Владислав Егоров - Пасхальные яйца
Все эти мысли в голове крутились, пока цветы поливала да чаек утренний пила. Потом пошла в почтовый ящик взглянуть — «Вечерку», как цены на газеты взвинтили, она перестала выписывать, но взамен теперь бесплатно две рекламные газеты кладут и листочки, агитирующие за товары и услуги. Листочки она, не читая, выбрасывает — какие могут быть особые приобретения в ее годы да и на сберкнижке лишь на похороны хватит. А вот в газетах кроссворды помещают, она любительница их разгадывать, от тяжелых дум они отвлекают и радостно, когда слово какое-нибудь заковыристое в точности угадаешь.
Газету стала разворачивать, письмо из нее выпало — весточка от сына долгожданная. Читала его, перечитывала, всплакнула, конечно, немножко, хотя ничего огорчительного в письме не сообщалось.
«Дорогая мама! — писал Николай. — Во первых строках прошу прощения за долгое молчание. Не хотел понапрасну тебя огорчать. Четыре месяца не платили зарплаты, хотя мы и продолжали робить. И еще всякая волокита была с оформлением пенсии. В бухгалтерии хотели зажать у меня подземный стаж, но я им все доказал честь по чести, и они отступились. Теперь я пенсионер, как и ты. Конечно, с московскими наши пенсии не сравнить — жалкие гроши, но выдают их пока регулярно. С работы я не ушел, надеюсь, скоро напечатают побольше карбованцев и вернут нам долги. А уволишься, считай, плакали денежки. Галина все время на даче, огородом занимается. Говорит, чтобы я бросал работу и на хозяйство переключался. Так, наверно, и придется сделать. Но если бы платили аккуратно и хотя б четверть того, что в прежние годы, то я б еще на ридной шахте годок-другой поробил. Здоровье вроде позволяет. Внуки твои Максим и Тамара с Галиной на даче. Пионерский лагерь у нас закрыли еще в прошлом году. Да они уже и большими стали. Максиму-то пятнадцатый пошел, а Тамарочке в апреле одиннадцать отметили. Самое время, говорит Галина, приучать их к труду. Вот и все наши новости. Когда теперь свидимся и не знаю. Билет до Москвы — что две мои пенсии. Галина, правда, кабанчика откармливает, к зиме заколем, сала немножко себе оставим, а остальное на продажу. В Донецке цены, говорят, подходяще, а езды туда мне на «жигуленке» всего полтора часа. Но многие у нас мясо продавать ведут в Москву, говорят, бизнес получается хороший. Только какие с нас бизнесмены? Галина смущается, что учеников на базаре встретит, а у меня пальцы, не привыкшие бумажки отмусоливать. Так что, скорее всего, найдем на мясо перекупщика, хоть вдвое и прогадаем, да зато без хлопот и страху, слышал я, что теперь на границе пассажиров здорово трясут и продукты, если много везешь, отбирают. Надо взятку давать, а это уж совсем не для нас. Пиши, мама, про свою жизнь и здоровье. Все ли лекарства тебе доступны? А то, может, у нас какие достать легче? Свояченица Лариса, ты ее видела, когда к нам приезжала, еще пройдой ее назвала, устроилась на хитрую работу, где гуманитарную помощь распределяют, а там и лекарства бывают. Только, она предупреждала, все они критического срока годности, так что про запас их откладывать нельзя, а надо начинать принимать сразу. Крепко целуем тебя и желаем здоровья. Николай, Галина, Максим и Тамара».
Хорошее письмо. Порадовалась, что неприятности у сына позади и на здоровье не жалуется. Надо ему отписать, чтоб послушался совета жены, хватит вкалывать на государство, а, может, там у них на Украине и на хозяина уже какого — еще обидней. С огорода, если к нему руки приложить, прокормиться вчетвером можно. А если еще кабанчика откармливать да курочек, к примеру, завести, экономия выйдет приличная. Дачу Николай построил основательную, с печкой, и зимой жить можно, за скотиной приглядывать. И машина у него есть. Раньше шахтеры, что говорить, деньгу загребали, платили по делу — сколько их там под землей гибнет, ужас!
Письмо ответное решила вечером написать, когда с домашними делами управится. Вот, кажется, одинокая старуха, сиди, смотри себе телевизор, а за день так умаешься. Квартира маленькая, а подмести ее да пыль протереть — больше часа уходит. Гречки вчера купила два кило, не успела перебрать, вот и на сегодня занятие. У нее заведено все крупы сразу перебирать — и от сора и чтоб проверить, нет ли каких жучков. Вон Марья Александровна хотела недавно пустить в ход позапрошлогодние припасы риса, пока он дешевый был, она его килограммов десять купила. Да поленилась тогда не то что перебрать, а хотя бы в банки стеклянные пересыпать, так в пакетах на антресоли положила. А достала теперь один пакет, в нем жучков видимо-невидимо. И во всех остальных та же картина. Пришлось рис в тазу водой заливать, а мошкару, как пену супную, шумовкой снимать. Да три воды сменила, пока вроде от всех жучков избавилась, А потом вот два дня рис просушивала на расстеленных газетах. Вот так, поленишься один раз, дашь себе послабление, а потом, сколько же лишней мороки получается!
Пока гречкой занималась, все о сыне продолжала думать. Она часто его вспоминает да все больше белоголовым худеньким мальчишечкой, а он, — как же быстро жизнь пролетает! — уже пенсионер. Ох, Коля-Коляшечка! Если б ты знал, как тяжко ты мне достался, сколько слез горьких выплакала, пока вырастила тебя. С Танюрочкой чуть проще было, она еще до войны родилась, и в самые младенческие месяцы и молока материного было вдосталь, и кашек разных и всяких морковных, яблочных пюре. В Москве тогда с организацией детского питания был порядок. А Колюшка родился в феврале сорок пятого, уже в Куйбышеве. Коля в авиационной промышленности работал, самолеты строил, ценили его как рабочего высокой квалификации, бронь дали, в Куйбышев направили налаживать там производство. Но был он сознательный, партийный и в тайне от нее, конечно, — это уж потом она узнала — писал заявления с просьбой отправить на фронт. Пятнадцатого мая сорок четвертого — этот горький день до смерти не забудет — пришла призывная повестка. Сроку на сборы давалось два дня. «Не плачь, Тома, — успокаивал ее муж, — война к победе идет. Вернусь, заживем лучше прежнего. А ты к моему возвращению давай роди мне наследника, эти две последние ночки беречься не будем. «Как и просил, затяжелела она, да только родился сыночек уже сиротой, похоронка пришла пятого ноября, как раз накануне ее дня рождения, она тогда на шестом месяце была. Когда мальчика родила, вопроса не стояло, как его назвать, конечно же, в память отца. Только три месяца Колюшке исполнилось, у нее молоко пропало, думала, не выживет сыночек, так он плакал-надрывался, есть просил, хлебный мякиш сунет ему в рот, он на минутку затихнет, а потом обман-то распознает и снова в рев. Если б не соседка Марфа Семеновна, ой не избежать бы беды. Та продавщицей в магазине работала, то творожку кулечек принесет, то молочка кружечку. Танюрочка увидит это молочко, отвернется, забьется куда-нибудь в уголочек и сидит там, как мышка. Хочется ей молочка-то, а помнит мамины слова, что братик без молочка помереть может, и молчит, не канючит, только слюнки глотает. Ох, время голодное было! Нынче тоже не пожируешь, но куда получше, чем в сорок шестой или сорок седьмом. А вот злых тогда было меньше, совестливее были люди. А что сейчас недостает? Марья Александровна на капитализм пеняет, по телевизору же разные профессора, наверное, уж не глупей ее, подробно разъясняют, что капитализм тут не причем, они куда как хорошо жили в России до революции, даже зерно за границу продавали. Правда, она при том хорошем капитализме только денек жила. «Ровесница Октября» — муж называл ее в шутку, и праздники октябрьские они три дня справляли на славу.
От воспоминаний того да этого совсем размягчилась, но спохватилась — «ой, чего это я рассиделась, ведь и магазины до перерыва обойти не успею, а надо и в гастроном, и в булочную, и в овощной!». Картошку вчера на обед варила, обнаружила, что забыла про свеклу, она уже жухнуть начала, чтоб ни пропала, надо борщ сварить, а капустки нет.
И надо же как удачно — в булочной при ней хлеб разгружали, еще тепленький был. И в гастрономе повезло — подсолнечное давали — светлое, без осадка, хорошо, что литровую бутылку прихватила. Масло бойко у нее идет, все жаренье на нем. В мясной отдел она давно уж не заглядывает: цены кусаются, и в ее преклонном возрасте, врач говорит, мясо есть вредно. Конечно, лукавит, мама, покойница, до восьмидесяти пяти лет дожила, а скоромное даже в великий пост употребляла. «Болящим и путешествующим, дозволено, а у меня хворей не сосчитать», — извинялась она.
Увидала в гастрономе, с лотка ножки куриные заграничные продают, не удержалась, купила. Расход, хоть и непредвиденный, но оправдает себя. Из ножек четыре кастрюльки бульона у нее получается. Засыплешь его вермишелькой или рисом — вот и супчик тебе, и диетический и вкусный. Кастрюльки ей на три дня хватает, если, конечно, Марья Александровна не заглянет в гости как раз к обеду — есть у той такая привычка, случайная или, может, специально подгадывает.
