Любовь Овсянникова - На круги своя
— Да мне же причесаться надо, одеться! А надеть-то и нечего…
— Та-ак, — протянул он. — Гаврик действительно давно вас не видел. — Несколько мгновений он задумчиво и оценивающе смотрел на меня. — О, я скажу, что буквально схватил вас за руку и привез!
Я продолжила:
— Высокий «конский хвост» на голове, концы распушить и — веером их вокруг лица. На ноги — туфли на каблуке, в руки — ничего, сумочки приличной нет. А платье? Платье сейчас придумаю, — соображала я. — Сделаем вид, что вот его-то переодеть времени мне как раз и не хватило. Так?
— Соображаете, — игриво подбодрил меня Вилен Борисович.
— А что случилось? — скороговоркой спросила я, доставая туфли, расстаться с которыми не хватило сил, тем более что их, ношенных, у меня из рук никто и не вырывал.
«В меру шикарная машина» была никакая не иномарка, а новенькая «девятка», правда, с кондиционером. «Хорошее начало, — подумала я. — Прорезались, наконец, вкус и умеренность».
Гаврик меня ждал, но попасть к нему, по-прежнему, было нелегко. Все же через каких-нибудь полчаса дверь распахнулась, и на пороге возник скромно улыбающийся хозяин кабинета. Сдержанным жестом он пригласил меня войти. Вилена Борисовича попросил остаться в приемной.
Все снова происходило по ранее заведенной традиции — галантное целование руки, «вы, как всегда, прелестны», хорошо тренированная пауза, спокойное разглядывание и, наконец, обычное:
— Ну, рассказывайте? — тоном вопроса.
— Нечего рассказывать, живу.
— Живете? — удивленно вскинул брови Гаврик.
Я промолчала, зная правила игры. Теперь мне можно задать вопрос, один вопрос. Но я терялась, какой из всех теснившихся в мыслях, был главным. Поэтому пауза затягивалась. Мне от вопросов лучше воздержаться, — подумала я, и произнесла неожиданно для себя:
— Если бы вы знали, какая радость видеть вас, Виктор Михайлович, правда. — В горле запершило и, проглотив комок, я добавила: — Уже не думала, что это случится.
Он понимающе, спокойно смотрел на меня. Во взгляде не было ничего ранящего: ни жалости, ни любопытства, ни недоумения. Как и во мне, в нем отсутствовала неловкость за мой вид, совсем непривычный для него, за человеческую несостоятельность, за потери, крах, стыд и унижение, за всю мерзость того, что пришлось пережить мне, поверженной.
Мы были одногодками, но он выглядел моложе меня. Его моложавость усиливала бесцветно-неприметная, какая-то приятно-серая внешность. Он был чуть ниже среднего роста, худощавый, стройный, не могучего, но крепкого телосложения, ладный. Волосы естественного платинового цвета, коротко стриженные, обрамляли хорошо очерченную голову. Такими же бесцветными и неброскими были брови, глаза, кожа по-европейски удлиненного лица с тонким прямым носом, с всегда готовыми к легкой улыбке губами. Из всего, что могло бы запомниться случайному человеку, были усы, такие себе — не длинные, не короткие, а в самый раз. Они не казались лишними, но и не свидетельствовали о том, что хозяин желает украсить себя — просто они должны были присутствовать на лице и именно такие. Можно еще отметить глаза. Их рассмотреть или запомнить не удавалось. «Что-то светлое» — сказал бы каждый. Но особенность состояла в том, что при всем уме, светившемся в них, при всей сметливости, зоркости, при всей их неусыпности, они излучали доброжелательность, и казалось — тебя обнимает теплое море. Причем это была не маска, его глаза не умели лгать. Но любая правда, отражающаяся в них, обволакивалась дивным светом, легко переносимым и друзьями, и врагами.
Мягким движением он нажал кнопку на аппарате связи с приемной:
— Ира, два кофе, пожалуйста.
— Мне с сахаром, если можно, — осмелела я.
— Я тоже пью с сахаром, она знает. Перейдем к делу?
— Перейдем, — согласилась я, не предполагая, что он имеет в виду.
— У нас возник интерес к тому предприятию, на котором оборвалась ваша трудовая деятельность.
Посмотрев на меня и не дождавшись вопроса, он продолжал:
— Что вы думаете о нынешнем его директоре?
— Я стараюсь о нем не думать, — ответила я и, сделав паузу, добавила: — Я не смогу быть объективной.
— Объективным не может быть даже компьютер, потому что программу для него писал человек. Нас интересует именно ваше, — он подчеркнул интонацией последнее слово, — мнение по ряду вопросов. Постарайтесь ответить откровенно. Мы ценим вас, вы это знаете. Соединив ваше, пусть предубежденное, мнение с вашим опытом, характером, идеалами, я уверен, мы получим то, что ожидаем.
— Убедили, — сказала я. — Только спрашивайте конкретно.
— Поговорим и конкретно. Вы попейте кофе, расслабьтесь и настройтесь на беседу.
Как ему удавались эти паузы? Все время, пока дымился кофе, он молчал. Отпив глоточек, отставлял чашку, посматривал на меня. Иногда, слегка наклонив голову, смотрел неопределенно куда, будто о чем-то вспоминал. Затем следовал еще глоточек кофе. Я с удовольствием наблюдала за ним.
13. Воспоминания
Мы виделись редко, это была пятая или шестая встреча с той поры, когда Вилен Борисович за руку втянул меня в его кабинет и сказал:
— Виктор Михайлович, вот кто нам нужен! — и принялся долго и подробно рассказывать обо мне.
Я никогда не спрашивала у него, от кого, зачем и как он разузнал про меня, не спрашивала в какой-то мере из скромности, а отчасти потому, что почти точно знала, какие слова услышу в ответ. Ответил бы он мне примерно так: "Узна-ал, это моя работа".
Сложностей в этом никаких, конечно, нет, просто было бы интересно.
Так вот, в ту первую встречу, Виктор Михайлович, выслушал Вилена Борисовича, ни разу не перебив, не задав ни одного вопроса, оставив его как бы без обратной связи, и сказал, обращаясь ко мне:
— Вы умная, привлекательная, деловая. Мы сделаем все, чтобы вы стали первой бизнес-леди в этом городе, — после чего опустил глаза в лежащие на столе бумаги.
Аудиенция была окончена и Вилен Борисович, его первый заместитель, как оказалось, незаметно вытеснил меня из кабинета.
А потом были встречи раз в году, начинавшиеся целованием руки, неизменным «вы, как всегда, прелестны» и коротким вопросом: "Ну, рассказывайте?"
Подготовленная Виленом Борисовичем, я знала, что должна рассказать о своей коммерческой деятельности за год. Отчет был похож на детальный рассказ, повествование, ибо происходил без посторонних лиц, в непринужденной обстановке. Гаврик никогда не перебивал меня вопросом или комментарием, никогда не завершал «слушание» анализом, указанием на ошибки или советом на будущее. Короткое «спасибо» подводило черту под отчетом и завершало встречу.
Два раза за весь период моей деятельности в бизнесе я попадала в сложные обстоятельства.
Один раз это было, когда я получила удачное, даже соблазнительное, предложение, но не в состоянии была его принять из-за отсутствия средств. Как я металась! Я искала, перебирала варианты, обдумывала условия и компромиссы, которые могли бы убедить партнера дать согласие на сделку и подождать с оплатой. Именно в эти дни на меня вихрем и налетело знакомство с человеком-вулканом — Виленом Борисовичем. Повода к знакомству не было никакого. Он пришел на наше предприятие по какому-то незначительному делу, и попал в обеденный перерыв. Открытой оказалась только дверь моего кабинета. Он вошел, завязал разговор. Его неуемное любопытство выливало и выливало на меня вопросы, а я, оставаясь в задумчивости о своих делах, видимо, плохо объясняла ему. Еще вернее, что он плохо соображал, туго вникал в сказанное. Нервничая, он воскликнул:
— Что вы талдычите одно и то же? Объясните, к кому обращаться и как правильно спросить о моем деле. Я же ни хрена не понимаю в этом вашем… — он сдержал более крутое словцо и с сарказмом закончил: — производстве.
Его издевательский тон доконал мое терпение. Глядя на него в упор, я постучала пальцами по столу и, медленно произнося каждое слово, прошипела:
— Для особо одаренных повторяю в шестой раз, — и снова слово в слово повторила то, что объясняла до сих пор.
Он замер и внешне, и внутренне. Упиваясь собственным хамством, я наблюдала, как в нем боролись желания врезать мне по загривку, плюнуть в рожу, размазать по стене. Он сознавал свое превосходство надо мной, уверенной, красивой и дерзкой, но… — женщиной. Отрывисто и часто выдыхая горячий воздух, все еще с усилием сдерживая себя, он снова заговорил:
— Ладно. Я плохо слушаю и плохо понимаю, а вы объясняете хорошо. Тогда объясните, что с вами? Может, хоть это я пойму с первого раза, — последние слова он произнес с сарказмом.
Во мне что-то улеглось, отпустило закрученные в пружину нервы.
— Ничего. Приходите сюда с пустяками, даже в них разобраться не можете.
— А вы озабочены, конечно, не пустяками. Вы решаете проблемы глобальной важности?
