Василий Казаринов - Рассказы
Дорожка вывела ее к окраинным, опасливо отпрянувшим от крутого берега, участкам. Она свернула на асфальтированную дорогу, серпом подсекающую новый дачный квартал, застроенный в поздние времена, и оказалась на высоком узком мысу, нависающем над рекой. Уселась на краю обрыва, обхватила руками колени, долго смотрела на подернутую рябью воду и в этом молчаливом созерцании чувствовала, что будто бы опять, как совсем недавно у ржавой колонки, расслаивается надвое. И та ее ипостась, что заплутала в туманах отошедшего за спину времени, оставшись двенадцатилетней девочкой, именно здесь, у сонно ворочавшихся волн, вдруг прорастает в ней теперешней — настолько ощутимо, что вот уже и начинают ныть плотно притиснутые к груди колени… После встречи с цыганкой на троллейбусном кругу вслед за которой — тем же летом — была на одном дыхании прочитана немыслимо прозрачная, воздушная, свежестью пропитанная книжка "Алые паруса", девочка вот так же частенько сидела на мысу. Москва-река — не теплое южное море, конечно, но все-таки…
— Ой, ладно, пустое все это, — махнула рукой, поднялась, прошлась по мысу, разминая затекшие коленные суставы, сунула руку в карман пиджака и нащупала в нем плотный конверт — прихватила чисто машинально с края стола.
Дрогнуло сердце — Катя единственная в конторе знала про маленькую тайну. Про то, что с год назад она раскидала в Интернете, по сайтам знакомств, свое резюме с фотографией… Время от времени в ее компьютерный почтовый ящик залетали ответные послания. Она бегло просматривала текст, глядела на портреты авторов: кто хлипковат, кто полноват, кто лысоват… У одного вообще глаза как у кролика — большой любитель пива, стало быть. Письма тут же отправляла в черное небытие "мусорной корзины" и больше о них не вспоминала: работы в офисе столько, что возвращаясь в потемках домой, на Юго-Западную, сил остается ровно на то, чтобы покурить на кухне в обществе Дуси и упасть камнем в постель.
Она развернула распечатку, вздрогнула, глянув на картинку, выведенную Катей на цветном принтере. А может и правду нагадала цыганка той девочке, что до сих пор сидит на берегу, никуда оттуда не трогаясь? Зовут автора письма Джеральд, фамилия у него Спенсер. В лице угадывается настроенная на благородной крови порода: высокий лоб, копна светлых, вьющихся волос выбивается из-под черной капитанской фуражки, глаза улыбчивые, красивый рот, мужественный подбородок. Ему тридцать, живет он на островке Конвей, это пригород Лондона. "Я хороший парень и лучший на Британских островах капитан," — вот и все, что он о себе сообщил.
— Капита-а-а-н… — растерянно протянула она, припоминая, что в общем-то примерно так и рисовало воображение девочки, многие часы проводящей на берегу, облик морского волка, командовавшего бригом с алыми парусами.
Вернувшись в офис тут же засела за составление ответа. Но все не те какие-то, суконные и плоские слова выползали на экран монитора — уперла локти в стол, застыла так, погрузив подбородок в вазочкой распахнувшиеся ладони.
— Да что ж тебе рассказать-то, а, Спенсер?
Вопрос… Про подскоки ни свет, ни заря и долгую дорогу в пиковом, нервно пихающемся локтями метро? Про нудную конторскую рутину? Или долгие-долгие осенние вечера с их давящей в звенящей тишине пустотой? Про мудрые и печальные глаза Дуси, в которых стоит выражение как минимум сократовское? Все это, наверное, неинтересно. Но не про девочку же писать, что долгие годы сидит на высоком мысу, неизвестно чего дожидаясь, — нет-нет, это не для чужих ушей история.
Рассеянный взгляд упал на стеллаж — из четкого строя папок высовывал пестрый нос какой-то тощий буклетик. Ах да, неделю назад при выходе из метро Таганская какой-то парень с подвижными, туда-сюда мечущимися глазами, сунул его в руки, буклет. На его обложке, представляющей млеющий в голубоватом мареве тропический пейзаж с пальмами и неправдоподобно лазурным морем, полыхала, косо брошенная поверх небесной дымки, пунцовая надпись: "Магазин горящих туров".
Рука потянулась к телефону.
— Лондон? — прохладно осведомился на том конце провода приятный женский голос. — Да, есть. Только все документы надо оформить очень быстро, не раздумывая.
— Не раздумывая? — переспросила она. — Ну, как скажете. С этим, рекомендованным собеседницей, безмыслием заехала в туристический офис, сдала документы, направилась домой, зашла к соседке, попросила приютить на время Дусю, а потом долго сидела на кухне, ни о чем не думая.
Первый день прошел как в тумане — приезд, устройство в отеле, потом вечерний променад, ужин и на удивление ранний отход ко сну. Утром поймала такси, протянула водителю листок с адресом. Этот бледнолицый истукан, казалось, изваянный из матового льда и до острого кадыка зачехленный в мягкий футляр черной форменной куртки со стоячим воротом головы не повернул. Просто мазнул по листку косым быстрым взглядом, выразительно изогнул бровь и спросил, хватит ли пассажирке наличных оплатить проезд в пригород. Она веером распахнула несколько огромных, розовато-салатовых купюр. Шофер едва уловимо кивнул и за время поездки ни слова не проронил. Всю дорогу она зябко поеживалась — то ли общество этого ледяного человека, то ли сырые здешние туманы отливались в ней мелким ознобом.
До островка добралась на одышливом катерке с тупым носом, который, натужно завывая и отфыркиваясь угарным выхлопом, упорно бодал мелкую волну и, казалось, никуда не двигался. Потом долго бродила по пахнущему рыбой, йодом и еще чем-то морским городку, невзначай выбрела в этом бесцельном кружении к тихой улочке, где при взгляде на адресный указатель вдруг екнуло сердце — та самая улочка, на которой жил Спенсер.
Четные номера по левой стороне, нечетные по правой — все у них за морем шиворот-навыворот. Ног под собой не чуя, двинулась вперед по левой стороне. Вот наконец и он, пятый номер: маленький коттедж в глубине двора, перед ним — ровнехонько подстриженная лужайка. На крохотном крылечке — высокий, крепко сбитый человек. Он в коротком капитанском бушлате, под которым ослепительно белеет рассеченная узким черным галстуком сорочка, белая фуражка изящно сидит на крупной красивой голове, склоненной так, будто обладатель ее рассматривает свое отражение в идеально начищенных черных ботинках. Щелчком прогнав с плеча несуществующую пылинку, он сходит с крыльца, ступает на выстеленную толченым кирпичом дорожку.
— Ой, была ни была! — махнула она рукой, решительно сходя с тротуара и пересекая улицу, а он, склонив голову на бок и прищурившись, наблюдал за приближающейся к нему женщиной, которая, замерла у живой ограды, точно споткнувшись на ровном месте, и растерянно переминается с ноги на ногу.
— Ну вот, ничего, что я — сама?.. — потупившись, пробормотала она. — Ну, словом, вместо письма по электронной почте — самая явилась?
Некоторое время он вглядывался в ее лицо, потом прохладно улыбнувшись, кивнул и плавным жестом руки пригласил в дом.
К исходу четвертого дня это стало невыносимым: бесцельное кружение по маленькому дому, чья миниатюрность отдает чем-то кукольным, а чистота настолько стерильна, что дышишь тут едва едва-едва, опасаясь замутить дыханием сверкание посуды, столовых приборов и до блеска надраенных полов. Спенсер возвращается ровно в шесть вечера: у него маленький катерок, на котором он возит туристов. Засим следует поход в паб, маленькое заведение, сумрачность которого подчеркнута низким потолком, дубовыми панелями стен, кисловатым запахом, висящим над дубовыми же столами, и чинное поглощение пива, которое она, сказать по правде, терпеть не могла. Потом — короткий променад до дома, новостная программа в телевизоре, сон. В лучшем случае этот круг может быть разорван визитом к соседям: ритуальный чай, крохотный кусочек пирога с ревенем и постные, как овсянка без соли, беседы — о погоде и результатах последних скачек.
Зябко поеживаясь с утра — в этом стерильном гнезде ее день напролет преследовало ощущение сыроватой прохлады — она написала короткую записку: извини, Спенсер, но у нас ничего не получается. И вернулась в Лондон — завтра последний день, надо прошвырнуться по городу, который так толком и не удалось посмотреть.
Вот наконец и знакомые двери-вертушки отеля — инерция подтолкнувшей в спину лопасти буквально выплеснула ее в холл, придав ускорение, — на полном этом ходу налетела на какого-то прилично одетого джентльмена, занятого сосредоточенным перебиранием бумаг, тонко шелестящих в распахнутой кожаной папке. Пара листков, выпорхнув из папки, спланировали на мраморный пол.
— Ой, извините, — она собралась было наклониться, однако он — мягким касанием ее локтя — остановил ее, с улыбкой покачал головой, подобрал документы, вернул их на место и, захлопнув папку, секунду рассматривал Асю и, сдвинув красивые черные брови к переносице с оттенком искреннего участия в голосе, спросил:
