это так, что я понял, что ему это безразлично. Что для него все это – сгорело, обратилось в пепел, рассеялось. Но я не хотел так просто сдаваться. Неужели эти обрывки воспоминаний, эти несвязные версии прошлого – все, что мы можем сказать друг другу о великой группе Final Melody, плавно, на моих глазах, перешедшей из бытия в небытие, из реальности в миф, из суеты сует в легенду?
– Значит, нету. А жаль… Послушай, я в субботу перебирал старые катушки – ну, знаешь, там Creedence, и Grand Funk, и даже Middle of the Road, и прочие дела – и вспоминал вашу музыку, и оказалось, что я её помню; во всяком случае, в голове у меня она зазвучала со страшной силой, так, как будто я не у себя дома, а на концерте в ДК «Энергомаш». Соло в первой вещи концерта, в Прощай навеки, ты помнишь? Оно отпечаталось у меня в мозгах отчетливо, как монетка в теплом воске…
– Я многое помню, – сказал он.
– Но не может же быть, чтобы все исчезло! – сказал я. – Ну хоть какие-нибудь записи остались?
Он посмотрел – на секунду его зрачки уперлись в меня. Я понял, что он хочет понять: «Зачем?». Чего ты пристал? Зачем будоражить тени и волновать покойников? Он производил впечатление очень спокойного, очень достойного, очень состоятельного человека, живущего размеренной и надежной жизнью – человека, у которого есть время и желание не стирать рубашки в стиральной машине, а отдавать посыльному из прачечной, где крахмал придаёт манжетам такую приятную твердость. Я подумал, что темно-синий «Мерседес-420» с люком в крыше и с кремовыми сиденьями на стоянке у входа – наверное, его.
– Не знаю, – сказал он. – Официальная историография утверждает, что никаких записей Final Melody в природе не существует. Во-первых, потому, что их и не было, а во-вторых, потому, что их сжег психопат Мираж. Такая версия есть тоже… А тебе зачем? Ты решил издать?
Ответа на такой вопрос не требовалось. Мы помолчали.
– Ты знаешь, – задумчиво сказал он, закуривая очередную сигарету, – кое-что, я думаю, все-таки осталось.
Я ждал продолжения.
– Во-первых, немцы с Decca писали что-то во время наших репетиций. Они арендовали тут пульт, привозили микшер и хорошие микрофоны. Может быть, эти пленки до сих пор запрятаны в их архивах, хотя я лично сомневаюсь… Скорее всего, написали поверх нас каких-нибудь Boney M… Во-вторых, там, в бункере, мы однажды дали концерт по полной программе для узкого круга лиц. Это был январь, конец января, да, день рождения Лили. Это подружка у меня такая была, может быть, ты её помнишь, – губы его подобрались, у него была жесткая улыбка. – Должен же где-то быть. Я бы у неё спросил.
– А где её искать?
Он пожал плечами. В какие-то моменты разговора в нем вдруг появлялись сдержанность и сухость, ему раньше не свойственные. Он восстанавливал дистанцию, на которой привык находиться с людьми – и как будто не хотел тратить слова там, где вопрос был риторическим, а ответ очевидным.
6
Он проводил меня по лестнице до самых дверей и даже вышел со мной на улицу. Охранники в черных майках при его появлении подтянулись и сменили расслабленные позы на стойку смирно. Он прошел между них, их не видя. С черного неба сыпался частый мелкий дождик, мокрый асфальт блестел серебром. Мы стояли под дождем в холодном свете неона. Осень в этом году была сверх меры дождливая. А впереди, в трех месяцах, уже маячил Миллениум – загадочный праздник, в котором человечество уже сейчас предчувствовало что-то прекрасное и таинственное. Взлетят в небо фейерверки, ударят часы, по ночной заснеженной Москве, гудя клаксонами, помчатся машины с включенными фарами, рубль обесценится, доллар рухнет, выйдут из строя компьютеры, пораженные ошибкой-2000, и все мы вдруг окажемся там, откуда нас исторгли злые и безликие силы – в нашей давно ушедшей рок-н-ролльной молодости….
– Ты где припарковался?
– А вон, – я кивнул в сторону моей красной красавицы.
– Пойдем, я тебя провожу. В руке у него откуда-то очутился зонт, он нажал кнопку, и черный купол мягко и бесшумно раскрылся над моей головой. Он снова был спокойным, вежливым джентльменом – Роки, которого теперь надлежало называть господин Парамонов. Я улыбнулся этой нелепой мысли.
– Зайдешь ещё? У меня тут хорошие концерты бывают.
– Зайду обязательно. Клуб-то твой, Роки?
– Два владельца, я один из них.
– Единственный твой бизнес?
– Я из всех моих бизнесов ушел год назад. Хватит. Вложил кое-какие деньги в Дыру и наслаждаюсь теперь. Всегда мечтал быть хозяином рок-клуба.
– А чем занимался? – я стоял, положив руку на открытую дверь, и все задавал вопросы, как будто в чужой жизни надеялся найти ответы, которые пригодятся мне в моей.
– Я же институт нефти и газа закончил. Надо же было после Final Melody чем-то заниматься. Вот нефтью немножко и позанимался в последние годы. Я три года в Сургуте жил.
– Сам здесь ведешь дела?
– Нет, зачем. Менеджеры есть. А я приезжаю и смотрю, как оно у них получается. Сижу, пью коньяк, слушаю музыку. Все дела. У тебя ведь тоже все в порядке? – улыбнулся он.
– В полном, – сказал я, и это была правда.
Мы пожали друг другу руки, и я захлопнул дверцу.
7
Чайная церемония происходила в задней комнате чайного магазина в Кривоколенном переулке, в желтом отреставрированном особнячке с белой лепниной на потолке. По периметру стен здесь были выставлены банки с редкими сортами китайского чая – от двадцати долларов за сто грамм и выше – и расписанные драконами чайные сервизы на стеклянных полках. На церемонию я не пошел. Мне предложили подождать. Я ждал мастера чайных церемоний в комнате с темно-красными обоями и окном, выходящим в маленький сад. На подоконнике – коричневая вазочка с веткой. На ветке был один лист – подвядший, ломкий, с сухими краями. Казалось, дизайнер-минималист специально сохранял этот лист, наслаждаясь его медленным увяданием. Я не услышал, а почувствовал по колебанию воздуха в маленькой комнате, что дверь за моей спиной открылась – и обернулся.
– Ну, теперь здравствуй, – сказал Магишен, протягивая мне руку. – Старый друг. Сколько лет мы не виделись?
Он был высок – почему-то выше, чем я ожидал, – и немного сутулился. Рука у него не проминалась в рукопожатии, как будто была выточена из прохладного камня. Я подумал, не занимается ли он карате.
Магишен был в черной рубашке с узким воротничком и в черных брюках со складкой. Его огромные модные туфли с острыми мысками сияли. В своей черной одежде он был похож на протестантского пастора. Он был коротко пострижен, к чему я никак не мог привыкнуть: я не ожидал увидеть его таким. Это был высокий человек с худым лицом, серыми внимательными глазами и большими ушами, которые составляли заметную деталь в его облике. Он снял куртку с вешалки в углу и, чуть наклонив голову и глядя мне в глаза, спросил: «Куда мы?».
Я никак не мог понять, он ли это. Он ли это, органист из Final Melody, который двадцать лет назад сомнамбулически бродил по сцене в белом балахоне, или тот Магишен давно исчез, а передо мной стоял кто-то абсолютно другой, кого я не знаю – таинственный незнакомец в облике чайного мастера и протестантского пастора? В чем-то он стал совершенно другим. Лицо его на сцене всегда было спрятано за спадающими волосами непонятного тусклого цвета: светло-серыми? блекло-белыми? Он всегда был как будто внутри себя, и чтобы поговорить с ним, мало было к нему обратиться – надо было вызвать его из его глубины, кликнуть: «Магишен, ау!» Тогда он делал легкое, едва заметное движение головой, что означало, что сигнал принят, прихватывал рукой длинные волосы, скрывавшие лицо, чуть отводил их в стороны, как крылья занавеса, выглядывал глазом и носом: «Ask! Ну, что ты хочешь?»
