Николай Климонтович - Степанов и Князь
— В самом деле? — удивился Князь. — Я и не знал.
— А в Северной Каролине вам вчинили бы иск, коли вы стали бы использовать слонов для вспашки полей. Да что говорить, — сокрушался доктор, — в городе Вотерлу в штате Небраска парикмахерам запрещено есть лук с семи утра до семи вечера. Вам пришлось бы нелегко с вашим бредом соблюдения прав человека.
Князь присмотрелся к старичку: как и многие психиатры, этот тоже был, кажется, не в себе.
— Скажите мне лучше, доктор, далеко ли отсюда да рая? — спросил Князь, отбросив конспирацию.
— Т-с, об этом молчок, — приложил палец к губам доктор.
Вошла санитарка.
— Ты, Александр Абрамович, — обратилась она к старичку, — с утра таблетки так и не пил. Я пересчитала: ни престариума, ни арифона. На-ка вот, выпей-то. — И она подала доктору на ладошке две таблетки, которые тот тут же с аппетитом и проглотил. — На завтрак тебе сегодня яишенка с сальцем. Яички-то только вчера из деревни привезли. И молочка. Сало тебе не полезно, да и старое, но до осени уж смолить боровов не станут…
— Спасибо, хорошая и милая ты женщина, — сказал Александр Абрамович совсем как чеховский интеллигент. — Я сейчас, вот только с больным закончу.
Добрая старушка посмотрела на Князя с жалостью. — Теперь молодежь стала вся больная, — прошептала она и вышла.
— Но, скажу я вам, в Америке то хорошо, что она терпима. Там уважают права меньшинств.
— Слонов? — спросил неизвестно зачем Князь. Он понял, что врач ищет в нем не столько пациента, сколько собеседника и близкую душу.
— Вы как относитесь к гей-культуре? — заинтересованно осведомился доктор Александр Абрамович между прочим.
— Терпимо, — сказал тайный гомофоб Князь, просчитав, что его, наверное, прощупывают и провоцируют.
— Вы согласны ли, ласка, что в гомосексуальном акте происходит присвоение тела партнера. И субъект сам становится объектом.
— Как же иначе, — кивнул Князь, страшно тоскуя.
— Помните, Оден сказал однажды, что находится в тройной переделке: ревнует, как жена, тревожится, как мать, соперничает, как брат. Вам знакомы эти чувства?
— Что ж, из всех попыток человечества жить гетеросексуально, похоже, так ничего и не вышло.
— Вы, ласка, напоминаете мне святого Себастьяна, расстрелянного жестоким Диоклетианом из лука, — наклонился ближе к Князю доктор. — Такой же красивый и беспомощный.
— Яичница с салом остынет, — сказал Князь, изо всех сил сдерживаясь.
— Дай, ласка, поправлю тебе подушку, — заботливо дыхнул доктор вонючим ртом.
— А в рыло? — учтиво осведомился Князь. Это была не благоприобретенная в школе или в художественном училище Девятьсот пятого года вежливость, но наследственная, семейная.
— Ну вот, опять обострение. Что ж, необходимо продолжить усиленное лечение. — И доктор тихо отошел от койки Князя, согбенный, сокрушенно покачивая головой.
Семен добыл товарища из больницы, когда апрель уж иссяк и наступил месяц май.
После обеда в воскресенье Князя выпустили в сад погулять. И он успел объяснить плавательному холостому санитару, к нему приставленному, каким образом получается, что в просторной нашей стране люди мельчают и души у них как бы второго сорта.
Санитар заинтересовался, его тоже, оказывается, мучил этот вопрос.
— Мировое правительство, — гнал туфту Князь, озираясь и оценивая обстановку, — отлавливает отлетевшие души в эфирном пространстве, а потом их перепродает. Ну, как запасные органы. А как страна у нас бедная, то нам и достаются души подешевле, второго сорта. Это мне под страшным секретом рассказал адъютант самого генерала Поперекова!
Санитар страшно разволновался. Он и сам подозревал нечто подобное, но не мог точно выразить. Он решил, что об этом даже под страхом привлечения за разглашение необходимо срочно дать знать главврачу Александру Абрамовичу Кобелевкеру.
— Конечно, если он еще не знает, доложить нужно непременно, — согласился с санитаром Князь.
— Я сейчас, я мигом, — крикнул санитар и бочком побежал в корпус.
Интересно, подумал Князь, он всегда был психом или свихнулся на этой работе. Едва санитар исчез, из-за забора послышался тихий свист, какой Князь ни с чем не перепутал бы. И свистнул в ответ.
Семен стоял за стеной. Он перекинул в сад темный целлофановый пакет. Князь пакет подхватил, вытащил и надел на плечо веревку с петлей на конце. Он дернул, богатыристый Семен со своей стороны намотал веревку на руку. И стал тащить, как колокол. Упираясь ногами в стену, Князь быстро поднялся на гребень, глянул на вольный поселок городского типа, смутно видный в желтой пыли, которая стояла здесь, должно быть, даже в зимние месяцы, и упал на руки друга. Все произошло мгновенно. Здесь же стояла и нанятая Семеном ржавая машина Жигули третьей модели. Они нырнули в нее и помчались.
— Тебя выпустили, Сема?
— Вышел по УДО.
— А меня пытали, Сема, завязывали в смирительную сорочку и кололи в жопу.
— Все потому, Шиш, что ты на сегодняшней Среднерусской возвышенности так и есть лишний человек.
— Потом, кажется, меня собирались туда же трахнуть.
— В афедрон, — уточнил Семен по-гречески.
— Я хочу выпить шампанского, Сема. Но милиционер, сука, присвоил мое портмоне.
— Ты забыл о моем заветном поджопном кармане, Мишка. В него не дотянулась грязная ментовская лапа. Даже портсигар имени товарища Саврасова сохранился. И еще по мелочи. Как раз хватит отметить, Мишка, твое выздоровление.
— Наше, Сема, наше.
Машина, дребезжа и дрожа, споро выскочила на окраину, но бутылку водки в киоске с надписью Квас путники все-таки успели ухватить. Остановились. Спасибо сердечное от всего психического контингента, сказал Семен водителю.
— Все будет кока-кола, как говорят наши местные оптимисты, — отозвался шофер. — Такая вот фишка. — И вздохнул.
Только теперь седоки заметили, что водитель очень худ и грустен. Кепка на нем была помята и нечиста, и плохо брит одинокий кадык.
— Все ли у вас в порядке? — спросили сердобольные седоки.
— Как сказать. Вчера один условно освобожденный набросился с ножом, требовал, чтоб я завел ему радио Шансон. Но у меня в машине и приемника нет, — объяснил водила с тоской. — Да что говорить, нельзя говорить. У нас ведь в поселке все молчат.
— Отчего ж?
— Боятся мастера комбината композитных материалов Моторного. Комбинат градообразующий, другой работы здесь нет.
— Интересно девки пляшут, — сказал Семен.
— Может, не молчать? — предположил Князь.
— Нет, не молчать нельзя. У нас и интервью никто не дает. Страшатся кар. Вы ведь не журналисты?
Семен молча протянул ему полтинник. Водитель взял деньги, вздохнул еще раз и отъехал.
Весенний ветер нес горький запах с неубранных подгнивших полей. Неубранных по той причине, что их давным-давно не пахали, не сеяли, а, значит, ничего и не жали. Путники устроились за невысоким лысым взлобком, загородившим их от дороги. Здесь на земле было довольно много фекальных структур, как выразился начитанный Семен, но без прикрытия они пить водку никак не могли.
— Не грусти, Мишка, что поделать, народ наш генетически испуган. Во всем этом уезде, похоже, осталось только два вольных здоровых человека, как говаривал доктор Астров. Ты, Шиш, да я. И нас не запалить, по выражению моего зятя-кубинца.
— Никогда, Сема.
— За неимением стаканов будем пить из горла, Мишка, как это было принято у красных кхмеров.
Они выпили и закусили картофельными чипсами, единственным, что нашлось в киоске в жанре закусона.
Когда бутылка стала пуста, они смогли взглянуть прямо в лицо действительности. Лицо действительности было таково. Денег у них оставалось разве что на банку пива или две кружки кваса. Паспортов не было; правда, у Князя чудом сохранилось водительское удостоверение. Смеркалось, а цель по-прежнему была далека. Задувало. Идти решили в противоположную закату сторону. Пересекли покинутое земледельцами поле и добрались до угла леса, но и там не было никакой дороги. Пошли направо, через кусты. И оказались над обрывом. Глубоко внизу дымился одинокий огонек. В небе росло черное грозовое облако, похожее на рояль. В воздухе запахло грозой и русской литературой.
Они спустились на равнину и достигли одинокого костра. Еще стемнело. У огня они обнаружили маленького лысоватого человека с ухоженной смутно-алюминиевого тона раскидистой бородой, какие нужно долго выращивать и которые так трудно холить в походных условиях. Человек на цыгана не был похож. Тени колебались. В костре подчас что-то вспыхивало. И тогда ярко освещалась передняя часть невеселой морды лошади тусклой масти. Человек не обрадовался посетителям, но и не стал их гнать. Лишь коротко, даже не привстав, представился, слегка заикаясь:
